Первые полосы бледного предрассветья стирали с неба звезды. Дважды я окликал Мурри, но кот не отвечал. Я был уверен, что он отправился на охоту, а яксы не бывают легкой добычей, тем более если встретить сразу нескольких животных. Их густая шерсть и так дает им кое-какую защиту, и тяжелые рога, которыми они, опустив голову, встречают любое нападение, весьма опасны, а так яксы обычно и сражаются, причем самцы и бесплодные самки окружают телят и их матерей. Мурри, хотя и казался огромным по сравнению с котти, еще далеко не достиг ни величины, ни силы своих родителей.

Вокруг не прозвучало ни единого звука, кроме шороха, свидетельствовавшего о том, что окликнувший нас из темноты человек удалился, как и животные, чей запах так притягивал Мурри. Где-то неподалеку находился водорослевый водоем, и я чувствовал его запах, несмотря на слабость моего обоняния в сравнении с нюхом Мурри. И мое тело так жаждало того, что он сулил, что я не мог это больше выдерживать.

Теперь настал мой черед пробираться среди высоких скальных пиков. Когда вокруг посветлело, я увидел, что многие из них обработаны зубилом и молотком. Больше чем половине был придан образ котов-стражей, обращенных мордами к мертвой пустоши, из которой я пришел.

Первые были выполнены грубо, у ваятеля явно не хватало мастерства, но, продвигаясь вглубь, я увидел, что это мастерство росло, словно скульптор учился на собственных ошибках. Но сходство их поз и поворотов головы, несомненно, указывало на общность их авторства.

Наконец я подошел к целому ряду котов, втиснутых в проход между двумя высокими стенами. Они были не так прочно установлены, и, скорее всего, их высекали где-то в другом месте и перетаскивали сюда, устанавливая на стены один против другого.

Я сбросил свой мешок, привязав к нему конец веревки, и начал подниматься наверх. Шершавый камень обдирал мне кожу, еще не до конца зажившую после тягот путешествия. Однако я упрямо взобрался к голове самого крупного кота и оттуда посмотрел вниз.

Тут действительно был пруд с водорослями, но за ним плохо ухаживали. Растения не подрезали, как обычно делается, чтобы наиболее пригодные в пищу виды водорослей — хлеб и вода моего народа — росли лучше, не вытесняясь прочими, а кое-где съедобные водоросли были так сильно обглоданы, как будто стадо кормилось все время на одном и том же месте.

У пруда стояли яксы, и в свете разгорающегося утра я заметил, что животные совсем запущены, хотя они и не были более мелкими особями диких видов. Их густая шерсть свалялась, у некоторых животных она просто волочилась по земле, добавляя водоросли и даже мелкие камни к грузу, от которого они сами освободиться не могли. То и дело кто-нибудь из животных коротко жалобно мычал, пытаясь добраться до тяжелого колтуна и безуспешно колотя копытом по спутанному и грязному кому шерсти.

Не было никаких признаков присутствия людей, за исключением некоего подобия хижины на противоположном берегу пруда — конечно, ни один уважающий себя человек не назвал бы это домом. Стены представляли собой безумное нагромождение камней разного размера, сваленных друг на друга или вбитых в образовавшиеся при этом щели. Крыша была относительно ровной и с зеленовато-синим пятном на ней, ярко выделявшимся на фоне красно-желтого жилковатого камня.

Такой плетеный ковер мог быть привезен только из Вапалы, где, как говорили, растут настоящие растения, а не только те, что в прудах, растения с высокими стеблями, радующие взгляд разными цветами.

От Мурри по-прежнему ничего не было слышно, что меня беспокоило, но яксы сбились в кучу. То и дело молодой бычок мотал головой и мычал, скорее тревожно, чем с вызовом.

За дверью этого сооружения возникло какое-то движение, и наружу вышел человек, держа в руке корзину для водорослей. Он был тощ и стар, и единственным нарядом его была юбка из обтрепанных лоскутов тряпья, как если бы этот предмет одежды был собран из остатков изношенного гардероба.

