— Валентина! Что вы здесь делаете?

Доктор Федорин опустился рядом с ней и стал в волнении осматривать лежащего на снегу друга. Усы его были покрыты корочкой льда.

— Он жив, — быстро произнесла девушка. — Но у него из груди сильное кровотечение.

Доктор открыл кожаный чемоданчик и стал доставать бинты. Только сейчас Валентина оторвала взгляд от Йенса. Первое, что она увидела, были подошвы сапог капитана Чернова с налипшим снегом. Потом она заметила широкие спины гусар, тесно столпившихся вокруг его тела. Красный цвет был повсюду. Красный и черный. За гусарскими мундирами нельзя было рассмотреть кровь. Может быть, именно поэтому форма была красной?

Доктор отнял ее руку от раны, и вдруг она вспомнила про Аркина. Сжав зубы, Валентина стремительно обернулась. Он стоял на краю поляны и, широко расставив ноги, смотрел на нее. Одна рука упиралась в бок, второй он держал винтовку, на лице было удовлетворенное выражение. Если бы у нее был пистолет, тот, о котором она упоминала в своем списке, она бы сейчас, не задумываясь, пустила пулю между этих холодных серых глаз. Она медленно поднялась и, поручив Йенса заботам доктора Федорина, двинулась к шоферу. В руке ее был зажат скальпель, который она незаметно вытащила из чемоданчика врача.

— Аркин! — крикнула она через разделявшую их заснеженную поляну. Взгляд ее был устремлен на небольшой участок между подбородком и воротником куртки мужчины. — Аркин, если капитан Чернов умрет, — говорила она, приближаясь к нему, — военные перевернут каждый камень, обыщут каждый дом в Петербурге. — Здесь снег был глубже, и идти ей было труднее. — И когда они вас отыщут, от вас мокрого места не останется.

Он был выше Валентины и смотрел на нее свысока, явно не чувствуя угрозы. Винтовки его спутников были нацелены на гусар, но он стоял на месте, и не думая отступать перед ней. Ярость словно огнем обожгла ее горло, когда она увидела, как его губы искривились в горделивой и насмешливой улыбке. Пальцы Валентины сильнее сжались на скальпеле, скрытом в складках плаща. Она подошла еще ближе.

— Зачем вы это сделали? — прошипела девушка. — Зачем нужно было стрелять в обоих?

— Они враги.

Она подошла еще на два шага.

— Ошибаетесь. Йенс Фриис помогает простым людям. Он дает им воду.

Вдруг его глаза сузились, он почувствовал опасность, когда ее рука пришла в движение. Он успел отступить на шаг, когда грянул выстрел. Аркин отскочил назад, ему на лоб стекла красная струйка. Валентина не растерялась. Пока он соображал, что произошло, она ринулась к нему и ударила в бок. Короткое лезвие прорезало ткань и впилось в плоть. Вскрикнув, он попятился, выдернул из себя скальпель и швырнул его на снег ей под ноги.

— Вы не понимаете, что делаете, — процедил он сквозь зубы и, прежде чем она успела задуматься над смыслом его слов, скрылся в лесу. Растворился во мраке между деревьями.

Его люди исчезли вместе с ним.

Валентина развернулась и посмотрела через поляну. Между березами возвышалась фигура Льва Попкова. Он стоял в полный рост на снегу, приложив к плечу ружье ее отца, и улыбался.

Из леса спешным порядком приехали в дом к врачу. Из тела Йенса извлекли пулю. Как такой крошечный предмет мог нанести столь ужасную рану? Доктор Федорин посмотрел на окровавленную горошину, зажатую в щипцах, потом бросил на подставленный поднос.

— Превосходно, санитарка Иванова. Вы отлично справились со своей работой.

Пока доктор мыл руки в тазике с теплой водой, Валентина промыла рану антисептическим раствором борной кислоты и обработала йодом. Она внимательно следила за тем, как работал Федорин. Когда доктор зашивал истерзанную плоть Йенса, она ассистировала спокойно и методично, как ее учили в госпитале: собирала кровь, подавала инструменты, проверяла неуверенный пульс пациента, следила за тем, чтобы его язык не завалился и он не задохнулся. Йенс был в полубессознательном состоянии и, пока шла операция, время от времени постанывал. Когда один раз Валентина приподняла его веко, чтобы проверить расширение зрачка, он посмотрел прямо на нее, и, невзирая на то что в груди у него сидела пуля и доктор водил у него под разбитыми ребрами щипцами, уголки его губ затрепетали и приподнялись.

