— Значит — нет? — угрюмо подытожил он, не оборачиваясь.

— Пока что… нет, — выдохнула я, все еще не в силах сдвинуться с места.

— Понятно. Завуалированная враньем вежливость. Алексия, давай уже на чистоту. Нет так нет, переживу. Вот только не надо ритуальных танцев и глупых отговорок с этим «пока что».

— «Пока что» значит «не сейчас»! Оно значит «когда-нибудь», «потом»… Я не хочу, чтобы ты воспринимал все это как «нет»! — с неожиданным отчаянием возразила я, глотая слезы.

Как никогда реально, я вдруг почувствовала, что могу быть счастлива с ним, и что Вадим, возможно, и есть то самое будущее, полное радости, гармонии и мира, о которых говорил Ярослав.

— Я скажу тебе «да»! — уже не стесняясь того, что плачу, пообещала я. — И я бы уже сказала его… Я чуть было не сказала его! Но пока не могу. Меня еще что-то держит, что-то странное, непонятное… Да только это пройдет. Оно уже почти прошло!

— Понятно, — после небольшой паузы подытожил Вадим, по-прежнему глядя в окно. — Алексия. Я никогда не спрашивал тебя о прошлом, у каждого из нас оно далеко не безоблачное. Но теперь спрошу. И мне плевать, имею или не имею на это право, я хочу знать. Что за чертовщина творилась с тобой в той жизни, раз спустя пять лет ты все еще не можешь ее отпустить? Я знаю, ты росла без родителей, в приемной семье. Так что такого произошло, если тебя до сих пор трясет при малейшем намеке сближение, и я имею в виду не душевное родство, а ту самую физиологию, от который ты так старательно падаешь в обморок. Давай, скажи это мне! — потребовал он, резко оборачиваясь, и на это раз я действительно испугалась.

Глаза Вадима горели огнем неприкрытой ненависти к тому периоду, в котором его не было рядом, в котором все было по-другому, и я была тоже — другая.

Я продолжала молчать, пытаясь подобрать нужные слова, и все равно не зная, как ответить на такой прямой и такой сложный вопрос.

— Это было… насилие? — наконец, озвучил Вадим свою страшную догадку, и казалось, она стоила ему немалых усилий, такой гримасой исказилось его лицо.

— Нет, что ты! Конечно же нет! — возразила я, вмиг забывая о всех своих колебаниях. — Не было никакого насилия, наоборот, была любовь! Все было так… это не описать словами, понимаешь? Поэтому я никогда ни с кем не говорила на эту тему, вот разве что с Яром… Но он и так почти читал мои мысли, так что легко понял меня. А я… Я давно запретила себе вспоминать прошлое, потому что это какой-то сон, наваждение, мне кажется, что люди просто не могут быть так счастливы, как я была тогда. Но, — осеклась я, глядя на Вадима, — что было, то прошло. И любое наваждение рано или поздно рассеивается. Ты сам мне столько раз говорил — важнее реальная жизнь. То, что происходит сейчас. В семнадцать лет я была уверена, что в новой жизни меня ждет одна лишь серость, обычные дни, не хорошие и не плохие, а такие… которые не оставляют ничего в душе. Ни следов, ни воспоминаний. А ведь я ошибалась, думая, что все лучшее давно произошло. Ведь лучшее — оно происходит со мной здесь, сейчас! Я говорю честно, поверь, мне незачем водить тебя за нос! Ведь ты ведь все равно узнаешь правду, обязательно узнаешь… А потом возьмешь и убьешь меня за вранье, даже несмотря на твои… чувства, — замялась я, еще не в силах воспринять тот факт, что все это время мои вездесущие подружки-сплетницы были правы. И об этом, оказывается, говорил Яр в своем последнем письме. Об этом только что сказал сам Вадим — он любит меня.

Как странно. Как удивительно и странно.

Кажется, мои последние слова, немного развеселили его. Глубокая морщина, пересекавшая лоб, постепенно разгладилась, вспыхнувший в глазах огонь погас, оставив после себя тлеющие искорки, плотно сжатые губы разомкнулись — Вадим поверил мне.

Поверил и не стал больше спрашивать, как всегда, подталкивая к возможности самой сказать то, что считаю нужным.

