Каликку говорил, но не со мной и не о чем-либо, со мной связанном. Он, как всегда, старался привлечь внимание отца, завладеть им полностью и наслаждаться им. Он говорил о предстоящей охоте на песчаных котов, которую планировала молодежь, о поездке в город, чтобы посмотреть, а то и купить новое оружие из Фноссиса, о котором говорили, что на него пошел лучший металл, какого раньше никто не видел.

Наконец он добился ответа от отца. Но я не слышал голоса Куры, хотя ее пряный аромат я сейчас ощущал, несмотря на надвинутый мне на лицо капюшон.

Мы не останавливались ни для еды, ни для отдыха, а все ехали и ехали вперед. Я больше привык передвигаться пешком, когда отправлялся на рынок, и чувствовал, что весь задеревенел в седле. Не видя звезд над головой, я не мог понять, в каком направлении мы движемся.

Необитаемых скальных островов не могло быть много — мой народ всегда ищет новую землю, где можно было бы построить жилище. Именно эта забота занимает ум главы каждого Дома, поскольку хозяин мер и равновесия всегда с готовностью предстает перед внутренним взором даже самого твердого духом представителя нашего народа.

Когда ему кажется, что мы занимаем слишком много жизненного пространства, что нас слишком много для ресурсов страны, тогда начинается перепись. А это ритуал, которого боится даже мой отец. По приказу могут быть на десятую часть истреблены стада, даже людей предают мечу, чтобы другим было где жить. Такого не было уже много лет, но эта угроза всегда висела над нами.

У меня по дороге было много времени на размышления. Хотя я много раз ходил дорогами торговцев, отбивался от крыс, готовых опустошить каждый водоем с водорослями и сожрать все, что приходит туда кормиться, опытным путешественником я себя считать не мог. Я слышал рассказы тех, кто прошел то же самое испытание, и теперь мне казалось, что я из этих рассказов помню больше несчастий, чем побед.

Наш маленький отряд наконец остановился. Меня грубо стащили с седла и сдернули капюшон. Я едва успел увидеть, что звезды над головой меркнут, перед тем как удар настиг меня и я снова погрузился во мрак.

Я оказался в пекле, в топке вроде тех, что, судя по рассказам, образуются в горах Фноссиса, где для ковки металла используют внутренний жар земли. Изо всех сил я попытался освободиться от цепей, удерживавших меня в этой пытке, и открыл глаза.

Голова и плечи мои лежали в неглубокой скальной впадине, но остальное тело осталось снаружи, на самом солнцепеке. Я быстро заполз подальше в свое маленькое убежище. Голова болела, песок и скалы тошнотворно колебались перед глазами. Прикасаться к голове за правым ухом было больно. И эта боль окончательно привела меня в чувство, я вспомнил, кто я и почему я здесь.

Мой мешок лежал под прямыми солнечными лучами. Я наклонился вперед, чтобы схватить его и подтянуть к себе, когда что-то сверкающее попалось мне на глаза. Мои пальцы сомкнулись на браслете из полированной меди, с которой часто работала моя сестра. По широкой полосе шел узор из бирюзы, который повторяли искрящиеся желтые камни, обычно вставляемые в глазницы статуй сторожевых кошек.

Я взял подарок и повертел его в пальцах. Цвет и превосходная работа заставили бы гордиться им любого обладателя. Но меня бросило в озноб. Я решительно надел его над правым локтем, засучив рукав, чтобы увидеть, как он смотрится на коже. За такое украшение в городе дали бы несколько хорошо объезженных ориксенов. Это была вещь, на которую приятно смотреть, предмет гордости, но в нем скрывалось удручающее послание — я был уверен, что истолковал его верно, — так моя сестра прощалась со мной.

Неужели она была уверена, что я погибну? Может, и так. Но пока еще я был жив, и это новое упрямство в моей душе говорило мне, что я выживу, несмотря на любые дурные предзнаменования.

