Я повернулся и посмотрел прямо в эти немигающие глаза. Я знал, что кот — враг, который страшнее любой крысы, и что его следует убить, чтобы не быть убитым. Но в душе моей не было ни страха, ни желания поступать так, как на моем месте поступили бы отец, брат или любой другой воин.

Все это время во мне росла уверенность, что этот раненый воин чужого народа был значительнее, чем просто животное. Он представлялся мне все более загадочным, и мне хотелось эту загадку разрешить.

Наконец, отложив работу над шкурой, я пошел вниз к пруду, чтобы набрать еще водорослей и снова намазать лекарством раненую лапу. На сей раз он не стал ворчать, а сам вытянул ее, чтобы мне было удобнее ее обрабатывать, хотя я был уверен, что это движение причиняет ему боль. Когда я положил рядом с ним водоросли, чтобы он мог лизать их, я услышал звук, который с удивлением определил как довольное урчание.

Поощренный таким образом, я поднял руку и на мгновение положил ее ему на голову, ощутил мягкую густоту его меха, даже более плотного и длинного, чем у Миеу. Но вольничать дальше я не стал. Я прислонился к камню, чтобы съесть свою часть водорослей и смазать свою поврежденную кожу, которая тоже уже заживала.

Ночь пролетела быстро. Я оставался настороже, прислушиваясь ко всем звукам. В моей сумке лежали завернутые в одежду камни, которые я нашел, когда собирал снаряды для пращи. Там были два крупных куска бирюзы, которые заставили меня думать о Куре, хотя были они весьма низкого качества и моя сестра, без сомнений, не стала бы с ними работать. Были тут несколько кусков агата — я отобрал их из-за цвета, поскольку они были расчерчены четкими полосами оттенков здешних скал. Я видел, что искусный мастер сможет обработать их так, что получатся картины со скалами и песком.

Выставив это на продажу на рынке, можно купить себе еды. На рынке… собирался ли я вернуться в Мелоа, где меня знают? Слухи летят от острова к острову, от рынка к рынку. А у слуг моего отца есть языки. Я не сомневался, что наши дела уже давно стали предметом обсуждения для любопытных. О том, что меня отправили в соло таким жалким образом, будут судачить далеко от нашего дома задолго до того, как я сумею найти хоть один торговый путь. А если я доберусь до Мелоа, то от меня будут ждать, что я вернусь в отцовский дом.

Отцовский дом, в котором больше нет места для меня!

Но узы родства среди нас так крепки, что подобное представляется почти невозможным. При одной мысли об этом у меня перехватило дыхание. Где же тогда мое место?

Я перебирал собранные мной камни, перебрасывая их из руки в руку. Что я могу делать? Я умею хорошо управляться с животными и так объезжаю ориксенов, что даже мой отец считал подходящими для себя укрощенных мною скакунов. Может быть, это мой единственный дар.

В Мелоа я однажды видел дрессировщицу животных. Она была родом из Вапалы, ее отправили подыскать ориксенов хороших кровей для кого-то из ближнего окружения императора. На нее я смотрел с уважением и завистью — я сам мог бы занять такое место.

По нашим обычаям младшему сыну следует освоить какое-нибудь ремесло — или это принято в семьях, не происходящих от древней воинской крови. Могу ли я сам стать учеником какого-нибудь дрессировщика животных? Это означает, что мне придется покинуть все, что я знал до сих пор — даже эту землю, — поскольку такая возможность скорее представится в Вапале, чем в Кахулаве. Снова перехватило горло. Оставить… отвернуться от всего, что было частью меня… я… конечно, я могу найти и другой способ выжить…

Выжить. Если мне удастся пережить ближайшее будущее — а небольшая возможность все же существует, — то лучше думать о том, что окружает меня сейчас, а не гадать о будущем, как те женщины, что, по слухам, обладают даром предвидения.

Наконец рассвело и света стало достаточно, чтобы я мог осмотреть рану кота как следует. Опухоль спала. В двух местах рваная рана начала срастаться, как я заметил, снова накладывая на рану свежую мазь.

