Марк с неприкрытым удовольствием издевался над помпезными привычками отца, чем неизменно доводил Виктора Игоревича до белого каления. Ведь останавливаться в строительстве собственной империи любимец фортуны не собирался — и что же получалось? Кому он мог завещать все тяжело награбленное, пардон, заработанное? Неблагодарному отпрыску, который совершенно не интересовался подноготной большого бизнеса и даже и не собирался вникать в то, чем Виктор Игоревич занимается? Все эти мысли очень расстраивали главу семьи. Но как дальновидный стратег он временно предпочел отложить ее решение на потом. Сейчас он сосредоточился на самой важной цели.

Одновременно с приобретением новой квартиры Казарин-старший начал строить дом. Свой собственный дом, спроектированный по специальному заказу, на принадлежащем лично ему огромном участке земли, который у него никто никогда не отберет. Свое фамильное гнездо, своя собственность. На века!

Воплощение в реальность его мечты шло рекордными темпами и в то лето, когда нам с Марком исполнилось пятнадцать, мы переехали в дом, часть из которого продолжала все еще строиться. Виктор Игоревич всегда любил помпезное роскошество, но в новом жилище развернулся во всю ширь своей царственной натуры. Все было слишком кричаще, слишком ослепительно — начиная от подобия фигур античных богов у парадного входа, заканчивая эпической лепниной, позолотой на стенах и аляповатой росписью потолков в столовой и гостиной.

— Ну и как тебе эти шедевры? — иронично поинтересовался Марк, указывая взглядом на обнаженных и жутковатых младенцев с ямочками на боках и попках, взирающих на нас из каждого угла.

— Страшные они какие-то, — не скрывая своих чувств по поводу нового интерьера, пробормотала я, передергивая плечами, — Не хотела бы я засыпать и просыпаться в такой комнате. Мне кажется, они действительно за нами… наблюдают. И тихо шепчут «За что? За что вы сделали нас такими?» — и мы, едва сдерживая смех, принимались издеваться над атмосферой эпичного царизма с новыми силами.

Именно потому, что нас не вдохновляла эта нарочитая дворцовость, я и Марк выбрали себе по комнате в отдаленном участке второго этажа, подальше от статуй, искусственных фонтанов и купидонской лепнины. Тем более, располагались они одна напротив другой по коридору — это и стало решающим аргументом за то, чтобы мы их заняли.

— М-да… Я, вообще, думала здесь свалку ненужных вещей сделать, — огорошено заявила Валентина Михайловна, глядя на новую комнату Марка. — А твоя комната, Алешенька, это же самый настоящий чердак.

Действительно, комната Марка двумя окнами выходила на задний двор, лишенный подделок под памятники старины, но зато с живописным зеленым газоном, а моя находилась под самой крышей и напоминала скорее мансарду. На скошенной стене, которая на самом деле была частью крыши, располагалось огромное окно: практически комната мечты, о которой я рассказывала Марку в детстве. Только стены были не белого, а нежно-травянистого цвета, но меня это нисколько не смущало. Облака снаружи плыли вполне себе воздушные и близкие, вызывая желание открыть окно, потянуться вверх и отщипнуть немного мягкой небесной ваты.

Виктор Игоревич и Валентина Михайловна смотрели на нас, как на сумасшедших.

— Что поделаешь, Валенька! — очень громко, чтобы мы услышали, восклицал глава семейства. — У наших детей — совковый менталитет! Они привыкли к уравниловке и серости, а успех и богатство пугают их! Уж сколько я ни боролся за свободу выбора, за равные возможности для каждого — старая система отомстила мне, завербовав собственных детей!

— Тоже мне… Аристократ липовый, — хмуро откомментировал его выступления Марк. — Алёша, мне кажется, он и вправду верит в то, что сам говорит. Я вчера слышал, как он рассказывал что-то насчет фамильного дерева и графских корней, которые ему в архиве нашли за небольшую сумму.

