— Я и не собираюсь этого отрицать, — «удивился» Стас. — Он сел к нам в экипаж, мы его подвезли. Высадили возле Городского Театра. Больше я его не видел. С ним что-то случилось?

— Почему вы спрашиваете? — сразу вцепился, как клещ, инспектор.

— Потому что вы меня спрашиваете. Иначе бы не было этого разговора.

— Херр Демидофф, вы раньше знали этого Бронштейна?

— Нет.

— Понимаете, вам просто не повезло, — задушевно улыбнулся полицейский. — Тут просто фатальное невезение. Сначала официант увидел, как вы садились в экипаж. А потом пошёл в отель «Французский», где дочка у него работает горничной. Там он снова увидел вас и фрау Демидофф. А утром ему сказали, что херр Бронштейн умер.

— Вот видите, я так и подумал.

— Почему вы так подумали? — быстро спросил инспектор, наклонившись и глядя прямо в глаза.

— Ну, раз вы стали спрашивать, значит, не просто так.

— А-а, — слегка разочарованно протянул тот.

«Ох, и нелегко тебе со мной придётся, — подумал Стас. — Это ты думаешь, что я коммерсант. И все твои ужимки и прыжки на среднего буржуа рассчитаны. Видывали мы карликов и покрупнее».

Ему вдруг неожиданно стало весело, хотя, в глубине души понимал — скорее всего, не отпустят. Он бы ещё задумался, а у этих парней «Ordnung ist Ordnung»[14].

— Значит, вы категорически отрицаете свою причастность к смерти херра Бронштейна?

«Ага, вот сейчас упаду на колени и во всём покаюсь.»

— Конечно, — ответил он. — При чём тут я? Простите, я уже начинаю думать, что кто-то из моих конкурентов заплатил, чтобы меня нейтрализовать.

— Это следует понимать как оскорбление на службе? — вкрадчиво спросил херр Лейсле.

— Простите, я имею в виду не вас. Покупают обычно не рядовых инспекторов, а высших чиновников. Я совершенно не хочу вас обидеть, херр Лейсле. Но не удивлюсь, если вы имеете приказ сунуть меня в камеру к самым злобным уголовникам.

Опа! А взгляд инспектора, определённо, вильнул! На какой-то миг, но Стас заметил. А вот это уже плохо. Не просто хреново, а архихреново, как любил выражаться «вождь мирового пролетариата». Ну, что ж, кто предупреждён, тот вооружён.

Видимо, Лемке нажал под столом кнопку, потому что двери за спиной открылись. Обернувшись, Стас увидел высокого полицая.

— Подпишите вот тут, херр Демидофф. Это постановление о вашем задержании.

— А если я не читаю по-немецки? — сощурился он.

Херр Лемке вздохнул.

— Херр Демидофф, здесь именно то, что я сказал. И, поверьте мне, не в ваших интересах добиваться того, чтобы меня кто-нибудь заменил.

«А ведь не врёт, — с удивлением подумалось Стасу. — Галину тоже, наверняка, закроют, ну, да ничего, шесть лет в доме терпимости тоже кое-что значат».

— Задержанного в девятую камеру, — распорядился инспектор.

— Прошу прощения, господин инспектор, но господин Ланц.

Это полицай сказал очень тихо, но слух у Стаса был превосходный.

— А мне плевать, — спокойно сказал херр Лемке. — Пусть занимается своими делами и не лезет в мои. Здесь распоряжаюсь я! Поместите его в девятую камеру, я сказал.

— Яволь, херр Лемке.

— Вот, то-то.

«Похоже, что не ошибся я, — размышлял Стас, шагая впереди конвойного с заложенными за спину руками. — Была у него насчёт меня „вказивка“, была, но инспектор „встал в позу“. То ли этого господина Ланца шибко не любит, то ли просто ему „поперёк морды“, когда в его дела вмешиваются. И кто же нас „слил“, вот что интересно. Это ведь кто-то из своих, однозначно. Паршиво».

— Стоять! — скомандовал полицай. — Повернуться лицом к стене!

«Вот, интересно. Века проходят, а в тюрьмах ни фига не меняется. Порядок как был, так и остался».

Дважды щёлкнул ключ, стукнул отодвигаемый засов, тяжёлая дверь распахнулась почти бесшумно.

— Входите, херр Демидофф.

