Пришла зима, до Нового Года оставались считанные недели, в воздухе пахло хвоей, корицей и праздником. И в это самое время Марк громко объявил о своем намерении поступать в юридический университет.

Виктора Игоревича, как я и предсказывала, чуть удар не хватил. Он воспринял профессиональный выбор сына, как предательство собственных интересов. Пребывая в полной уверенности, что отпрыск получит экономическое образование, отец не слишком уделял внимание тому, факультативы по каким предметам посещает его сын, и чему именно учится с репетиторами два раза в неделю. Ребенок занят — и хорошо.

Поначалу он еще тешил себя надеждой увидеть Марка "придворным" адвокатом. Сын, защищающий административные интересы отца, плечом к плечу — это же так по-семейному! Но после того как последняя иллюзия разбилась о решение Марка поступать на факультет следствия и прокуратуры, Виктор Игоревич замолчал на несколько дней. Он бродил по дому потерянный, горюя над тем, как судьба жестоко мстит ему. Его первенец, наследник и родная кровь оказался Павликом Морозовым, надумавшим связать свою жизнь с уголовным правом. Ведь больше всех Казарин-старший, удачливый бизнесмен в стране, погрязшей в беззаконии, ненавидел именно органы правопорядка. Одних — за продажность, других, наоборот, за излишнюю принципиальность.

Потом он, наконец, заговорил, к вящей радости жены, и не к такой вящей — моей. С этого момента на мои плечи легла далеко не радужная обязанность служить посредником между семьей и Марком. Виктор Игоревич отказывался общаться с отпрыском, пока он не изменит своего решения, а верная жена во всем поддержала любимого супруга. Фраза "Лешка, передай этому неблагодарному…" с тех пор преследовала меня дни напролет. Нам пришлось удвоить бдительность, потому что вездесущий глава семейства любил нагрянуть в мою комнату без стука с очередным монологом на тему: "Я его растил-растил, а он…"

Кроме того, Виктор Игоревич забрал у Марка все карманные деньги (суммы, сравнимой с зарплатой среднего служащего, могло бы хватить на оплату подготовки к экзаменам) чем вызвал у сына лишь усмешку.

— Ничего он не добьется, — спокойно прокомментировал его действия Марк. — Я с девятого класса готовился, мне только закрепить материал осталось. Смогу сделать это самостоятельно.

На мое робкое предложение отдавать ему свои карманные расходы, ведь, по сути, он остался вообще без денег, даже на проезд и на завтраки, Марк лишь негодующе сверкнул глазами. А уже через секунду крепко обнял, чтобы сгладить свою первоначальную вспышку.

— Не надо, Алеша, мне не нужна эта помощь. Со мной просто… лучше не воевать. Все равно проиграешь. Вот и он — проиграет.

В том, что Виктор Игоревич проиграет, я не сомневалась. Но к тому времени меня больше начала беспокоить собственная ситуация. Марк выбрал для поступления Одессу, юридический институт при государственном университете. Все мои попытки склонить его к столичной академии права неизменно разбивались о несгибаемую решительность:

— Это старейшее заведение с отличной репутацией. А твою академию год назад создали.

— Но это же при академии наук Украины! Она не менее… старейшая!

— Плевал я на науки. Я не люблю север. А в Одессе — море.

Иногда мне казалось, что он шутит. Может быть, поэтому я подсознательно избегала самого главного вопроса: "А как же я? Я ведь хочу учиться в Киеве!" Наши отношения были так прекрасно безоблачны, что я боялась опять увидеть исполненный ярости взгляд и снова услышать жесткую фразу: "Я сказал — ты никуда не поедешь".

И я струсила в тот момент. Предпочла закрыть глаза на усугубляющуюся проблему. Будь что будет, легкомысленно решила я, не понимая, чем на самом деле был продиктован выбор Марка. Он даже подсознательно пытался держать меня как можно дальше от города, куда я так рвалась. Меня тянуло на север — поэтому он выбрал юг в полной уверенности, что я уеду с ним. И дело было совсем не в море.

А пока что нам осталось еще немного счастливого неведения относительно кардинально разных планов друг друга.

