Яр молчал. Повисла неловкая пауза. И тут я, то ли от страха, что Марк, быстро расставив все точки, положит трубку, то ли от радостного возбуждения, перекрывшего первоначальное оцепенение, выпалила:

— Конечно же, есть! Ответьте нам, пожалуйста, Марк Викторович, за что вы так не любите журналистов? Мы же вас ни в чем не обвиняем, а просто интересуемся, и вообще… Если бы вы знали, как нам пришлось вас искать, то были бы гораздо, гораздо приветливей!

Тишина на том конце стала еще звонче, еще невыносимей. Марк молчал по неизвестным мне причинам, Ярослав молчал потому, что был растерян и не знал, кто дальше продолжает разговор.

— Марк! Ты меня слышишь? Ты… ты же узнал меня?

Ни слова в ответ.

— Да скажи ты хоть что-нибудь! — не сдержалась я. — Что угодно! Хоть про преступление, хоть про наказание, хоть про четвертование! Иначе я подумаю, что мне все это снится, а мне нельзя путать сны с реальностью! А ты сам столько раз говорил — нужно уметь смотреть правде в лицо и не прятаться в заоблачных фантазиях, помнишь?

И тут ответ наконец-то прозвучал:

— Алеша? — будто впервые пробуя мое имя на вкус, проговорил Марк совершенно другим голосом, без налета сухого формализма. — Ты? Это… как? Я ничего не понимаю, объясни.

— Не важно, Марк, не важно! — снова затараторила я, пытаясь сдержать то ли смех, то ли слезы. — Я… я же слышу тебя, понимаешь? Понимаешь, какое это чудо? Просто слышать твой голос, понимать, что ты есть, хоть и далеко, но все-таки есть! Мы же так долго не виделись, не разговаривали, после того как разъехались, и вообще… Марк! Я никогда бы не подумала, как это тяжело — жить без тебя! Это какая-то нереальность, какой-то жуткий кошмар… А потом стало еще хуже — я даже начала сомневаться, что ты есть! Что ты на самом деле существуешь! Мне казалось, что я тебя придумала, можешь себе представить? Я даже родителям звонила, чтобы найти тебя, чтобы убедиться, что ты настоящий, но Виктор Игоревич меня отшил, вот это была новость! — я опять рассмеялась, вспоминая слова Казарина-старшего о том, что мы с Марком никогда не увидимся. Какой же надо быть глупой, чтобы серьезно поверить в эти слова!

— Стоп. На этом месте — подробнее. Ты звонила домой? — перебил меня Марк уже менее растерянным тоном.

— Ну, я бы не стала больше называть это домом. Виктор Игоревич меня откровенно послал. Сказал, что в этом году мне восемнадцать, и его опекунство надо мной заканчивается. Так что мы уже друг другу никто, и нечего мне больше звонить и нос к ним совать, потому что я неблагодарная дрянь, воспользовалась их добротой, нагло тебя развратила и вообще… Он хочет внуков от приличной девушки, а не от приживалки вроде меня. И это все только потому, что я попросила твой номер. Только из-за этого! Но мне плевать, Марк, понимаешь, плевать! Я даже не обиделась совсем, вот честно. Зачем мне та семья без тебя? Ну и пусть думают, что хотят, меня это не волнует. А твой отец — он такой смешной! Мол, нет, никогда, пока я жив, вы не найдете друг друга! Но видишь — он обломался и я все равно…

— Алеша, прекрати! — неприкрытое раздражение в голосе Марка подействовало на меня подобно холодному душу. — Помолчи немного! Дай мне сказать.

Повинуясь его требованию, я тут же испуганно замолчала.

Между нами повисла длительная и очень неловкая пауза, которую только спустя пару минут прервал его голос:

— Черт, опять… Опять все это начинается.

— Что именно — опять начинается? — испугалась я. По прерывистому, тяжелому дыханию в трубке я понимала, что Марк не на шутку взволнован, но это было отнюдь не радостное волнение от предчувствий скорых перемен. В его последних словах слышались лишь досада и злость — чувства, которых я никак не ожидала.

