— Теперь мы всегда будем вместе, — пообещала она.

Свечи в спальне все еще горели. Их мягкий колышущийся свет успокаивал мысли Валентины. Пламя свечей окрашивало кожу Йенса в золотой цвет. Его голова лежала рядом с ее животом, она положила на нее руку и счастливо улыбнулась. Они спали — один рядом с ней, другой внутри, — и Валентина позволила себе унестись мыслями в будущее, попыталась предположить, что их ждет. Йенс ей представился занимающимся новыми смелыми инженерными проектами, а себя она увидела в санктпетербургской консерватории.

Там не будет госпиталя Святой Елизаветы. Без Кати, о которой нужно было бы заботиться, у нее отпала надобность заниматься медициной. Там не будет списка, разбивающего жизнь на обязательные для выполнения пункты. Теперь у нее появились другие цели. Теперь она мечтала о концертах, о прогулках по парку, представляла себе маленькую ручку у себя в ладони и самый большой в мире мышиный замок, который будет постоянно перестраиваться и разрастаться. Она всегда будет слышать смех, по ночам будет чувствовать тепло мужа рядом, а днем будет любоваться зеленью, которой наполняются его глаза, когда он отрывается от книг или чертежей и ловит ее взгляд. В тот миг Валентине показалось, что они слились в единое существо, объединились телом и разумом.

Она погладила его волосы. Их ждут и трудности. Конечно, куда же без них? В СанктПетербурге были часты беспорядки, но Валентина верила, что люди, наделенные властью, как ее отец, сумеют взять ситуацию под контроль, а люди, наделенные силой, такие как капитан Чернов, сумеют выдержать натиск забастовщиков. Но больше всего она верила в то, что такие люди, как Йенс, сумеют построить новый, лучший мир, в котором рабочие будут довольны жизнью и им незачем будет устраивать забастовки или собираться на митинги. Аркин с его идеей беспощадной классовой борьбы никогда не добьется своего. Революционное движение сойдет на нет, оставив транспаранты и плакаты на растерзание чайкам, реющим низко над городом серебряными стаями.

Она положила руку на живот и представила крошечную головку с пушистыми волосами внутри себя. Она станет матерью — от этой мысли у нее захватило дух, она даже немного испугалась. У нее возникло такое чувство, будто тепло разлилось по всему телу и запульсировало в каждой клеточке. Но еще ее охватило странное ощущение, что она стала больше, чем была до этого. Не только физически, но и в любви своей. Она улыбнулась, подумав о матери.

Елизавета Иванова с недавних пор завела привычку ездить поездом в Москву в гости к какойто старинной школьной подруге. Иногда она гостила у нее день или два, а иногда и дольше. Она говорила, что ей нужно время от времени уезжать из города, в котором умерла ее дочь. И верно. Поездки явно шли ей на пользу. После них она будто оживала, лоб ее разглаживался и серой тоски в глазах было не сыскать.

Отец, похоже, не замечал отсутствия матери — настолько он был поглощен решением деловых вопросов с министром Давыдовым. Впрочем, на свадьбе он тепло обнял дочь и благословил ее, поцеловав в щеку. Для Валентины это значило очень многое. Жаль только, что рядом не было Кати, которая могла бы разделить с ней радость.

Валентина повернулась на бок, обняла спящего Йенса и прижалась к нему всем телом, сплетая его ноги со своими, вдыхая запах его кожи. «Мой муж».

Катя была бы за нее рада.

Распутин оказался прав. Теперь, по прошествии времени, Валентина могла признать это, хоть и уверяла себя, что это не более чем совпадение. Миновала зима, необычайно мягкая для здешних краев, прошла весна, ознаменовавшаяся затишьем на заводах, и она родила девочку. Но не просто девочку. Приняв на руки мокрый комочек, она почувствовала, что это самое совершенное творение на земле. Да и могло ли быть иначе? При таком отце!