— Ну что ты, Марк, зачем так скромничать? Какой граф? Неужели по повадкам не видно — мы имеем дело с царской, я точно тебе говорю, царской кровью! Вот пусть приплатит еще денежек — и найдутся прямые доказательства родства с южной ветвью семьи Романовых, а ты заодно станешь крон-принцем. Здорово же!

И, как бы ни был сердит Марк, он начинал смеяться вместе со мной, потому что каждый из нас знал — Виктор Игоревич еще и не на такое способен. Сам же глава семьи каждый раз, проходя мимо одной из наших комнат, продолжал картинно и презрительно фыркать, громко сетуя на несправедливую судьбину.

Однако подобные идеологические разногласия были лишь началом серьезных разногласий между отцом и сыном. Отказавшись от регулярных занятий в бассейне, Марк заявил, что его будущая профессия со спортом связана никак не будет, и свое слово, как всегда, сдержал. Когда в конце девятого класса он заговорил о юриспруденции, Виктор Игоревич лишь пренебрежительно отмахнулся от этой идеи:

— Какая юриспруденция, сын! Тебя ждет большой бизнес!

На что Марк лишь поморщился, презрительно, и как мне показалось, брезгливо.

Так как уроки по негласной традиции мы делали в его комнате, а вечерние посиделки и разговоры происходили у меня, очень скоро я начала замечать на его письменном столе учебники по праву, сборники кодексов и законопроектов. Факультативными занятиями в старших классах он выбрал, опять же, правоведение и политологию.

— Ты это серьезно? — спросила я его. — Ты серьезно хочешь работать в суде? Будешь ходить в шикарном костюме и защищать знаменитостей? А еще у тебя будет дорогой и респектабельный кейс, да? Тебе пойдет!

— Какой к черту кейс, — ответил Марк в своей обычной манере. — Все адвокаты — проститутки. Я буду работать в прокуратуре.

— Как это? — не в силах скрыть удивления, я даже руками всплеснула. В то время на волне популярности были заокеанские адвокатские сериалы, в которых самый несимпатичный и противный парень был обычно прокурор и именно он каждую серию терпел сокрушительное поражение от обаяшек-защитников. — Неужели ты хочешь быть обвинителем?

— Именно, — лаконично уточнил Марк.

— А… а зачем? Ведь прокурор — он же почти палач. Он только и делает, что хочет чьей-то крови. А еще он постоянно требует, чтобы невинную жертву поджарили на электрическом стуле.

— Это только в фильмах все жертвы невинные, Алеша. А у нас не мешало бы кое-кого и поджарить.

И он начинал мне рассказывать о римском праве, об устройстве гражданского общества, о законе и порядке, и я слушала его с нескрываемым интересом. Наделенный с детства обостренным чувством справедливости, Марк с каждым днем все болезненнее воспринимал окружающий мир, живущий по законам одичалого недокапитализма. Будучи романтиком не меньше моего, но в другом, практическом ключе, он предпочитал не мечтать, как я, а действовать, чтобы хоть немного изменить окружающий мир, подогнать под свою систему идеалов.

— Виктор Игоревич тебя убьет, Марк, я серьезно. Ты же знаешь, как он мечтает передать тебе все, что имеет. И как он ненавидит всех этих законников, их проверки и расследования. Вспомни, он же их только "кровососами" называет, и никак иначе! — пыталась я отвести приближающую угрозу нешуточного скандала.

— Мне плевать. Его бы первого под суд отдать. Всё это… То, как мы живем… Алеша, ты же понимаешь, что это — нечестно? — брови Марка вновь сходились на переносице, а в глазах начинали поблескивать опасные огоньки. Очарованная его волнением и яростью, я смотрела на него с восхищением и ни капли не сомневалась — если он поставил цель, то непременно добьется задуманного.

На самом же деле, хоть я искренне переживала из-за решения Марка и реакции Виктора Игоревича на его планы, были и другие, тайные поводы для волнения, которые беспокоили меня гораздо сильнее. Не знаю, не помню, как это случилось, но однажды поймав себя на том, что смотрю на Марка с откровенным восхищением не только в связи с его рассказами о мечтах и планах, я так и не смогла остановиться.