— Не только этому, — удивленная тем, что моя "ужасная" новость не стала для Вадима Робертовича чем-то ужасным и, тем более, новостью, добавила я. — Я еще женить вас на себе должна. Потому что у вас квартира хорошая.

От громогласного хохота учителя, казалось, содрогнулась вся улица, и даже стайка нахохлившихся воробьев испуганно спорхнула с куста, сбивая с ветвей большие и пушистые хлопья первого декабрьского снега.

— Да ты что? — отсмеявшись, уточнил Вадим Робертович. — Даже так Алексия? Даже так? Ну, молодежь не устает поражать практичностью! Каюсь, мое поколение было полным профаном в этих вопросах!

— Так и что, Вадим Робертович? Что теперь? Наверное, стоит прекратить все это, да? Ну, наши встречи, занятия… В принципе, мне и на семинарах хватает того, что вы… Что вы можете дать, — с чувством неожиданно жгучей досады предложила я, прекрасно понимая, что вру. И что мне будет ужасно не хватать наших веселых вылазок в свет, колких, часто неудобных разговоров, поздних возвращений домой и насмешливого шушуканья соседок всякий раз, когда я, стараясь быстрее нырнуть под одеяло, спотыкалась о мебель и шумела, чем только дополнительно привлекала их внимание.

Мне действительно нравился тот своеобразный союз, который так неожиданно сложился у нас с Вадимом Робертовичем. И пусть он относился ко мне с категоричной безжалостностью творца, своенравного скульптора, который точно знает, что хочет слепить из бесформенного сырья, я чувствовала себя замечательно, будучи всего лишь глиной в его руках. Мне нравилось тянуться к нему, словно подсолнух к солнцу, я понимала, что расту — расту так быстро, как никогда не смогла бы сама, со своими наивными убеждениями и мечтами. И вот теперь все должно было закончиться только из-за каких-то глупых сплетен и слухов, распространяемых то ли из зависти, то ли из-за банальной глупости.

— Прекратить, говоришь? Что я вижу, Алексия? Проблески трусости? — ввернув одну из своих любимых фразочек, Вадим Робертович выдернул меня из омута мучительных размышлений. — С какого перепугу мы должны все прекратить? Только потому, что стайка малолетних клуш раскудахталась по поводу моих якобы развратнических намерений? Так привыкай! В любом курятнике это всегда тема номер один: кто с кем живет, спит, ест, кто кого бросает и на кого меняет. Об этом судачили и будут судачить, такова уж человеческая природа. А особенно, если это компания девиц на выданье! С одной стороны я тебе ох как не завидую, все эти ваши милые посиделки за чайком да сплетенками — тот еще гадюшник. Но привыкай плевать с высокой горы на все это шушуканье. Другого выхода нет — для них ты всегда будешь не такая. Всегда. Что бы ни сделала. Поэтому у тебя есть два пути — либо существовать себе спокойно и тихо, так, чтобы за спиной не трепались, быть своей среди кумушек, трещать с ними о разводах и обоях в цветочек или… Хотя, стоп. Лучше ты мне скажи, как видишь свое будущее? Что хочешь делать? Что для тебя, Алексия, будет главным? Главным не на завтра, не к концу семестра, а вообще? Не буду употреблять затасканное понятие "смысл жизни", остановимся просто на "главном вопросе". Ну, так что? К чему будешь стремиться, что и кому доказывать?

— Ой… я еще не знаю… еще как-то не думала об этом, — даже зная, что учителя жутко раздражает моя манера растерянно бубнить, я все же не смогла собраться и дать ему четкий ответ.

— Вот как? А очень даже зря. Время не стоит на месте, а тебе давно пора определиться, а не нести мне тут околесицу о скором культурном расцвете.

— Вадим Робертович, ну что вы опять начинаете. Вы меня, может, врасплох застали. Это ведь такой вопрос… На него так сразу и не ответишь, тут еще подумать и подготовиться надо…

Многозначительно покашливание стало очередным сигналом того, что я опять свернула не в ту степь.

— Так, птичка, давай-ка я напомню тебе по-быстрому, чтобы мы закрыли эту тему и больше к ней не возвращались. Во-первых, я от своих слов никогда не отказываюсь, или если предложил общаться на "ты", то придется тебе не выкручиваться и принять мои правила. А во-вторых, хватит заговаривать мне зубы. Не забывай — я жду. Жду ответ на вопрос, который задал. Ну?

— Да не пытаюсь я вам ничего заговаривать, — понимая, что еще один мой невнятный ответ приведет к непредсказуемым последствиям, я все-таки собралась с мыслями и, как можно более тщательно подбирая слова, выдала: — Свою жизнь… свой жизненный путь я вижу… в служении искусству.

