— Я бы воткнула вилку вам в горло, не дожидаясь, когда пройдут девять месяцев.

Он искренне рассмеялся.

— Не сомневаюсь. Если ребенок действительно мой, а не инженера, вам не приходило в голову выйти замуж за меня? Или отдать ребенка мне, когда он родится?

Валентину передернуло от отвращения.

— Нет.

— Я так и думал. Так что вам от меня нужно? Мы встретились лицом к лицу, как вы хотели. Может быть, вы собираетесь меня убить?

— Не сомневайтесь, я думала об этом.

Как он может улыбаться? Как может он смеяться? Как может этот человек спокойно жить после того, что он сделал с Катей?

Валентина распахнула плащ.

— Смотрите, у меня нет оружия.

— Это меня и пугает. — Он быстро обвел двор взглядом. — Не стоило мне приходить.

— Аркин, я хочу, чтобы вы знали: каждый день, просыпаясь, я чувствую боль. Я буду тосковать по сестре до конца жизни. Мать и отец тоже страдают. Вы и ваше большевистское дело исковеркали жизнь моей семьи.

Произнося эти слова, Валентина наблюдала за ним. Она увидела, как по его лицу скользнула какаято тень. То ли это было мрачное удовлетворение, то ли сожаление, но губы его сжались и кожа вокруг них натянулась. Валентина приспустила плащ. Это был сигнал Йенсу, но Аркин был слишком опытен в подобных вещах, чтобы не понять значения такого движения. Шофер мгновенно бросил взгляд на окна госпиталя, но, поскольку сам стоял на освещенном месте, а окна находились в тени, ничего не увидел. Тогда он побежал, потому что знал, что воспоследует.

Прозвучал выстрел. Резкий, как щелчок хлыста. Правая нога Аркина подвернулась, и он полетел на булыжники, которыми был вымощен двор. Но, даже оказавшись на земле, он продолжал ползти в тень сарая. Валентина посмотрела на ряд окон на втором этаже, на окно бельевой, где со вчерашнего вечера прятался Фриис.

— Спасибо, Йенс. Спасибо, — прошептала она.

Аркин перетягивал платком ногу выше колена. Кровь хлестала немилосердно. Через дыру в штанине просматривались торчащие в разные стороны белые осколки кости. Валентина встала рядом с ним и взглянула в перекошенное от боли лицо.

— Теперь и ты почувствуешь боль, — бросила она. — Боль будет преследовать тебя каждый день жизни. Смерть была бы слишком простым выходом. Я хочу, чтобы ты страдал, как страдала Катя. Я хочу, чтобы ты проклинал меня каждый раз, когда эта нога будет ступать на землю, так же как я буду проклинать тебя каждый раз, когда мне захочется поговорить с Катей.

Он поднял на нее глаза, две точки, черные от гнева.

— Твой инженер заплатит за это.

Она схватила его за волосы и рывком запрокинула голову.

— Если ты прикоснешься к нему, клянусь, я убью ребенка.

Их взгляды встретились, и она убедилась, что он поверил ей. Отпустив Аркина, Валентина вытерла руку о плащ.

— Я пришлю носилки, — сказала она и направилась в госпиталь.

Когда она вышла в сопровождении двух санитаров с носилками, Виктора во дворе уже не было. Лишь кровь его осталась на камнях.

Йенс видел, как переменилась Валентина после той встречи во дворе госпиталя. Глаза ее просветлели, и движения снова обрели ту грацию, которую они утратили после смерти ее сестры. О случившемся они не разговаривали. Никто не хотел упоминать имени Аркина — заговорить о нем значило вернуть его. Их отношения стали нежнее, а ее музыка приобрела новую глубину и чувственность, отчего Йенс стал еще больше скучать по ней, когда они были не рядом.

Тайком от любимой он продолжал искать Аркина. Снова прочесал городские трущобы, но даже следов не нашел. Виктор уехал из города, Йенс был уверен в этом. Он даже дал денег Попкову и послал казака по кабакам, но и это не помогло. Аркина никто не видел. Если бы в этом мире существовала правда, шофер бы умер от гангрены, но на это надеяться не приходилось. Йенс не верил в мировую справедливость и всегда рассчитывал только на себя.