— Да все, Алеша. Все прежнее. И не надо мне больше ничего рассказывать, я все понял. А теперь слушай — и не перебивай, — Марк немного помедлил, будто собираясь с мыслями. Я послушно ждала, пока он начнет говорить, понимая, что мне очень не нравится русло, в которое сворачивает наш разговор. — Слушай меня внимательно, — еще раз повторил он. — Я разберусь с отцом. За все то, что он наговорил тебе, разберусь. Но ты должна понимать — это будет последнее… Последнее между нами. Ты сделала свой выбор, помнишь? Ты села в машину и уехала. От меня! — столько обиды, столько горечи прозвучало в этой фразе, что меня в прямом смысле затрясло. Как и в телефонном общении с Виктором Игоревичем, я смутно понимала, чем закончится наша беседа, но на этот раз категорически отказывалась верить предчувствиям.

— Марк! Но Киев — это же не другая планета! Расстояние ничего не значит!

— Расстояние не значит. Значит твой выбор, — продолжая хлестать меня словами, гнул свою линию Марк. — И он сделан. Ты выбрала свою, отдельную жизнь. Я твой выбор принял. Мне было нелегко, но я сделал это. Так зачем ты опять ворошишь прошлое? Зачем звонишь, пытаешься чего-то добиться? Ты говоришь, что уже начала сомневаться в том, есть ли я вообще. А я иногда еще слышу твой голос. Видишь, в чем разница между нами? Я никогда не сомневался в том, что ты есть, и что ты для меня — главное. Но это неважно. Я учусь жить без тебя. И я смогу, ты знаешь. Поэтому я говорю тебе прямо и в последний раз — не повторяй сегодняшнего. Не пытайся больше мне звонить. И даже не думай о том, чтобы приехать сюда. Мне будет тяжело, но я закрою перед тобой дверь. Потому что пути назад нет. И о последствиях своих решений нужно думать заранее. Отец — он сволочь… Он не имел права тебя унижать. Но он правильно сделал, что не дал тебе мой номер. Я сам запретил ему делать это. Так что, Алеша, — Марк шумно перевел дыхание. — На этом мы ставим точку. Я не хочу больше ни слышать, ни видеть тебя. Никогда. Живи своей жизнью, которую ты так хотела. Я все сказал.

…Гудки. Я не помню, сколько прошло времени, прежде чем Ярослав смог высвободить из моих задеревеневших пальцев трубку. Он тряс меня, что-то говорил и даже пару раз ударил по щекам — безрезультатно. Я была похожа на труп.

По сути, я впервые умерла тогда. Какая-то часть меня безвозвратно погибла, убитая словами Марка.

Что было дальше, я не помню. Не помню совсем, не один день, не неделю. Остаток зимы и вся весна прошли мимо меня.

Я не помню, как выбралась из квартиры Ярослава. Не помню, как добралась до общежития — сама или, что более вероятно, Яр, не на шутку испуганный происходящим, поехал вместе со мной. Не помню, как попала в комнату — наверное, мой друг, пользуясь своим обаянием, уговорил комендантов пропустить его наверх, одна я вряд ли смогла бы дойти. Не помню, как он ушел, что говорил Ясе, Анечке и Соломии, объясняя мое состояние. Не помню их реакции на мое возвращение — я и до этого была не слишком разговорчивой, а теперь просто перестала шевелиться. Так что разница была невелика, и поначалу соседки не слишком беспокоились, решив, что скоро меня отпустит.

Отныне мое единственное занятие, если его можно было назвать таковым, заключалось в том, что я молча сидела на кровати и вертела в руках камень, доставшийся от Марка, неотрывно глядя в одну точку на стене. Нет, меня ничего не интересовало в ней, и я не собиралась просветлиться подобной усердной созерцательностью. Но, пытаясь ухватиться за осколки реальности, на которые вдруг рассыпалась жизнь, я выбрала именно эту ничем не примечательную точку как последнюю зацепку за настоящее. Пока что мне хотелось держаться, может по привычке, а может, потому что простейшие инстинкты еще не успели ослабеть. Именно они первое время толкали меня на то, чтобы автоматически заботиться о себе — иногда что-то перекусывать, пить немного воды и не забывать об элементарной гигиене.

В остальном же мое существование свелось к пустому, бессмысленному просиживанию одинаковых дней в своей постели. Настоящей жизни, полной живых чувств, интереса к происходящему и желания общаться с людьми для меня больше не было.