И сам я последовал этому совету. Прошелся по камере… хоть что-то бы осталось — сукна грубого кусок или полено под голову подложить. Все выгреб купец. И в стенах дверей больше нет, один выход.

А в полу? Мысль была дурацкая. И все же видал я тайники в тайнике. Опустив факел, я всмотрелся в доски пола.

Надо же! Еще люк.

— Подержи огонь, — велел я Марку. — Еще одна ухоронка.

Этот люк я открывал не спеша и тихо. Вдруг стража в дом заглянула. Когда люк пошел вверх, Марк подполз под самую руку, с любопытством заглянул вниз.

— Сестра-Покровительница… — только и вымолвил я.

Под вторым люком была просто большая яма. Зато не пустая. Вся заложенная мохнатыми рыжими кирпичами.

— Чуешь, пацан, чем пахнет? — схватив Марка за плечо, спросил я.

Нагнувшись, я поднял один кирпич. Руки обсыпала ржавая труха.

Ну и мерзавец купец, гад заезжий! Ладно, что ворованное скупал — так зачем бросать было на погибель!

— Железо! Одиннадцать предателей и праведник… это ж надо…

— Хорошее железо? — поинтересовался Марк.

— Плохое. Десятой пробы, а то и восьмой… но…

Я покачал кирпич в ладони.

— Только все равно. Здесь центнера два будет, а то и три…

По нынешним скудным временам выходило, что перед нами чуть ли не дневная добыча большого рудника. Если доставить на материк все это железо… даже если через жадных скупщиков перепродать…

Мне сразу представился огромный каменный дом в центре Парижа, рядом со станцией рельсовой дороги, собственный конный выезд, мордоворот-охранник у входа. Шутника можно нанять, для смеха… Появлюсь в столице, как граф Крист из книжки, начну светскую жизнь.

Конечно, если через год-другой рудники здесь вконец оскудеют, охрану отзовут, народец разбежится… Можно нанять корабль или купить небольшую яхту. И вот он — дом в городе, экипаж, охрана, вино из лучших погребов, шепот дам на светских приемах: «А кто такой этот Ильмар? Таинственный богач… это так романтично…»

Впрочем, и Марку эта мысль придет в головенку через год-другой. Или брякнет по дурости приятелям за кружкой пива.

Спаси от искуса, Сестра!

Кирпич был тяжел. Когда я швырнул его обратно в яму, металл отозвался недовольным хрустом. Марк вздрогнул и посмотрел на меня.

— Не суй голову, расшибет! — прохрипел я.

Захлопнул люк. Стал судорожно отряхивать ладони. В кожу будто въелись и корабельная грязь, и крысиный помет, и кровавая железная ржа.

— Прости, парень, — сказал я. — Убить я тебя хотел, понимаешь? Искус большой… прости уж.

На секунду губы у него дрогнули, потом сжались. Марк молчал.

— Ладно, забыли, — я махнул рукой. — Ты мне помог, я тебе.

— Вы меня могли убить… из-за этого? — растерянно выдохнул Марк.

— Из-за полусотни железных кирпичей?

Эх, мальчик! Сразу видно — сладко ел, мягко спал. Не знает, что такое голод, не знает, что такое смерть.

Из-за ржавого гвоздя убивают. Из-за монеты. Пусть не я, но чем я лучше других? Честь соблюсти, товарища стражникам на поживу не бросить — я готов. И тут же едва-едва удержался, чтобы не убить мальчишку на груде ржавого железа. Это что же получается?

Жизнью рискнуть я могу, лишь бы все по совести было, как Искупитель велел, как Сестра заповедовала. Сам в петле виси, а товарища спаси. Просто так, выходит. А вот за деньги, которые и сгинут-то здесь, готов пацана железом в висок…

Злая скотина — человек. Злая и глупая.

— Не бойся, — сказал я. — Не душегуб я, простой вор. Будет на то воля Искупителя — уйдем.

Он завозился в темноте. Подполз, привалился ко мне спиной.

— Как нога? — спросил я.

— Уже получше, — без особой уверенности сказал Марк.

— Возьми-ка, — протянул я ему нож и зажигалку. Рука Марка вздрогнула, касаясь металла. — Припрячь на Слово, а то потеряем.

Порыв холодного ветра.

— Спасибо, — сказал Марк.