Положенный срок траура еще не закончился, но Йенс поговорил с родителями Валентины о свадьбе, и дата была назначена. Церемония была скромной. Йенс не любил русские свадьбы. На его вкус они были слишком долгими и помпезными, к тому же обряд венчания был слишком строг, проводился без цветов и свадебного марша. Однако в церкви Йенса заворожил вид Валентины в длинном белом платье с горящей свечой в руках. Ее темные волосы были собраны на затылке и упрятаны под белоснежную фату, усыпанную жемчужинами, которые гладкостью и красотой не могли сравниться с ее нежной кожей.

Пока священник в епитрахили проводил традиционную службу (соединил их руки и три раза провел вокруг аналоя со Святым Евангелием), она смотрела на Йенса с таким откровенным желанием, что тот едва сдержался, чтобы не заключить ее в объятия прямо в церкви. Ему казалось, что отныне он не сможет прожить без нее и минуты. Когда над молодыми подняли золотые венцы и дьякон завел ектенью, Фриис заметил, как взгляд Валентины против ее воли устремился на дверь, будто она боялась, что ктото может незаметно войти в церковь. На лбу ее появилась тревожная складка. Когда обменивались кольцами, руки невесты были напряжены. Вуаль не смогла скрыть страха в ее глазах.

Не в первый раз Йенс проклинал себя в душе за то, что там, в госпитале, не отплатил Аркину той же монетой, не поднял ствол винтовки чуть выше и не проделал в его груди дыру размером с венчальную корону Валентины. Но в тот день на революционере был защитный панцирь, Йенс четко видел, как он выпирал изпод его рубашки. Поэтомуто Аркин и держался так самоуверенно. Где бы ни скрывался этот подонок, колено его еще не скоро заживет. Виктор Аркин не будет спешить с возвращением в Петербург.

Когда официальная часть была наконец закончена, Йенс буквально похитил Валентину изпод носа родственников и повез ее в украшенной карете в их новый дом. Находился он на тихой улочке рядом с домом доктора Федорина.

— Когда ты будешь рожать, у нас под рукой будет доктор, и это совсем не плохо, — веско заметил он, на что Валентина рассмеялась, обозвала его паникером и пообещала, что произведет на свет малыша легко и без усилий, как кошка рожает котят.

Новый дом он выбирал для нее очень тщательно. Вид на реку, поверхность которой в эту пору казалась твердой, как сталь, нужен для того, чтобы любимой было чем любоваться, когда у нее возникнет желание посидеть в тишине, а высокие потолки должны создавать идеальную акустику для музыки. Бледные полированные полы были составлены из досок, привезенных из Дании, а перед камином Фриис положил шкуру северного оленя. На ее счет у него были особенные планы.

Он с наслаждением снимал с Валентины свадебный наряд и украшения, пока она, улыбаясь, по очереди протягивала ему сначала нежные руки, а потом и соблазнительные ножки. Когда на ней не осталось ничего и ее волосы рассыпались волнистым шелковым веером по обнаженной спине, Йенс отвел ее в гостиную, где стоял новый рояль «Эрар», и она стала играть для него. Только для него. Музыка полилась, и он сразу узнал ноктюрн мибемоль мажор Шопена. Йенс растрогался, сердце нежно защемило…

Пока ее руки скользили по клавишам, его глаза исследовали ее спину. Каждая линия ее тела была гладкой и плавной: контур ягодиц на фортепианном стуле, мягкий угол плеч, локти.

Эта женщина была его женой, носила его ребенка, она стала такой же неотъемлемой его частью, как легкие или кровь в венах. Он шагнул к ней и поцеловал теплую макушку, потом каждое ребро на спине и каждую косточку позвоночника до самого низа. Все это время пальцы ее не переставали играть, но он слышал, как она тихонько постанывает от удовольствия, и, когда его руки оплели ее бока, ладони легли на живот, а губы прикоснулись к шее, она отклонилась назад и приникла к нему спиной.

— Я люблю вас, госпожа Фриис, — прошептал он ей на ухо и подхватил на руки. — Время ложиться в постель.

Она обхватила руками его шею, весело блеснула яркими глазами, качнула босыми ногами и запустила пальцы в его волосы.