Чего? Он ещё спрашивает! Только шевельнувшись, Ренельд понял, насколько всё его существо звенело от напряжения. От желания, что словно песок, лежало на дне, а теперь вдруг взметнулось, наполняя мутью голову. Вполне себе разумную и холодно-рациональную. Обычно…

Но с Мариэттой многие обыденности принимали другой окрас.

— Платье помнёте! — пропыхтела Мариэтта сердито, толкаясь и отклоняясь назад так, как позволял её корсет. — Хотите, чтобы на балу я выглядела, как только что выскочившая из постели любовника профурсетка?

Ренельд замер, прекратив попытки удержать её и дорваться до ещё одного поцелуя.

Да что с ним, в самом-то деле! Это становится похожим на какую-то иррациональную одержимость. Когда раз за разом рядом с графиней внутри вспыхивает невероятно ощутимый жар, а голова становится похожа на бестолковый мяч для игры в флидебол. Скорей всего, это уже повод для беспокойства.

— Нет, — проговорил он размыкая хватку. — Конечно, я этого не хочу. Прошу прощения, что поддался очарованию момента. Бывает.

— Что-то это бывает с вами всё чаще и чаще, — проворчала графиня, пряча взгляд и делая вид, что её вдруг крайне заинтересовало, насколько опрятно лежит кружево на лифе платья.

— Мне тоже нужно бы привести себя в порядок перед тем, как спуститься к гостям. Это я заберу с собой. И жду вас внизу.

Ренельд подхватил со стола коробку с бутылью и под страдающие вздохи Лабьета пошёл к двери.

“А как же записка? — напомнил шинакорн. — Про записку-то ты не спросил”.

— Да, кстати! — Ренельд вновь повернулся к Мариэтте и успел заметить, как она озадаченно водит кончиками пальцев по губам. Графиня встрепенулась и опустила руку. — Я нашёл это сегодня в саду.

Он достал из нагрудного кармана записку и взмахнул ей, расправляя: вторая рука была занята коробкой. Вдовушка прищурилась, пытаясь понять, что это такое. И явно поняла, потому что её щёки слегка побледнели.

— Это причина, по которой я оказалась тогда в саду. Когда мы с вами встретились, — её голос едва заметно дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — Но отчего-то маркиз не признался насчёт этой записки. Возможно, потому что она предназначалась не мне. В ней даже имя моё не указано. Тогда я не обратила на это внимание.

— Я думаю, всё гораздо проще. Ксавье эту записку не писал. Это не его почерк.

— Значит… — Мариэтта нахмурилась.

— Я склоняюсь к мысли о том, что наша встреча была подстроена. Всё это не было случайностью и нелепым стечением обстоятельств.

— Но тогда я ничего не понимаю. Зачем?

— Видимо, это ещё один вопрос, который мне всё же придётся прояснить. Возможно, он даст новые зацепки.

Мариэтта кивнула, помрачнев ещё больше. Похоже, день помолвки всё же оказался для неё немало подпорчен.

— Думаю, нам всё же придётся утвердить список любовниц, — бросила она вслед. — Мне вовсе не хочется регулярно подвергаться вашим нападениям. Хотя можем и не утверждать. Просто желательно, чтобы о них не знал никто посторонний.

Ренельд остановился, взявшись за ручку.

— Я детально обдумаю это, — проговорил, не оборачиваясь.

“Только не говори, что ты будешь обдумывать это прямо сегодня!” — возмутился Лабьет.

— Кто знает… Я вообще-то живой мужик. Пока что. У меня есть определённые потребности. Сам понимаешь.

“Не понимаю! — угрожающе буркнул шинакорн. — Надо дождаться, когда привязка будет снята”.

— Думаю, это ничего не изменит.

Мне понадобилось ещё некоторое время, чтобы прийти в себя. Все те ощущения, что испытала во время нашего неторопливого и, казалось бы, осторожного поцелуя, переварить оказалось не так уж просто.

Мне было приятно. Очень — это первое, что я поняла. Каждое его прикосновение было именно таким, каким мне хотелось бы. Но только до поры. Ведь, казалось бы, Ренельд только что нежно и волнующе целовал меня, а через миг в своей хватке едва не переломал мне рёбра вместе с дорогим корсетом. Конечно, подленькой привязке такой пыл только на радость: она с удовольствием пощекотала мне тело самой разнообразной палитрой ощущений — от подгибающихся колен до холодных ладоней и набрякшей тяжести внизу живота. Просто чудно! Голова кругом.