Так оно спокойнее будет.

Проспал я часов пять-шесть.

Марк тоже уснул, уронив голову мне на живот.

Нет, есть в нем правильность. Как над аристократами не смейся, сколько анекдотов не трави: «Попали на необитаемый остров лорд, купец и вор…» А все равно — посмотришь на дворянина и позавидуешь. Словно все его предки высокородные за спиной стоят, подбородки гордо выпятив, руки на мечи положив. Не подступись… такого даже убей — все равно победы не почувствуешь.

Видел я однажды атаку преторианского полка. По молодой дури завербовался в иберийский легион, что против германцев под Дортмундом выступил. Ох… дали же нам жару. Понятно, все эти бароны да графы германские экипированы были — нам не чета. Стальные доспехи, мечи, самострелы, у каждого третьего — пулевик многозарядный. Да только не этим они нас взяли, совсем не этим. У нас тоже оружие имелось приличное. А по флангам два наших лорда засели, со скорострельными пулевиками… как начали палить — свои в землю зарылись. Я рядом был, видел, как Слово его светлость лорд Хамон произнес, да из ниоткуда пулевик вытащил. Личная охрана вокруг сомкнулась, мечи на. голо, в глазах — ярость. А Хамон пулевик установил, оруженосец воду в ствол залил… и началось. Грохот, будто все барабанщики легиона туда собрались и в припадке о свои барабаны бьются.

Смяли. Многих положил лорд Хамон, а уж сколько ранил — не сосчитать. Только все равно дошли германцы до позиции, порубили охра, ну, да в спину лорда пику вонзили, пока он с замолчавшим пулевиком возился. Вот она — дворянская стать!

Только и Хамон не слабее был. Умирал, кровью захлебывался, а Слово сказал. Исчез пулевик, прямо из рук германцев-победителей исчез. Навсегда. Вряд ли Хамон кому свое Слово при жизни раскрыл…

Я потрепал Марка по голове:

— Подымайся, мальчик, и достань огонек.

— Сколько времени? — спросил Марк.

— Часов нету. Ты уж извини. Может, у тебя имеются? На Слове?

Марк сердито засопел.

— Какой толк от часов в Холоде! Они не идут там. В Холоде, как положишь, так и достанешь.

Вот оно как. Не знал. Значит, и пулевик лорда Хамона сейчас там, в Холоде, вечно паром из ствола брызжет…

Я зажег факел, посмотрел на трущего глаза Марка.

— Сядь, — сказал я. — Штаны снимай.

Пока он покорно расшнуровывал ботинки и раздевался, я снял куртку, начал отдирать рукава. Пыхнуло холодом. Марк протянул нож.

Два взмаха — и вместо куртки я получил жилетку.

— А зачем это?

— Ногу тебе перетянуть.

Минут десять я массировал ему голень. Марку было больно, но он терпел. Потом я плотно замотал мальчишке ногу разрезанными вдоль рукавами, чтобы поддержать мышцы.

— Спасибо, — тихо поблагодарил Марк.

— У Искупителя сочтемся.

Брюки у него были узкие, из плотной, крашеной индиго парусины. На замотанную ногу они не налезли, пришлось распороть штанину.

— Вот теперь ты нормальный оборванец, — решил я, поглядев на Марка. — Уже не так смахиваешь на высокородное дитя.

Марк испуганно посмотрел на меня.

— Мне, в общем, плевать, каких ты кровей.

— Почему вы… решили, что я высокородный?

У тебя на лбу фамильное древо нарисовано. Голубая кровь, фамильный дворец, все дела… Благородные предки, камердинер, гувернантка, охранник до нужника ведет… Что, не так?

Марк молчал.

— Ну и Слово… Откуда тебе его знать? Один ответ — подарили.

— И что?

— Ничего. Мне-то какое дело? Марк ты или Маркус, мне едино. Хочешь расскажу, как все с тобой было? Отец твой граф или барон. Вряд ли принц из Дома, хотя… А матушка небось попроще. Бастарду тоже всякая судьба выпадает. Нет у папаши наследника — вот и растят в роскоши, вдруг придется род наследовать.

Мальчик молчал. Впился в меня темными глазами, выжидал.

— А потом вдруг получилось у аристократа. Законная жена дитя родила. И тут уж… стал ты обузой. Могли и прикончить. Повезло.

Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.