Я вышел из пещеры и встал, снова пытаясь приладить плащ в качестве навеса от солнца, когда услышал сзади угрожающее ворчание, каким коты предупреждают друг друга о появлении крыс, но издавал его не тот зверь, которого я выхаживал!

Я сдержался, не позволяя себе опрометчивых резких движений, поскольку знал, что они могут спровоцировать неожиданное нападение. С чего я вообще взял, что зверь, которого я выхаживал, — единственный из своего рода на моем островке? Всем прекрасно известно, что песчаные коты живут небольшими семьями.

Я двигался очень медленно, все время успокаивающе мурлыча себе под нос — точно так же, как в тот раз, когда я нашел раненого зверя.

На одном из самых высоких уступов, припав к скале, сидел другой песчаный кот. Теперь я слышал его рычание и видел, как напряжены его плечи и лапы — пришелец готов был в любой момент броситься на меня. Посох я только что вогнал в расщелину, закрепив на нем мой импровизированный навес. У меня оставался только нож, поскольку кот был слишком близко ко мне, чтобы я успел воспользоваться пращой.

Это была самка. Округлое тело, янтарного цвета спина с резко контрастирующими с ней белыми пятнами, густой белый мех между ушами и вдоль спины, вокруг морды и на брюхе. Она была великолепна. Ее хвост стоял прямо, как копье, а огромные глаза смотрели на меня. Она была лишь немногим меньше своего супруга.

Какое-то время, показавшееся мне бесконечно долгим, мы смотрели друг другу в глаза. Затем мои чувства достаточно обострились, чтобы почувствовать, как напряжение постепенно покидает ее. Если она и набросится, то не прямо сейчас.

Продолжая напевать и не отрывая от нее взгляда, я стал боком продвигаться в сторону, пока не сумел дотянуться до полосок крысиного мяса, которые я разложил, чтобы подвялить на солнце. Взяв несколько полосок, я медленно двинулся обратно к ней.

— Великая, — я старался говорить тихо и ровно, как мог, — я не желаю зла ни твоему супругу, ни тебе. Прими этот дар гостя.

Подавив все свое беспокойство, я подошел к самому подножию скалы, на которой она сидела, и положил там мясо, а потом снова отодвинулся. Она предупреждающе ворчала на меня, когда я приближался к ней, но так и не бросилась.

Пристально глядя на меня, она мягко спрыгнула вниз и обнюхала мое угощение. Довольно долго не решалась его взять, словно сомневалась в моих добрых намерениях и не доверяла поступкам. Затем, видимо убедившись в том, что я ей дал действительно мясо и ничего больше, она взяла зубами две полоски и одним прыжком оказалась рядом со своим самцом.

Когда тот обнюхал мясо и проглотил его, она, в свою очередь, исследовала его рану и лизнула кашицу, которой я ее замазал. Затем стала вылизывать мех между ушами у своего кота. Я снова услышал его рокочущее низкое урчание.

Во мне нарастало ощущение, что они каким-то образом общаются. Но когда я шагнул было к ним, кошка тут же вскочила на ноги и оскалила клыки, предупреждая, чтобы я не приближался.

Она была достаточно далеко от пути, которым я мог бы спуститься вниз к пруду за водорослями, а их надо было собрать побольше, сделать из них лепешки и высушить на солнце, как и мясо. Я чувствовал бы себя спокойнее, имея запасы пищи, а не рискуя, раз за разом спускаясь за ними вниз. Мы перебили далеко не всех здешних крыс, они знают, что мы здесь, и придут сюда снова. В этом я ничуть не сомневался.

Кошка следила за тем, как я спускаюсь вниз. Она не отходила от своего супруга. Но все равно я чувствовал себя так, как будто пытаюсь проскользнуть мимо рогатого ориксена или пройти мимо настороженной ловушки.

Я дважды спускался вниз и поднимался наверх, перетаскивая водоросли. Когда я во второй раз поднялся к своему импровизированному лагерю, я увидел, что кошка вытянулась возле супруга, но все равно не спускает с меня недоверчивого взгляда.

Я занялся лепешками, прежде отобрав те водоросли, которые понадобятся мне для лечения кота. Найдя широкий плоский камень, я разложил на нем добычу, оставив немного, чтобы съесть сегодня.