— Я скажу тебе "да", — еще раз повторила я, совершенно уверенная в своих словах. — Просто я хочу сделать это без колебаний. Чтобы ни одно воспоминание не стояло в это время рядом. Когда они все уйдут — останемся только мы. Ты и я. И наше настоящее.

— Я понял тебя, — ответил Вадим очень тихим голосом, снова приближаясь ко мне. — Ну, что я могу сказать, — наклонившись, он поддел мой подбородок пальцем, поднимая голову и заставляя смотреть на него. — Спасибо за правду, птичка, — и улыбнулся, спокойно, ободряюще. — Мне больше ничего и не надо, кроме правды. Ты совершенно верно сказала — если я узнаю, что ты водишь меня за нос, мало не покажется. В этом плане я не делаю скидок на личное, никому. Так что не вздумай мне врать или хуже того — жалеть. Особенно жалеть. Если только учую хоть каплю жалости, я сделаю так, что ты меня возненавидишь. Как по мне, так добротная честная ненависть — отличная штука, и уж точно получше жалости. Но тебе тогда придется туго. Останавливаться на полпути я не умею, ты это знаешь.

Несмотря на то, что он шутил лишь наполовину, я все-таки не могла сдержать улыбки. Между нами опять установились прежнее доверие и открытость, без недосказанности и непонимания.

— Ну, так что? Мир? — тут же подтвердил мои мысли Вадим. — Да, бурное утречко сегодня выдалось, натворили мы с тобой дел, — усмехнулся он, присаживаясь на стул и оглядывая остатки нашего скромного пиршества. — Да только генеральная линия партии не меняется, Алексия. И я хочу, чтобы ты четко это понимала. Все наши страсти-мордасти — пусть будут побоку. Твой роман — вот что сейчас главное. Пришло время, наконец, выпустить его в свет и по издательствам. Зуб даю — он выстрелит! Он, Алексия, просто не может не выстрелить. У тебя действительно большое будущее, до чего мне осточертела эта затасканная фраза, но в кои-то веки я могу произнести ее с чистой совестью!

Первое время я долго не могла привыкнуть к тому, что моей привычной реальности больше нет, и ее осколки навсегда остались в морозном утре того самого дня, когда я дописала роман и были сорваны последние маски.

Больше не нужно было выдерживать бешеный темп бесконечной гонки, отвоевывая драгоценные часы для творчества за счет сна, отдыха или общения с людьми. Теперь я могла наслаждаться обычной жизнью, о которой так мечтала, встречая очередной рассвет за письменным столом. Все мое время снова занимали лишь работа-учеба, пустяковые хлопоты и какие-то смехотворные проблемы, на которые большинство знакомых почему-то предпочитали жаловаться.

— Ну что вы как тюфяки! Отставить сопли! Поднажмем еще немного и все получится! Ничего вы не устали! Отоспимся на том свете! — сама не замечая, как копирую манеру Вадима и его слова, я пытаясь подбодрить однокурсников, сетующих на тяжелую сессию, нехватку времени, денег или возможностей.

Недобрые взгляды, которыми меня награждали в ответ, являлись неутешительным доказательством того, что жалобы и нытье успели стать привычкой многих тех, кто только вчера мечтал перевернуть мир. Но мне было все равно. С удивлением замечая, как иронично-циничное равнодушие к подобным проблемам начинает становиться привычным, я просто наслаждалась свободой и отдыхом.

Даже колкие замечания Вадима о том, что расслабляться рано и настоящая битва только начинается, не могли омрачить моего беззаботного счастья. Хотя, он как всегда, не собирался давать мне ни малейшего шанса на расслабление.

Очень скоро после того, как рукопись ушла по почте навстречу своему неопределенному будущему, Вадим прямо поинтересовался, почему я до сих пор витаю в облаках и не выкладываю роман в сеть, как и планировала до этого. Мои робкие возражения насчет того, что я еще не готова, хочу передохнуть, что, может, вообще не стоит торопить события и сначала дождаться реакции от издательств были встречены насмешкой:

— Что, понравилось отдыхать? Тихо, спокойно, никаких тебе потрясений — как в морге! Или кишка тонка выбросить текст на суд незнакомых людей?