— Я посижу с ним, — сказала девушка, подвигая к кровати стул, когда рана была зашита и перевязана.

На самом деле ей хотелось сказать: «Оставьте нас. Пожалуйста. Мне нужно побыть с ним наедине».

Федорин хотел было возразить, но, увидев ее лицо, промолчал. Он лишь легонько сжал плечо Валентины ладонью, потом перебросил через руку полотенце, взял поднос с медицинскими инструментами и отправился на кухню их стерилизовать. Как только за ним закрылась дверь, девушка опустила голову на подушку рядом с копной огненных волос и нежно погладила их рукой. Густотой и жесткостью они напоминали лошадиную гриву. Грудь Фрииса, если не считать тугих повязок, была обнажена, и Валентина стала рассматривать его гладкую кожу, курчавые рыжеватые волосы, поднимавшиеся до ключиц, и россыпь веснушек на шее.

— Йенс, — зашептала она ему в самое ухо, — если ты еще когданибудь решишь драться на дуэли, клянусь, я сама тебя пристрелю.

Уголок его рта дернулся. Снова эта улыбка. Девушка осторожно положила руку ему на живот и легла рядом, прижимаясь к нему, сливаясь с ним. Она прислушивалась к его дыханию, к тихим стонам, когда боль становилась нестерпимой, к тиканью французских мраморных часов на камине, к доносящимся изза окна звукам города, готовящегося к предстоящей ночи. Валентина прижалась к Йенсу сильнее и, когда почувствовала, что его слабый пульс начал биться ровно, стала тихонько напевать, согревая дыханием его щеку. Это был ноктюрн мибемоль мажор Шопена.

— Мама, можно с тобой поговорить?

Была глубокая ночь, но мать была внизу, в голубом салоне. Из всех ламп горел только ночник на столе. Елизавета в изящном восточном кимоно, которого Валентина никогда раньше не видела, раскладывала пасьянс у камина. Волосы ее были распущены, на дочь она посмотрела внимательным, настороженным взглядом.

— Почему ты так поздно?

В голосе ее был слышен упрек, впрочем, для Валентины это не стало неожиданностью.

— Я работала.

Подойдя к камину, она сбросила плащ. В теле все еще чувствовался холод, и ей казалось, что она уже никогда не сможет согреться. На ее платье темнели пятна высохшей крови.

— Это кровь твоего инженера? — спокойно произнесла Елизавета.

— Ты знала? — спросила Валентина.

— Да, — ответила мать, не поднимая взгляда. — Я знала о дуэли.

Валентина не стала спрашивать, кто сообщил ей.

— Мама, капитан Чернов серьезно ранен, но не умер. Я хочу, чтобы ты поняла: наши с ним отношения не могут продолжаться.

Слова вылетали из нее, как пули из пулемета.

— Я отказываюсь продолжать этот фарс и делать вид, что меня чтото связывает с этим человеком. — Она представила Йенса с дырой в груди, и руки ее помимо воли потянулись к кровавым пятнам на платье. — Все это произошло изза Чернова.

Елизавета вернулась к картам. Она собрала их в колоду, стала тасовать, но руки ее были не такими спокойными, как ей хотелось.

— Отец будет недоволен, когда узнает.

— Я хочу ему сама сказать.

— Только не сейчас.

— Он дома? Спит уже?

Елизавета печально улыбнулась.

— Нет, он не дома.

Валентина присела перед камином, протянув к огню руки, и, наверное, впервые мать не сделала ей за это замечание.

— Мама, я хочу, чтобы вы оба поняли: я не могу это продолжать. Я не хочу обижать ни тебя, ни папу, правда не хочу. Но это… — Она хотела сказать: «это убивает меня и убивает Йенса», но произнесла: — Это неправильно. Должен существовать какойто другой способ решить папины денежные трудности.

— Я понимаю. — Елизавета снова начала раскладывать карты.

На минуту наступило молчание. Пока обе думали, по стенам метались отбрасываемые огнем тени. Через какоето время Валентина достала из кармана бархатную коробочку, положила на пол и отодвинула от себя.