Далее все записные книжки и тетрадки Ярослава были сброшены в кучу на его диван, и мы с Вадимом принялись листать их. Ничего важного нам найти так и не удалось — лишь обрывочные мысли, рисунки-наброски, пара университетских телефонов и наспех записанный адрес какой-то телестудии.

— Ты знаешь, Яр редко пользовался блокнотами, считал их ненадежными, сам говорил. Все контакты и статьи держал в компьютере в каких-то запароленых файлах, — в ответ на недоуменные вопросы учителя, как это так, чтобы у журналиста не было записной книжки с кучей имен и телефонных номеров, попыталась прояснить ситуацию я. — Но потом ему пришлось его продать, чтобы повторно пройти обследование. А с тех пор, как ему подтвердили диагноз, он почти не писал. Разве что пара каких-то зарисовок этой весной. Все, что он писал от руки — это только конспекты. Вот его старые тетради, а вот новые, он же собирался восстанавливаться. Хотя… погоди-погоди, вот здесь в тетради явно нет половины листов — Яр их вырвал, что ли? Я точно помню, все они были нетронутые, абсолютно новые. Может, там было что-то важное???

— Может, и было, но нам оно сейчас точно не поможет. Я думал, хоть пару нужных адресов и телефонов нам удастся раздобыть — друзей или одноклассников. Не знаешь, он ни с кем из них не общался?

И снова мой ответ был отрицательным, что, естественно, не порадовало Вадима. После того, как мы повторно позвонили Ярославу на домашний и опять не получили ответа, учитель решил приступить к более активной фазе действий. Теперь он намеревался для верности съездить домой к семейству Антоненко, а по пути прошерстить все злачные кафешки, наподобие той, в которой мы сидели перед моим переездом из общежития.

Всю вторую половину дня мы потратили на разъезды и поиски, оказавшиеся, увы, безрезультатными. У двери квартиры Ярослава мы в очередной раз убедились, что там пусто — звонок душераздирающими трелями разливался на весь коридор в полнейшей тишине. Хлипкая и старая дверь пропускала все шумы, так что можно было услышать скрип деревянного пола или малейший намек на передвижение — но ничего этого не было. Ни шороха. Квартира действительно пустовала.

После этого, сдав арендованную маршрутку назад в автосервис, Вадим протащил меня пешком по всему близлежащему району — мы обошли все дворы, все уютные и не очень места, все те странные заведения, в которых, по моим предположениям, мог находиться Ярослав. В конце концов, я вспомнила, что иногда он ночевал в залах ожидания, но после посещения железнодорожного и автовокзалов, мы по-прежнему оставались ни с чем.

— Давай-ка, махнем еще раз к его дому? Уже половина седьмого, его родичи должны вернуться с работы! — предложил Вадим, и я, стараясь не выдать своей усталости, выразила активное согласие, но, как оказалось, зря. — Хотя, Алексия, на сегодня тебе хватит. Дальше я сам. Ты еле на ногах держишься. Я совсем загонял тебя — забыл, что ты не проспалась толком и не ела ничего. Все, возражения не принимаются! Меньше всего мне сейчас надо, чтобы тебе подурнело и вместо того, чтобы дальше искать Ярослава, я буду загружать твое захиревшее тело в машину скорой помощи!

Этот аргумент оказался решающим. Только под предлогом не путаться под ногами и не мешать учителю в его дальнейший поисках я согласилась отправиться домой. Последняя надежда на решение проблемы лопнула, когда вернувшись под вечер, мы снова вошли в пустую квартиру. Яр не возвращался сюда в течение дня.

Хотя, в то, что все может разрешиться так просто, уже не верили ни Вадим, ни я.

Первое, что я сделала, едва увидев наш телефон, стоявший на полке у зеркала, это схватила трубку и опять начала звонить родителям Ярослава. Снова гудки, монотонные гудки, в который раз.

— Это чертовщина какая-то! — зло швыряя трубку на рычаг, закричала я. — Почти восемь вечера! Где их носит, этих ангелов небесных! Они, вообще, когда домой приходят!? Им хоть иногда интересно, что происходит с их ребенком! Мало того, что сами почти никогда не звонили, всегда я напоминала Ярославу — позвони маме! Позвони папе! Так еще и… — не в силах справиться с нарастающей паникой я зарыдала, закрыв лицо руками, так и не закончив свой обвинительный монолог.