Волосы его стояли клочковатыми космами, их спутанные пряди спадали на острые костлявые плечи, придавая ему вид песчаного демона из детских сказок. В руке у него был посох, много короче моего и без металлических наконечников и лезвий. Когда он поковылял вниз к пруду, стало ясно, что посох ему нужен для опоры.

— Старейший… — Своим произношением, несмотря на скрипучие нотки в голосе, он скорее походил на представителя какого-нибудь Дома, чем на простого торговца. Я не знал, как обращаться к нему. — Старейший, я не враг тебе.

Он склонил голову к плечу, как будто так мог лучше слышать меня.

— Значит, не вапаланец. Определенно кахулавинец. Торговец? Ты отбился от каравана? Это забытое место, тут ты помощи не найдешь. Здесь был… — Он помолчал, нахмурившись. Его брови были кустистыми, и тяжело нависали над глазами, один из которых был затянут мутной пленкой, — Здесь был песчаный кот…

— Он мне почти что брат. Его народ оказал мне помощь, когда я в ней нуждался. Они приняли меня как друга.

— Таааааак… — Он тянул это слово, пока оно не превратилось в шипение вроде того, что издавал Мурри. — И я полагаю, теперь ты скажешь, что ты — будущий император? Если трудно быть человеком, насколько, должно быть, сложнее быть правителем. Прошло много времени. Древние — Карсаука и, судя по слухам, Закан — тоже скоро пробудятся. Но здесь для тебя ничего нет, хотя ты и носишь эту подвеску. Оставь меня с миром. У меня нет ничего в помощь героям, какими бы могучими они ни были.

— У тебя есть то, что и у любого другого, старейший. Я не герой, но мне нужна еда и вода…

— Если ты действительно сын Высшего Духа, тот самый Карсаука, который снова грядет, как утверждают древние песни… — он снова нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить, — то кто может отказать тебе? Много песен выросло из твоих деяний.

И тут он сделал то, чего я никак не ожидал от этого старика. Он запрокинул голову и запел. И голос его не был загрубевшим, не срывался и даже не напрягался. Если закрыть глаза, можно было представить себе, что это поет бард, достойный трапезничать за императорским столом:

От песка возьми свет.

У скал научись силе.

В бурю ступай без защиты.

В стране есть то, что придет.

И в нем удерживаются две жизни.

Та, что ушла, и та, что настанет.

Иди же быстро избранных путем,

Ибо время теней близится,

И лишь тот, кто разделяет жизнь, может жить ею.

Я узнал эту песню, не ее саму, а чем она была — головоломкой. Вапаланцы, которые считают себя единственным по-настоящему цивилизованным народом из всех пяти, любят вкладывать в слова скрытый смысл, понятный лишь немногим. Некоторые Дома и общества отточили это искусство до такой степени, что лишь горстка людей во всей стране их понимает, а из обитателей других королевств никто не может даже надеяться уловить их смысл.

Когда его последние слова слабым эхом растаяли в отдалении, бард тяжело оперся на посох, словно песня отняла у него последние силы. Он пристально смотрел на меня, как если бы я был его соотечественником в достаточной степени, чтобы распутать его загадку.

— Несомненно, — искренне сказал я, — это дар барда. Я никогда не слышал ничего подобного…

— Никогда — это, пожалуй, верно. — Насмешливая нотка прозвучала в его голосе, охрипшем снова и даже сильнее, чем прежде, видимо, от чрезмерного напряжения. — Есть барды и барды, странник. Все великие из них родом из Вапалы. — Он продолжал смотреть на меня из-под кустистых нависающих бровей, словно ждал возражений.

— С этим я соглашусь, господин бард. Также еще раз поклянусь, что я не собираюсь причинять зло ни тебе, ни чему-либо тебе принадлежащему, У меня нет власти предъявлять права гостя. Но этот остров лежит в пределах моей страны, а значит, связан законами моего народа…

— Право гостя, — Он произнес эти слова так, словно пробовал их на вкус. — Но ты путешествуешь с одним из убийц пустыни. Он тоже предъявляет права гостя?