Стас послушно шагнул через порог. За спиной стукнула дверь, провернулся ключ, и семь пар глаз изучающе уставились на него.

— Guten Tag, — поздоровался Стас.

Было бы преувеличением сказать, что внутри он был так же невозмутим, как и внешне. Опер, естественно, немало знал о блатной жизни, но всё это было пока — чистая теория. К тому же, времена другие. Николая Леонова Стас, конечно, читал, но беллетристика — не та вещь, на которую можно делать ставку.

— Немец? — равнодушно поинтересовался сидящий за столом пожилой мужик, одетый в хорошо пошитый костюм-тройку, но без сорочки.

— Русский, — ответил Стас.

— С чем в дом вошёл?

— В смысле? — не сразу понял опер. — А-а, убийство шьют невинному.

— А ты не при делах?

Тяжёлый у него взгляд, у этого уркагана. Видимо, смотрящий. Или как они тогда назывались, паханы?

— Не знаю я этих дел, — мотнул головой Стас.

— Правильно, — одобрительно кивнул урка. — Не колись, фраерок. Перекрестись, коли православный.

Стас перекрестился.

— По тюряге прошлое не тащишь?

— Нет. Первый раз.

— Стрёма никакого за душой не имеешь?

— Нет.

— Метёшь не в масть, но разговор не фраерский. Ты где нахватался, если срок не мотал?

— Так, я же сибиряк. Каторжанский край, с малолетства постигали.

— Ладно, коли так, присаживайся. Вон твой шконарь[15].

Уж про что доброе, а про зоновские и тюремные порядки Стас был наслышан. И знал, что новичку расслабляться не следует. Тут система проверки веками отработана, иные спецслужбы позавидовали бы. Если бы знали.

Вот, поспрошали, указали место. Вроде, всё, можно расслабиться. Ан, не тут-то было. На самом деле всё только начинается. Камерные «испытки» построены по принципу психологического «маятника», расшатывания психики, дёргания её туда-сюда. Все, вроде, спокойны, и вдруг слово, два, и конфликтная ситуация. Он снова нервы в кулак, зубы наружу. Так, можно его пока оставить. Но, едва вновь прибывший успокоился, всё начинается снова. Пока главный арбитр — пахан, не сказал — ша! Проверка закончена, испытуемый выдержал экзамен. Или не выдержал, и тогда — «добро пожаловать под шконку». Или к параше, тут уж, как повезёт.

Всё это Стас знал, конечно. Но, как уже говорилось, теоретически. Теперь ему предстояло это познать на практике. Потому, когда к нему подсели двое хмурых мужиков, удивления у него это не вызвало — всё идёт согласно протоколу.

— Чё, фраерок, в стирки[16] перекинемся? — спросил худощавый блондин в чёрной косоворотке.

— Поставить есть что, — ухмыльнулся второй, патлатый, как семинарист. — Вон, костюмчик какой. Барин, небось.

— Не могу, — серьёзно ответил Стас. — Матушка не велела.

Урки переглянулись.

— Матушка, конечно, дело святое, — хмыкнул первый. — Да не весь же век мамкиным умом жить. Если костюмчика жаль, давай на просто так сыграем.

«Ну, надо же, — удивился про себя опер. — Столько лет прошло, а примочки зоновские не стареют».

Знал он, в чём тут фокус. Новички на эту шутку покупаются пачками. Думая, что ничем не рискуют, они и не подозревают, что играть на «просто так» — это играть на собственную задницу. И, поскольку выиграть у камерных «катал» невозможно, исход очевиден для всех, кроме него.

— На просто так, тем более, не играю.

— А чё так? Поди, уже проиграл? — с ехидной ухмылкой подколол блондин.

А вот этого спускать нельзя. Опер встал со шконки и молча врезал «шутнику» в челюсть. Не ожидавший этого блондин рухнул на пол, как подкошенный. Стас резко развернулся ко второму, но самую малость опоздал. В глазах вспыхнул сноп искр, камера крутанулась перед глазами, и он повалился рядом с мычащим блондином. Рефлексы — великое дело. Уже на границе гаснущего сознания Стас успел сгруппироваться. Почувствовав пинок по коленям, закрывающим живот, он распрямился, словно сжатая пружина, и выбросил ноги навстречу. Под пятками что-то мерзко хрустнуло и патлатый с воем завалился набок.