Слишком велико было внутреннее напряжение, а молчание внутреннего голоса, который мог дать неожиданную подсказку, как выпутаться из самой сложной ситуации — слишком пугающе. Я действительно не понимала, что происходит и не могла представить, чем все закончится, поэтому плакала, громко, навзрыд и никак не могла остановиться.

Только после того, как я ощутила теплые руки Вадима, берущие меня в кольцо защиты, в надежные и крепкие объятия, услышала его тихий, но как всегда уверенный голос, мне удалось хоть немного успокоиться.

— Ну все… Тихо, тихо, моя потрепанная птичка. Мы все решим. Я все решу, обещаю тебе, — в порыве заботливой нежности он мягко и уверенно провел ладонью по моим волосам, потом по щеке, заставляя поднять голову и посмотреть на него. — Ты слышишь? Я все сделаю сам. Тебе нет смысла больше загонять себя. Надо выспаться. Завтрашний день — он… Не думаю, что он будет легким. Сейчас тебе надо просто забыть обо всем и отдохнуть.

Что-либо возражать в ответ на его слова у меня уже не было сил.

Я действительно чувствовала, что если не усну хотя бы на пару часов, то упаду без сил и никогда уже больше не встану. Я не собиралась отдыхать до утра — это была слишком большая роскошь в ситуации гнетущей неизвестности. Но я оставляла проблему на Вадима и верила, что он обязательно продвинется в ее решении. В этом не могло быть никаких сомнений.

Я автоматически переоделась ко сну, пока учитель дипломатично вышел на кухню приготовить нам что-нибудь перекусить. Расстилая постель, я с удивлением подумала, что совершенно спокойно воспринимаю наш новый и немного странный уклад жизни — то, что Вадим готовит еду, здесь, за стеной, а я собираюсь поужинать вместе с ним по-семейному, сидя за столом в одной пижаме и домашних тапочках.

Увлеченная такими мыслями, я не сразу заметила сложенный вчетверо листок бумаги, который выпал из-под подушки, очевидно, в тот момент, когда я сдергивала с кровати покрывало. Лишь случайно задев его ногой, так что он отлетел на средину комнаты, я увидела этот самодельный конверт. На его клетчатой поверхности почерком Ярослава было выведено "Моей Лекс, лично в руки».

Почувствовав, как сердце ухнуло в груди, я остановилась над этим посланием с полуоткрытым ртом, понимая, что вот она — первая ласточка надежды и какой-никакой определенности. Похоже, Яр все же ночевал дома прошлой ночью, а значит, он не только возвратился сюда из общежития, но и находился где-то в городе, никуда не сбегал, не сердился и не обижался на меня — ведь даже записку оставил.

Но зачем же прятать ее в таком хитром месте? Или он думал, что после возвращения домой я первым делом лягу спать? Это предположение имело смысл, особенно с учетом того, что приезжать мы планировали только к вечеру второго дня. Впрочем, к чему все эти гадания? Вот же, передо мной записка, или даже целое письмо, убористо исписанное мелким почерком с двух сторон. Надо всего лишь развернуть его и прочесть — и все в мире вновь встанет на свои места.

Чувствуя, как от нетерпения начинают дрожать руки, я присела на краешек кровати и стала читать:

"Привет, моя любимая именинница!

Ну как ты? Вернулась домой? Надеюсь, вы хорошо второй день отгуляли и ты в полном порядке, а если не в полном, то хотя бы лучше, чем я. Знаешь, я тут понял, что запивать шампанское вином совсем не выход. Не помню, делала ли ты это, но в любом случае, мой тебе совет — никогда и не пытайся. Голова потом трещит дико. Пока доехал в город, думал, что с ума сойду, еще и Анечка своей болтовней мне все уши прожужжала, можешь представить, как было весело, да?

И, ты знаешь что, она действительно хотела меня затащить к себе! Сама Анечка! Я, в общем, еле отмазался, но с чувством огромной гордости за себя. Все-таки, Лекс, я реальный мачо, раз на меня клюнула такая девчонка, жаль до нее сразу не дошло, что ей ничего не светит. Да никому больше ничего не светит со мной…"