— Ба! — прогремел Кавендиш, агрессивно выставив большую коричневую бороду. — Вы верите всему, что может уберечь вас от драки.

— Нет! Я губернатор этой колонии и говорю от имени королевы.

Болтон потряс своей крупной продолговатой головой.

— Бросьте! Вы годитесь в правители этой колонии не больше, чем деревенский школьный учитель. Пусть правит большинство — вот мое мнение. Ну, кто за то, чтобы сидеть, засунув в рот лапу, и голодать до тех пор, пока появится корабль — хотя, возможно, он не появится никогда?

Руки подняли лишь губернатор, Хэриот, капитан Амадас и Эндрю Госнолд.

— А теперь кто за то, чтобы заставить этих чертовых туземцев плясать под нашу дудку? Кто за то, чтобы вынудить их торговать? Кто за то, чтобы отомстить за убийство наших разведывательных партий?

Крик, который прозвучал бы еще громче, если бы колонисты так не ослабли, эхом отразился от стен палаты Совета. Питер кричал так же громко, как и Шон О'Даунс — не то чтобы ему хоть сколько-нибудь нравился этот бойкий на язык темнолицый ирландец, нет. Просто он и О'Даунс, несомненно, оставались двумя самыми сильными из семидесяти трех колонистов, переживших эту зиму, и это обстоятельство бросало их в различные виды соперничества.

В конце концов губернатор Лейн подчинился воле большинства.

— Да поможет нам Бог, — с горечью прокричал он. — Я сделал все, что мог, и я не дам согласия на такое безумное предприятие, которое неминуемо окончится нашей смертью или нашими мучениями на пыточных столбах Чапунки. Но запрещать вам я не буду.

Совет разразился коротким торжествующим криком, затем участники Совета для проведения дальнейшей консультации последовали за сэром Томасом Кавендишем в лачугу, где он обитал среди унылых серовато-белых песков острова Роанок.

Александр Портер, живший с Питером Хоптоном в одной хижине, усталый малорослый каменщик родом из Норвича, лихорадочным взором наблюдал за подготовкой юного блондина-великана к военной экспедиции сэра Томаса Кавендиша против селения Чапунки. В последнее время Портер чаще обыкновенного думал о родине, и за последний месяц силы его убывали с той же очевидностью, как вода в равноденственный отлив.

— Отдыхай, дружище, — подбадривал его Питер, — а я вернусь и принесу тебе какой-нибудь настоящей жратвы — кукурузных лепешек и, может даже, молодой оленины или крольчатины, которые здорово восстановят твои силы. Кроме того, скоро и судно придет с провизией.

Портер вздохнул и сердито повернулся на бок.

— Но ведь уже два месяца, как наша провизия должна бы уже прибыть, а в море много опасностей — испанцы, ураганы. Ох, Питер, что бы я ни отдал, лишь бы посмотреть, как в Майский День, на празднике весны, девушки нашей деревни танцуют за венок, а парни стреляют из луков в лоскут.

Больной все жаловался и жаловался, пока Питер проверял по отдельности каждую стрелу в водонепроницаемом колчане. Порой попадались такие, которые он отвергал. Нет, не для него неуклюжая аркебуза в этих серо-зеленых зарослях на материке. Пусть кому хочется, тот и потеет с кремневым ружьем и подставкой на узких извилистых охотничьих тропах, которые только и вели в Намонтак, находящийся в десяти милях от берега.

— Прошу тебя, Питер, — говорил умирающий каменщик, — возьми себе мой лук, он короче твоего и потому удобнее в низком кустарнике. — Портер вздохнул глубоко и со свистом. — Это хороший лук, парень. С ним я однажды завоевал Серебряную стрелу на состязаниях в День Рождества у моего хозяина, лорда Говарда.

— Да как же… как же… — Питер был искренне тронут. — Да мне бы и в голову не пришло…

— Брось. Мне вот приходит в голову, что бедному Алексу Портеру больше он не понадобится. — И тут у него начались рвотные судороги, отнимавшие у бедняги остатки сил.

Питер ласково похлопал его по плечу.

— Ну что ж, Алекс, тогда я возьму его в дело, но только потому, что он поможет мне добыть хорошее пропитание и поставить тебя на ноги. Помяни мое слово, ты еще поживешь и построишь много отличных домов в этой стране, в этой богатой прекрасной стране, где в будущие времена вырастет великий народ.