Валентина не могла сдержать улыбки. И слез. Она прикоснулась к маленьким векам, потом к крохотным ушкам. С удивлением посмотрела на пухленькие губки и миниатюрный подбородок в форме сердца. Ее охватило ощущение безграничного счастья, когда Йенс, который весь извелся, дожидаясь, пока доктор Федорин откроет дверь спальни, наконец влетел в комнату и вдруг остановился как вкопанный, увидев ее с ребенком. Она заметила изумление, появившееся в его глазах, поняла, какое потрясение он испытал, потому что, как он ни готовился к этой минуте, о том, что это будет так, он не догадывался. У него внутри словно прошло землетрясение. А потом он улыбнулся. Широко, так что щеки чуть не лопнули. С величайшей осторожностью он опустился на самый краешек кровати.

— Валентина, как ты…

— Без сил и совершенно разбита, — перебила она его. — Это совсем не то, что котят рожать.

Она протянула ему дочь, и он бережно принял на руки маленький сверток.

Он долго, наклонив голову, смотрел на все еще влажные волосы огненного цвета. И только когда малышка зевнула, беззвучно открыв ротик, он рассмеялся и перевел взгляд на Валентину. В его глазах была любовь, и им показалось, что они вместе перенеслись в иной, лучший мир.

— До сих пор я не понимал, — нежно промолвил он, — насколько неполной была жизнь. Жизнь, в которой не было этого ребенка. — Голос его дрогнул. — Она прекрасна.

Валентина улыбнулась.

— Давай назовем ее Лидой.

Петроград, февраль 1917 года

— Останови машину! — крикнула Валентина Йенсу, когда он пытался проехать через затор на Исаакиевской площади.

Проливной дождь хлестал по зонтам прохожих и крыше машины, переполнял сточные канавы. Валентина заметила, что даже после пяти лет семейной жизни Йенс всегда, когда шел дождь, косился на каждый попадавшийся им на пути водосток, проверяя, все ли работает исправно.

— Останови машину, — снова сказала она. — Пожалуйста.

— В чем дело?

Они ездили с Лидой в гости к матери Валентины, но Йенс настоял на том, чтобы уехать пораньше, потому что не хотел возвращаться по ночному городу с женой и ребенком. Она не винила его за это. В феврале дни были короткими, и город выглядел неприветливо. Почти три года войны с Германией принесли поражение и невиданное унижение для России, виной этому была бестолковость стоявших во главе армии генералов. Раненые русские солдаты, голодные, брошенные, возвращались на родину, чтобы на улицах просить милостыню. Народное недовольство царем вспыхнуло с новой силой, на этот раз оно выплеснулось на улицы не забастовками да митингами, а баррикадами и открытыми стычками с властями. Начались погромы магазинов, в витрины полетели булыжники и зажигательные бомбы.

«Смерть буржуям!» — неслось со всех концов города.

Начались перебои с продовольствием. Не хватало хлеба. Рабочие начали голодать. В истерзанной стране не было ни муки, ни молока, ни масла, ни сахара. Перед продовольственными магазинами и мясными лавками очереди стояли на адском холоде с утра до самого вечера.

Валентина остро чувствовала витающие в воздухе настроения. Восемь миллионов русских солдат было убито, ранено или попало в плен. Императрицу Александру Федоровну в народе называли не иначе как продажной немецкой шлюхой, а царь Николай оказался настолько недальновиден, что в это критическое для страны время уехал из Петрограда в военную ставку.

Петроград. Город уже три года как был переименован, но Валентина все еще не могла привыкнуть к этому названию. Новое имя появилось на волне антигерманских настроений, уж слишком «понемецки» звучало историческое название. С тех пор как в 1914 году началась война, в стране все, что было так или иначе связано с Германией (включая супругу императора), стало вызывать ненависть и презрение.

Как только машина остановилась, Валентина выскочила на дорогу и побежала через площадь. Отяжелевшие от воды полы пальто липли к ногам. Она подскочила к тумбе с газетами и плакатами. В такую плохую погоду здесь не было обычной толпы, поэтому Валентина заметила то, что находилось среди афиш и других объявлений.