Она не думала, что будет так. Потребность в нем была всепоглощающей. Она помнила каждое его прикосновение. Помнила, как губы его нежно прикасались к ее груди, а его руки ласкали и сжимали ее тело так, что она теряла способность мыслить и полностью отдавалась его власти. Губы ее требовали его. Она не могла противиться желанию познавать его, доставлять ему наслаждение, владеть им. Ее тело и душа были настолько отданы ему, что в эту минуту, лежа в кровати одна, она почувствовала себя одинокой, живущей половинчатой жизнью.

— Йенс, — прошептала она в темноту, — я никогда не смогу бросить тебя.

Даже ради Кати.

Густой белый снег, кружась, падал на землю, то обрушиваясь настоящей лавиной, то стихая, как будто собираясь с силами, чтобы нанести новый удар. Накрытые белым одеялом крыши домов и дороги сверкали, и древний город, воздвигнутый некогда Петром Великим на гнилом болоте, казался грациозным и элегантным, как лебедь.

Аркин не замечал его красоты. Внимание мужчины было сосредоточено на полицейских в темных шинелях. Они собирались по двое и по трое на углах и посматривали по сторонам настороженными волчьими взглядами. Он не ожидал увидеть их так рано. Они передвигались быстро, что его удивляло, и заметно нервничали. Молодые люди из цеха Распова шли по улицам шумно и весело, как почувствовавшие свободу молодые псы. Они скандировали лозунги, которым он их научил, горланили и размахивали самодельными плакатами и транспарантами.

«За справедливость!»

«Вместе мы победим!»

«Требуем достойной оплаты труда!»

«Победа за рабочими!»

Снова и снова их голоса сливались в единый хор, когда они выкрикивали слова, которые были им ближе всего: «Хотим хлеба!»

Все они были тощими — обтянутые кожей скелеты в плащах и пальто, слишком тонких, чтобы согреть в морозную русскую зиму. Молодые и в то же время смирившиеся с судьбой. Это злило Аркина сильнее всего. Ему пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить их в том, что, только взявшись за дело сообща, они могут добиться изменения ужасных условий труда. Поначалу он видел перед собой лишь пустые бледные лица, глядевшие на него беспомощными, лишенными надежды глазами. Зажечь огонь в их голодных животах помог Карл, молодой сын машиниста, который однажды вместе с ним снимал с поезда ящик с боеприпасами. Ему было всего шестнадцать, но он уже все понимал.

— Товарищи, жизнь может измениться, — сказал им Аркин. В холодном дворе цеха он взгромоздился на какойто ящик и чувствовал, как просыпающееся в них волнение смешивалось с бьющим им в лица снегом. — Вы сами можете изменить ее. Вы, рабочие, — вот настоящая сила, если только у вас хватит смелости воспользоваться ею.

— Братцы, — крикнул Карл, — товарищ дело говорит! Наши хозяева не считают нас за людей. Вчера Пашину оторвало полруки, на прошлой неделе у Григорьева вся шея обгорела. Кто следующий?

— Вы слишком много работаете, — заявил Аркин. — Поэтому ошибаетесь от усталости.

— Работать в цеху опасно, а о безопасности никто не думает, — вторил ему Карл.

— И вы не имеете права жаловаться.

— У нас даже нет питьевой воды, хотя там жарко, как в аду.

— А хозяевам вашим наплевать! — Аркин рубанул кулаком белый от снега воздух.

— А и верно! — подхватил чейто молодой голос.

— Так давайте научим их думать не только о себе, но и о нас! — заорал Карл.

И это стало началом марша. У ворот цеха Аркин увидел Ивана Сидорова, который смотрел на него с уважением. Когда он не был пьян и не лежал, уткнувшись лицом в стол, как в тот достопамятный вечер, это был совсем другой человек. Человек, которого Аркин мог использовать в своих целях. Именно Сидоров собрал и привел во двор цеха молодежь. Не сказав друг другу ни слова, они обменялись взглядами. Этого было достаточно.

