Справа от себя они расслышали звуки яростной схватки, говорившие о том, что сержант Пауэлл штурмует другие ворота. Вот так и вышло, что генерал-лейтенант Карлейль со своими людьми, пыхтящими, как задыхающиеся от бега спринтеры, первыми захватили рыночную площадь. Там он приступил к быстрому переформированию своего войска чтобы оно не распалось на ряд не способных к военным действиям небольших грабительских шаек. Действительно, этот город казался таким обширным, что мог бы очень легко растворить в себе, поглотив, несколько сотен его солдат.

Наконец звуки схватки на северной стороне зазвучали все громче и громче, и вскоре на рыночную площадь прибежали беспорядочные толпы охваченных паникой испанских солдат с выпученными от страха глазами, оказавшись тем самым между двумя огнями. Большинство из них сразу же побросали оружие и на коленях просили о милости, другие же рассыпались по переулкам и там попрятались по домам. И только небольшая горстка попыталась прорваться в форт, охранявший внутреннюю гавань.

В четыре часа пополудни Карлейль приказал водрузить на башне собора их флаг с крестом Святого Георгия и тем сообщить эскадре, что победа досталась им. Победа, но все же еще не город.

Несмотря на то что его солдатам за последние тридцать шесть часов удалось поспать не более полного часа, генерал-лейтенант Кристофер Карлейль, ни минуты не колеблясь, повел свое войско на штурм обоих охраняющих гавань укреплений; и сэр Френсис Дрейк с не меньшим проворством вновь приступил к бомбардировке тех же самых фортов. Оставив горстку изможденных и раненых солдат для удержания большой центральной площади Санто-Доминго, Кит Карлейль повел остальных — осунувшихся, еле волочащих ноги — вперед. Тем временем матросы с кораблей снова погрузились в шлюпки и прочие малые суденышки, сгорая желанием участвовать в разгроме противника и тем заработать себе какую-то долю славы, чтобы суметь заткнуть глотки солдатам, когда дело дойдет до хвастовства.

Прямо перед наступлением вечерних сумерек моряки высадились на том самом отрезке берега, к которому плавали раньше тайком. Дрейк, возбужденно и страшно сквернословя, повел их сам. Теперь Уайэтт мог оценить по достоинству, какого большого терпения стоило этой горячей натуре оставаться, как хорошему командиру, в личном отчуждении от сражения.

Совместный штурм главного форта был назначен на десять часов вечера или около того, как утверждал Хьюберт Коффин, когда они с Уайэттом выбирались на берег, бредя по воде. Коффин в качестве посоха пользовался коротким копьем. Кроме того, он был вооружен кремневым пистолетом и испанским кинжалом, но не надел ни кирасы, ни шлема: общая слабость еще давала о себе знать, чтобы выдержать такой груз.

В половине десятого флот под временным командованием контр-адмирала Ноллиса вновь приступил к бомбардировке, и тьма запульсировала от ярких вспышек бьющих с обеих сторон пушек. В этот безветренный вечер под оглушительный гром канонады, вступая вместе с другими в бой, Генри Уайэтт сознавал, что перед ним — прекрасно вооруженный противник, готовый сражаться насмерть.

Во время того происшествия на борту «Первоцвета» он тоже, конечно, подвергался смертельному риску, отбиваясь от вражеских шпаг, и даже двух человек заколол насмерть, но теперь он шел, увязая в рыхлом песке, к тем грохочущим пушкам, и это было нечто другое. Его била легкая дрожь, и он испытывал настоятельное желание опорожнить мочевой пузырь.

Позади него корабельный юнга заверещал что-то несвязное, как безумный, явно пытаясь скрыть от себя и других свой страх. Притворившись, что ему показалось, будто этот юнец споткнулся, Уайэтт протянул ему руку.

— Возьми-ка меня за руку, парень, этот проклятый берег весь в ямах.

Несвязная болтовня мальчишки сразу же прекратилась, когда Уайэтт почувствовал дрожь протянутой ему в темноте холодной руки.

Ближе и все выше и выше маячили стены форта с навесными бойницами; в этой полутьме казалось, что они вырастают до самых звезд. Приближение моряков не вызывало никакой ответной тревоги на укреплениях. Возможно, это объяснялось тем фактом, что в этот момент солдаты Карлейля пошли на яростный штурм барбикана, навесной башенки дальнего укрепления.