Потому я покрепче завязал мешок со своими припасами, закинул его на плечо и огляделся. Судя по углу падения солнечных лучей снаружи моей расщелины, близился вечер. Ночью же появятся звезды. Ни один из ходивших путями торговцев не забудет, как искать по ним путь. Я увижу, что надо мной, а затем тронусь в путь… и буду продолжать идти…

Наша страна красочна и живописна. Выщербленные скальные острова обнажают навстречу небу иззубренные клыки, словно песчаные коты лежат на спинах, подняв вверх когтистые лапы. Скалы не все заострены, некоторые имеют иные причудливые формы. Встречаются даже купола, как у домов, хотя их не касалась рука резчика. Другие похожи на странных зверей из древних сказаний. Ветра поют собственными голосами, иногда подражая звукам речи или песни, которых не понять никому.

Под солнцем в зените скалы сверкали оттенками драгоценных камней Куры. Даже с наступлением ночи их великолепие не совсем погасло, и песчаные волны начали мерцать серебром, переливаясь при малейшем движении песчинок. Этот мир — часть моей жизни, как и мельчайшие частицы камня, на котором мы строим свои дома.

Я вскарабкался на самую высокую точку острова, где меня оставили. Небо было еще исполосовано серовато-пурпурным и тускло-золотым, но уже начинали бледно светиться несколько звезд. Осмотрев свой остров, пытаясь как можно больше увидеть до темноты, я обнаружил, что место моей временной ссылки не так мало, как я думал. И то, что такое подходящее для застройки место до сих пор не заселено, казалось загадкой.

Запрокинув голову, я несколько раз глубоко вдохнул. На скалах можно учуять три особенных запаха, из которых два означают смерть, а третий, наоборот, обещает жизнь.

Два вида оспаривают главенство в мире моего собственного рода. Прежде всего — крысы. Хотя они и бегают стаями, родства они не признают и не испытывают привязанности даже к своим маткам. Куда более крупные, чем котти, они воплощают неутолимый голод, снабженный ногами, и свободу набивать вечно пустые утробы любой добычей.

Они могли бы прокормиться водорослями, но по тупости своей разоряют и загаживают водоемы, пока не отравляют их настолько, что могут пройти годы, пока те восстановятся после их набегов. Крысы могут быстро и глубоко зарываться под землю, чтобы прятаться от солнца, и вылезают наружу только тогда, когда самые жаркие часы уже прошли — чтобы убивать и жрать, убивать и жрать. Если они не находят другой добычи, то бросаются друг на друга, даже детеныши на собственную матку или матка на свое потомство. В них нет ничего, кроме зла, а их вонь вызывает тошноту у тех, кто с ними сталкивается.

Наши яксы благодаря своей густой шерсти могут выдержать нападение небольшой стаи, но если крыс будет много, они мигом задавят тех числом, подобно буре, которая может в один миг похоронить в песке все живое. А ориксены, сами по себе свирепые бойцы, если их рога не подрезать, становятся для крыс легкой добычей.

У крыс два врага — мы и песчаные коты. У нас есть давно выработанные стратегии, мечи, копья, ядра для пращи, охотничьи ножи, посохи — но крысы загрызли насмерть многих несчастных, от которых остались одни кости.

Песчаные коты, которых мы также опасаемся (отправиться на охоту за этим зверем и вернуться домой с трофеем в виде клыка или шкуры — это испытание на храбрость для мужчины и предмет гордости для его семьи и всей родни), владеют не только хитрой и искусной тактикой боя, но и когтями и клыками, которые они с блеском используют. Как и яксы, они покрыты густым мехом, который защищает их от всех, кроме самых удачно пришедшихся и сильных укусов. Возможно, их присутствие то здесь то там ограничивает смертоносные набеги крыс, которые всегда дерутся до конца и не отступают, поскольку их нутро постоянно терзает голод.

Коты тоже имеют свой запах — мускусный, но не отталкивающий, и еще более резким запахом они метят границы своих охотничьих угодий. Они не собираются большими стаями, и на одном острове может жить лишь одна пара. У них всегда рождается только один котенок, который, повзрослев, уходит искать себе свое место. Самцы дерутся за территорию и самок, и проигравший часто становится опасным бродягой.