Разобраться бы во всём этом скорей! Хоть Лабьета проси пощекотать зубами пятки Геаспара Конассьянса, чтобы он пошевелился.

Кстати, о шинакорне! То ещё разочарование. Как я сегодня ни пыжилась, а услышать ни одной его фразы не смогла. То ли тьма месье загребущие-руки дознавателя во мне растворилась, то ли порвалась какая-то другая зыбкая связь с Лабьетом. Но у меня, кажется, даже уши начали шевелиться сами по себе от попыток расслышать хоть что-то — пусть к ушам это не имело никакого отношения.

Досадно. А я уже было начала потирать ручки в предвкушении, что через хвостатого напарника выну на свет Первородных многие тайны Ренельда де Ламьера. Рассказывать, конечно, никому не стану. Просто приберегу на случай особо сложных переговоров.

А теперь, получается, что в моей заветной “шкатулке с секретами” не оказалось ничего, кроме пресловутого прозвища “Конфетка”, которым меня от души величали в разных сочетаниях. Кондитерских и не очень.

Потому, когда его светлость вышел, я ещё долго стояла перед псише и бездумно смотрела в своё отражение. Пыталась уложить в голове подарок в виде бутыли с тьмой внутри рядом с поддельной запиской от Ксавье и обидой месье нежная-душа дознавателя на мои слова о любовницах.

Но скоро вернулась Ивлина, и, ещё раз проверив, что мой вечерний образ завершён, мы вместе отправились вниз.

Все, кто попадался нам с Иви на широкой лестнице, учтиво кланялись. Некоторые лица уже были мне знакомы с прошлых встреч. Другие я видела впервые. Дамы придирчиво оглядывали меня, мужчины одобрительно улыбались, пряча от спутниц заинтересованный блеск глаз.

Скользя ладонью по гладкому дереву перил, я спустилась в зал — и почти все без исключения уставились на меня. Даже я, не особо чувствительная к аурам, и то ощутила насыщение воздуха самыми разнообразными магическими силами.

Общество собралось не из простых.

Вот герцогиня в прекрасном тёмно-синем платье с искрой. Она расслабленно держала в руке бокал с игристым вином и, увидев меня, едва заметно отсалютовала им. Вот и Дениза — приподняв брови, смерила меня холодным взглядом. Рядом с ней стоял Фабрис: кажется, слегка пожелтевший от собственного яда за последние пару недель. Он нарочно смотрел в свой полупустой бокал, словно на его дне ему вдруг открылось место, где можно найти клад.

Посол с сыном, тихо переговариваясь, оценивали меня, словно брошку на бархатной подушке в ювелирной лавке. А вот рядом с ними с совершенно невозмутимым видом стоял мой жених. Теперь уж по всем традициям, со всем на то правом. Наши взгляды скрестились — и на мне словно затрещало платье. Так глубоко я попыталась вдохнуть.

Ещё одно напряжённое мгновение, за которое между нами, кажется, пронеслось несколько десятков искрящихся разрядов — и Ренельд де Ламьер, безупречный, словно начищенная до блеска мраморная статуя древнего воителя, направился ко мне. Между делом поставил опустошённый бокал на поднос случайного гарсона, резким жестом оправил мягко облегающий его сильную фигуру жилет под распахнутым фраком. Ещё пара шагов — и я, кажется, готова была стечь по ступеням, как плавленый мармелад. Прямо к его ногам.

Так, где там мои руки, чтобы себя в них взять? И где Гаспар Конассьянс, чтобы взять его за грудки и хорошенько тряхнуть. Когда же он разберётся с этим заклятием? Грех Первородных!

Но к тому мигу, как месье вальяжный-кот дознаватель подошёл ко мне, я уже вновь приняла форму вполне себе разумного человека.

— У вас хорошо с памятью? — вкрадчиво произнёс герцог, подавая мне руку.

Неожиданно...

— Я что, опоздала на сутки?

— Нет. Просто думаю, говорить ли вам о том, как вы прекрасны, ещё раз. Или вы помните?