Новый Год нагрянул вместе с метелью, ощущением волшебства в воздухе и надеждой на то, что в будущем все неурядицы сами собой разрешатся. Виктор Игоревич с женой патриотично уехали в Карпаты, легкомысленно оставив нас на целую неделю одних в доме. Сына они не взяли с собой в качестве наказания, а меня все же позвали пару раз, для приличия. Я, с крайней осторожностью подбирая слова, отказалась, а Виктор Игоревич лишь посмеялся над моей ребяческой преданностью. Если бы он знал, как мало ребячества осталось в наших с Марком отношениях.

Целую неделю мы были предоставлены сами себе и провели ее, как взрослые, свободные люди. Одно дело — только планировать совместное будущее, совершенно другое — ощутить восхитительный вкус абсолютной самостоятельности. Наконец-то не надо было ни на кого оглядываться, ничего скрывать или щадить чьи-то чувства. Мы безраздельно владели всем домом, начиная парадным входом и заканчивая самыми потаенными уголками.

Каждое утро, просыпаясь, я сразу же бежала вниз в большую гостиную, которую мы украшали вместе, так, как нам этого хотелось, и зажигала гирлянды на елке. В больших колонках музыкального центра играла наша любимая музыка, в тесто для рождественского печенья я бросала наши любимые приправы — потому что нам так нравилось.

После завтрака мы обычно шли гулять: кататься на санках, валяться в сугробах, играть в снежки, просто бродить по праздничному городу, смешиваясь с толпой прохожих. Особенное удовольствие нам доставляло совершать покупки к ужину: я обычно хватала что-то к еде не относящееся, наподобие подсвечников, симпатичных сувениров, очередных елочных игрушек и гирлянд, а Марк, наблюдая за всем этим с молчаливой усмешкой, лишь нагружал свою корзинку более прозаическими вещами: хлебом, мясом, сыром и молоком.

— Так вот чем ты меня будешь кормить, когда мы будем жить вместе, — шутил он, в то время как я, выложив на ленту кассы все свои находки, вдруг подпрыгивала, хватаясь за голову с возгласом: "Ох, а как же масло! И чай! И… все остальное!"

Вечером мы, сытые только благодаря его практичности, грелись в большом зале, лежа у камина, пили горячий чай с пряностями, наслаждались потрескиванием поленьев, любили друг друга, смеялись, фантазировали. Иногда мы так и засыпали, внизу, не поднимаясь к себе, и, проснувшись утром, устраивали день ничегонеделания: ни кофе на завтрак, ни самого завтрака, ни прогулок, ни сборов — только мы вдвоем, только наш мир, только наша любовь.

— Понимаешь, это только начало. Вот так мы проживем с тобой всю жизнь! — глядя на меня глазами, полными счастья, говорил Марк и я, забыв обо всем, соглашалась с ним, свято веря в то, что впереди у нас — только светлые дни, только самое безоблачное будущее.

Зима закончилась очень быстро, и с весенней капелью в наш дом вошла суматоха. Я, изрядно нервничая, ждала итогов участия в конкурсе и так извела себя, что уже не могла сказать, какому результату обрадуюсь больше — победе или поражению. Второй вариант меня даже больше устраивал. Тогда бы я, без оглядок и терзаний, смогла уехать с Марком в Одессу и подавать документы в тот же университет.

Время шло, ответа все не было и не было, ни письма по почте, ни телефонного звонка. И постепенно я сама себя убедила, что вот и оно — решение проблемы. Программу я завалила. Ну, кто я, собственно, такая, чтобы надеяться войти даже в тройку сильнейших? Теперь вопрос выбора между самореализацией и любовью был снят. Не было больше никакой дилеммы, никакой раздвоенности интересов. Жизнь сама сложила за меня эту головоломку, сняв необходимость разломать сердце на две половины и решить, какая из них мне совершенно не нужна. Недавнее неуемное желание показать себя наилучшим образом в конкурсе сменилось странной умиротворенностью и уверенностью в том, что так лучше. Мое будущее было определено: как только я войду в дозволенный законом возраст, мы с Марком поженимся и проживем всю жизнь в любви и согласии.