— Чему? — по тону Вадима Робертовича я поняла, что мои возвышенные стремления почему-то не вызвали в нем ничего, кроме недоумения.

— В служении искусству! В творческих поисках! В том, чтобы способствовать подъему культуры в нашей стране, оставить после себя след, сказать новое слово! Как-то потрясти этот мир, открыть людям глаза на то, что нельзя жить, как вы сказали, сплетничая о разводах и обсуждая обои в цветочек! Вот я и хочу посвятить себя, всю жизнь единственной цели — самовыражению! — чрезвычайно гордым тоном завершила я, тихо радуясь тому, что без подготовки смогла отгрохать такую проникновенную речь.

Правда, на Вадима Робертовича она произвела впечатление совсем не такое, как я ожидала.

— О как это у вас называется! Служение искусству! — издевательски передразнил меня он. — Это так у будущих спасителей культуры принято выражаться, когда по сути сказать нечего?

Я смотрела на него удивленными глазами и никак не могла понять, где же в процессе своего одухотворенного монолога допустила очередной ляп.

— Знаешь, Алексия, я в жизни столько наслушался про новые рассветы и возрождение искусства, что у меня форменная аллергия на этот бред. Форменная. И тебе я его прощаю, потому что ты хоть не дура, и красиво так щебечешь, восторженно. Главное, только в смысл твоих трелей не вслушиваться, а то и озвереть недолго. Пойми, я совсем не против ваших пубертатных игр в крутых писателей. И даже попытки устроить литературную революцию меня все еще умиляют. Но давай по-честному — если убрать всю эту шелуху, что останется? А ничего! Ноль, пустое место! Да хоть бы вы писали так же круто, как выпендриваетесь!

На пару минут между нами повисла напряженная пауза, прерываемая лишь тихим поскрипыванием снега под ногами. Я не решалась заговорить первой, чувствуя, что не совсем понимаю обвинения учителя, а он молчал, как тогда, после нашего первого выхода в свет — напряженно, глядя перед собой тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Я тебе вот что скажу, — наконец прервал неуютное молчание Вадим Робертович. — Думать, что все так просто и весело — это ловушка, Алексия. Каждое новое поколение считает, что уж оно-то точно особенное, а те, кто были до них — просто дурачки, которые профукали все свои шансы. И начинает, упиваясь молодостью, носиться со своей исключительностью, выкрикивая пафосные лозунги. А на деле… На деле наступает на те же грабли, по которым до них прошлись тысячи таких же смелых да горячих. Можешь мне поверить — уже лет через пять-десять от твоего непуганного цензурой поколения останутся одни объедки. Кто обломается о быт, кто залезет в кредиты-алименты, а кто банально сопьется. А немногие из тех, кто не забудет, как выглядит ручка с блокнотом, будут строчить такую же абсурдную графомань, как и мои многообещающие ровесники. Зато сейчас вы активно трубите на всех тусовках — я напишу! Я потрясу!

— А я вот не забуду! И не сломаюсь! И не сопьюсь! — моему возмущению от подобных агрессивно-негативных прогнозов не было предела.

— Не знаю, Алексия, не знаю. Я много повидал таких же как ты, талантливых и самоуверенных — и все они в итоге сдулись. Сначала учеба и смелые планы, потом прибыльная непыльная работенка, потом — замужество за каким-нибудь идиотом понаглее, куча орущих розовозадых карапузов, семейные пикнички, и борщи, борщи. Изредка — помидоры.

— Какие еще… помидоры? — голосом, полным ужаса переспросила я, представив себе подобную картину.

— Собственноручно засоленные! Что смотришь? Да-да, это она, реальная жизнь! Сегодня мы грезим о музах, а завтра — солим помидоры. Думаешь, ты особенная? Черта с два! Запомни, Алексия, особенным человека делает не судьба, не случай и даже не талант. Особенным его делает фанатизм. Преданность любимому делу. Жестокая, бескомпромиссная преданность. Когда отметается все, что мешает — все, без сожаления. Поэтому подумай, чем придется пожертвовать, ступив на эту дорожку. У хороших писателей ведь редко бывает спокойная устроенная жизнь. Потому что все они — чокнутые фанатики. Больные люди, что с них взять! И если ты решила считать себя таковой — то обязана понимать, что на первом месте всегда, при любых условиях должно стоять это твое культурное служение, то бишь, творчество. Оно же — на втором. И оно же на третьем, пятом, десятом! А потом — всё остальное, если, конечно, останутся силы. Усекла? И если ты готова к такой жизни, то пора бы уже прекращать сопли на кулак наматывать! Надо переходить к чему-то более серьезному, чем пустой треп о светлом будущем. Понимаешь, о чем я?