К ним присоединялись и другие. Молва о митинге в считаные минуты разлетелась по городу. Когда они шли мимо обувной фабрики, несколько юнцов в кожаных фартуках, совсем еще мальчишек, выбежали и влились в толпу литейщиков. Всего, вместе с тарасовцами, которые подошли к ним чуть позже, по улицам Петербурга плечом к плечу, скандируя лозунги, двигалось больше трехсот человек. За растянувшейся колонной шел Сергеев, раненая рука его все еще висела на перевязи.

— Молодец. Хорошо поработал, — увидев Аркина, бросил он.

Аркин кивнул ему головой.

— Как жена?

— Беспокоится, как сегодня все пройдет.

— Скажи ей, что мы сдвинули с места камень, который покатился с горы, и теперь ничто его не остановит.

Соглашаясь, Сергеев сжал кулак. Кожа его выглядела серой и неживой, как будто кровь загустела у него в жилах.

— Шел бы ты домой, друг, — посоветовал ему Аркин. — Рука у тебя сегодня, вижу, пошаливает. Эта молодежь почувствовала запах победы, так что теперь они и без нас управятся.

— Ха, они не знают, что впереди их ждет настоящая война.

— Пока что всего лишь небольшая стычка. Все только начинается. Пусть порадуются успеху. — Он окинул друга участливым взглядом. — Возвращайся домой, к жене.

К его удивлению, Сергеев хлопнул его по плечу и сказал:

— Удачи, товарищ.

После этого он отстал от толпы, потом свернул в какойто переулок и исчез из виду.

Его место тут же занял Карл. Он счастливо улыбался.

Они вышли на железнодорожные запасные пути, открытое, продуваемое ветром пустынное место, где доживали свою жизнь списанные вагоны. По мерзлой земле громыхали ботинки. Аркин прислушался, и сердце его взволнованно затрепетало. То маршировала сама Россия. Даже царь с высоты своего трона не осмелится пролить кровь этих невинных детей. Мысль о счастливом будущем родной страны пронзила его, оставив ощущение надежды, теплом разлившееся по всему телу.

— А ты зажег эти молодые сердца.

Это был отец Морозов. Он крепко сжал руку Аркина. Снежинки рассыпались по высокой черной шапке священника и сверкали, точно алмазный нимб, что выглядело особенно удивительно в комплексе с его поношенным пальто.

— Это Карл, мой товарищ из расповского литейного. Он уже доказал свою преданность. Надежный парень, нам он может пригодиться.

Священник протянул молодому человеку руку. Тот низко наклонился и поцеловал пальцы в перчатке.

— Здравствуйте, батюшка, — с уважением произнес он.

Это простое движение необычайно разозлило Аркина, но он не подал виду. Разве они не понимают? Ведь такое раболепие — именно то, что хотят искоренить большевики. В будущем России нет места религии. Там все будут равны и никто не станет кланяться и гнуть колени. Даже перед Богом.

— Они придут? — быстро проговорил Аркин.

Священник улыбнулся.

— Да.

— Когда?

— С минуты на минуту.

— Значит, они сдержали слово. Хорошо.

Карл непонимающе перевел взгляд с одного на другого.

— Кто? Кто придет?

— Железнодорожники, — пояснил Аркин. — Все это депо присоединилось к забастовке, чтобы поддержать молодежь.

— Выходит, началось? — осознавая важность момента, произнес Карл.

— Да.

Парень выпрямил спину и надул тощую грудь.

— Товарищ Аркин, товарищ святой отец, я горжусь, что стал частью этого…

— Это они! — раздался из толпы голос. — Железнодорожники!

В тот же миг воздух огласился радостными криками, и колонна человек в сто или даже больше, все в картузах и робах, размахивая кулаками, вышла на запасные пути.

— Отче, — вполголоса произнес Аркин, — поблагодарите от меня своего Господа.

Священник закрыл глаза и улыбнулся, обращаясь к Всевышнему. Один из железнодорожников, огромный, как медведь, и с голосом под стать, забрался на ржавую платформу и обратился к толпе с такой пламенной речью, что вскоре его слова утонули в возбужденных и восторженных криках. Даже мороз и снежная пелена не могли остудить разгоряченную кровь или умерить злость, которая уже выкристаллизовалась в нечто твердое и острое, как шпиль Адмиралтейства. Аркин был собой доволен.