Больной харкнул кровью и слабо улыбнулся.

— Ты помешался на этой теме, Питер. Теперь уходи и дай мне покой.

Уверенный, что колония и окружающий ее частокол всегда под наблюдением, сэр Томас Кавендиш решил пойти на военную хитрость. Все больные и раненые, способные передвигаться, под громкий бой барабанов и пение труб были отправлены с эскортом на берег и посажены на пинассу побольше, которая подняла паруса и двинулась курсом на юг вдоль узкого пролива в направлении большой бухты, назвавшейся индейцами К'тчисипик, которая со временем станет известной как Чесапикский залив. Наблюдателям монокан такой поступок чужестранцев должен был показаться логичным.

Им было известно, что белые люди гонялись за сокровищами, а у истоков Чесапикского залива, по слухам, имелись золотоносные прииски; к тому же там можно было найти жемчужины размером с редиску — так, во всяком случае, слышали сами индейцы. Несколько раз люди губернатора Лейна пытались исследовать эту сказочную водную территорию, но всегда что-нибудь мешало.

Спрятавшись в домишках, тридцать пять человек англичан, самых крепких и сильных, наблюдали, как их пинасса постепенно тает вдали, и молились за то, чтобы их хилые сотоварищи смогли собраться с достаточными силами и с темнотой вернуться назад.

Как только опустилась ночь, темная-претемная из-за низких облаков, наплывавших с мыса Хаттерас, маленький отряд построился на берегу, перед тем как сесть на свою протекающую пинассу размером поменьше. Кавендиш и Шон О'Даунс лично осмотрели все оружие и убедились, что у каждого человека есть горстка кукурузы и кусок плохо прокопченной осетрины, на которых ему предстояло держаться до захвата Намонтака или до чего-то еще, какая бы доля ему ни выпала на материке.

Пара подкупленных индейцев-паспегов, соблазненных ослепительным блеском старинного фитильного ружья с колесцовым замком и кремневого пистолета, похоже, довольно охотно повели их сквозь мокрый от дождя лес звериной тропой в Намонтак. За ними трудно было поспевать — так легко эти туземцы наклонялись и огибали низко растущие дубовые ветви и призрачные ленты свисающего с них испанского бородатого мха.

Отощавшие, ослабевшие от голода люди Кавендиша добрались до густого соснового леса, покрывающего холм за селением Намонтак, когда на верхушках самых высоких деревьев уже загорелся рассвет. Засвистели малиновки, забранились сойки и множество ярких маленьких певчих птиц с любопытством взирали блестящими черными глазками-бусинками на небольшую колонну бородатых, осунувшихся европейцев.

Наконец генерал Кавендиш объявил привал.

— Наши проводники, — сообщил он своим солдатам, — говорят мне, что за стены палисада Чапунки ведут только двое ворот; поэтому капитан О'Даунс с уже отобранным десятком солдат пойдет, и как можно быстрее, к восточным воротам. Остальные, за исключением шестерых, что останутся снаружи, чтобы не позволить улизнуть дикарям, с боем пробьются со мной в селение через другие ворота.

Всегда темные и проницательные глаза сэра Томаса в этом полумраке казались ввалившимися.

— Вам лучше вспомнить, что бьемся мы не только за собственную жизнь и за жизнь наших больных товарищей, но и за честь и славу нашей любезной королевы. Поэтому я призываю вас драться не жалея сил, никого не щадя, за исключением Чапунки и всей его семьи.

— Извиняюсь, сэр Томас, — вмешался О'Даунс, — вам лучше напомнить этим ребятам, что любой ценой нужно захватить их Оука.

После окончательного осмотра огнестрельного оружия марш возобновился. Питер смахнул со своей кирасы слой налипшей на нее мокрой листвы и про себя обругал свой стальной конический шлем, такой адской тяжестью давящий на его желтоволосую голову. Из-за непрерывного промозглого мелкого дождичка, не прекращающегося почти всю ночь, он не мог пока ни достать из футляра лук Алекса Портера, ни развязать устьице колчана. Вместо этого он взял наперевес полупику с тяжелым, в форме листа наконечником, под которым имелась тонкая поперечина, предназначенная для того, чтобы не дать острию в пылу битвы проникнуть слишком глубоко. Многие прекрасные пикинеры, утверждал его отец, погибали из-за того, что вовремя не могли освободить наконечник пики, крепко застрявший в теле или доспехе врага.