Готовясь к бою, успокоившийся адмирал с минуту помедлил, поглядел вверх на стены, а потом почти небрежно сказал:

— Давайте-ка, ребята, заберемся туда, наверх. А ну-ка, подкиньте меня на плечах. — Невысокий и легкий, от толчка он мигом взлетел на парапет, где замер силуэтом, очерченным отблесками городского пожара.

До последнего своего часа Уайэтт никогда не забудет силуэт адмирала на фоне небес, его мужественный профиль, выведенный красной и золотой линиями.

Сначала десятки, а там и сотни матросов, выкрикивая непристойные угрозы, роем кинулись через стену. Сопротивление оказалось столь же кратковременным, сколь и бесполезным.

Бок о бок с Недом Джексоном, молодым помощником боцмана из Гринвича, Уайэтт промчался рысцой мимо ряда орудий и, взобравшись по лестничному пролету, наткнулся на группу призрачных мрачных фигур. Он услыхал, как клинок его шпаги со скрежетом проскользил по чьей-то выпуклой кирасе, затем к нему наверх прибежали еще англичане, вопя, словно черти, опущенные в святую воду. Хотя испанцы взывали к пощаде, очень немногим дарована была такая милость, большинство же из них закололи на месте или сбросили вниз со стен.

Когда незадолго до полуночи взяли штурмом оба опорных форта, Дрейк приказал развести на парапетах костры, чтобы сообщить обеспокоенному контр-адмиралу Ноллису, что наконец-то город Санто-Доминго полностью покорен.

Только потому, что у Френсиса Дрейка с дисциплиной было очень сурово, разграбление процветающей колониальной столицы его солдаты отложили до следующего утра. После сдачи батареи и фортов солдаты Кита Карлейля стали бивуаком на площади и объедались тем, что достали в ближайших домах.

Увы, их было так мало, что они не могли помешать исходу из города тех оставшихся жителей, что еще не сбежали во время ложной атаки, продемонстрированной эскадрой перед городом предшествующим днем. Но эти последние не стыдились своего бегства: разве перед их глазами не существовало примера генерал-губернатора? Этот испуганный трус, как только его вытащили из болота, умчался галопом подальше от моря, оставив оборону столицы лиценциатам и некоему дону Диего Орсинио, капитану флагманского корабля эскадры Санто-Доминго.

Когда наступил рассвет, ограничение перестало быть действительным, и потому со шпагой и копьем в руке люди Дрейка пошли утверждать себя почетными гражданами города в согласии с жестоким обычаем того века.

Грабителей, решивших поживиться в квартале, ближе всех лежащем к морю, привлек к себе ряд импозантных жилых домов с каменными фронтонами. Уайэтт, ликуя в предвкушении поживы, был увлечен толпой полуголых матросов. Он бежал вместе с другими, пользуясь частью сломанной реи в качестве тарана, чтобы взломать обитую железом дверь большого дома с впечатляющим гербом над главным входом. Эта сцена дублировалась повсюду: и ниже, и выше по улице.

Когда наконец снесли тяжелую дверь, изнутри до них донеслись пронзительные женские крики. Юный Джексон из Гринвича, оскалившись в свирепом предвкушении, ринулся в дом во главе целой стаи матросов. Первым из домашних, кого увидел Уайэтт, был здоровенный негр в желтой ливрее, размахивающий дубинкой. При виде волосатых, опаленных солнцем парней раб-негр выронил свое оружие и в молитвенной позе простерся на полу, беспрестанно моля о пощаде. Помимо презрительного пинка он не удостоился иного внимания.

Уайэтт на минуту задержался: с открытым от удивления ртом смотрел он на великолепные гобелены, роскошную мебель и сияющие панели огромной гостиной. В дальнем ее конце в розовом свете восходящего солнца поблескивали позолоченные корешки множества — ряд за рядом — стоящих книг в великолепных переплетах. По полу, выложенному черными и белыми мозаичными узорами, Уайэтт направился прямиком к тяжелому, окованному железом сундуку, охраняемому большим тяжелым висячим замком.