Джек Алтаузен
«Можешь землю до края пройти…»
Можешь землю до края пройти,
Можешь видеть луну над Манилой, —
Чище воздуха родины милой
Все равно на земле не найти.
Можешь ехать в Алжир и Бомбей,
Гнать стада по альпийскому лугу,
Все равно будешь рваться в Калугу,
Где когда-то кормил голубей.
За экватором на корабле,
Возле пальмы под Венесуэлой
Будешь бредить березкою белой,
Что растет на смоленской земле.
На ресницы слеза набежит,
Если вспомнить на дальней чужбине
О родимой ирбитской рябине,
Что от ветра стыдливо дрожит.
Может, молодость нас бережет,
Может, в бурях мы не огрубели,
Потому что у нас с колыбели
Чувство родины в сердце живет.
Мы его воспитали в себе,
Нас навеки оно породнило.
Люди с Темзы, Дуная и Нила
Слышат голос свой в нашей судьбе.
1940
Баллада о четырех братьях
Иосифу Уткину
Домой привез меня баркас,
Дудил пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас —
Один вхожу я на порог.
Сестра в изодранном платке
И мать, ослепшая от слез,
В моем походном котелке
Я ничего вам не привез.
Скажи мне, мать, который час,
Который день, который год?
Четыре брата было нас,
Кто уцелел от непогод?
Один любил мерцанье звезд,
Чудак — до самой седины.
Всю жизнь считал он, сколько верст
От Павлограда до луны.
А сосчитать и не сумел,
Не слышал, цифры бороздя,
Как мир за окнами шумел
И освежался от дождя.
Мы не жалели наших лбов.
Он мудрецом хотел прослыть.
Хотел в Калугу и Тамбов
Через Австралию проплыть.
На жеребцах со всех сторон
Неслись мы под гору, пыля;
Под головешками ворон
В садах ломились тополя.
Встань, Запорожье, сдуй золу!
Мы Спали в яворах твоих.
Была привязана к седлу
Буханка хлеба на троих.
А он следил за пылью звезд,
Не слышал шторма и волны,
Всю жизнь считая, сколько верст
От Павлограда до луны.
Сквозной дымился небосклон —
Он версты множил на листе.
И, как ни множил, умер он
Всего на тысячной версте.
Второй мне брат был в детстве мил.
Не плачь, сестра, утешься, мать!
Когда-то я его учил
Из сабли искры высекать…
Он был пастух, он пас коров.
Потом пастуший рог разбил.
Стал юнкером, —
Из юнкеров
Я Лермонтова лишь любил.
За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом смертельной желтизны.
Нас годы сделали грубей,
Он захрипел, я сел в седло,
И ожерелье голубей
Над ним в лазури протекло.
А третий брат был рыбаком.
Любил он мирные слова.
Но загорелым кулаком
Мог зубы вышибить у льва.
В садах гнездились лишаи.
Деревни гибли от огня.
Не счистив рыбьей чешуи,
Вскочил он ночью на коня.
Вскочил и прыгнул через Дон.
Кто носит шрамы и рубцы,
Того под стаями ворон
Выносят смело жеребцы.
Но под Варшавою в дыму
У шашки выгнулись края.
И в ноздри хлынула ему
Дурная теплая струя.
Домой привез меня баркас.
Гремел пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас —
Один вхожу я на порог.
Вхожу в обмотках и в пыли
И мну буденовку в руке.
И загорелые легли
Четыре шрама на щеке.
Взлетают птицы с проводов.
Пять лет не слазил я с седла,
Чтобы республика садов
Еще пышнее расцвела.
За Ладогою, да Двиной
Я был без хлеба и воды,
Чтобы в республике родной
Набухли свежие плоды.
И если кликнут, я опять
С наганом встану у костра.
И обняла слепая мать,
И руку подала сестра.
1928
Прощание
Хорошо
на свете жить,
Пограничником
служить!
Мне к ногам твоим
не жалко
Кудри черные
сложить.
Расставанья час
настал.
Ветер в уши
засвистал.
Выпью воду
из колодца,
Чтобы голос
чище стал.
А вода там —
словно хмель.
А над нею
птичья трель.
На одной ноге
шагает
Прямо в небо
журавель.
Бродит ворон
у ворот,
На родном наречье
врет:
— Тот, кто любит,
тот голубит,
На прощанье
слезы льет.
Ты не верь ему,
вралю,
Часто говорят:
«люблю»
Те, которые
не знают,
Сколько верст
от «Л» до «Ю».
Разве стоит
горевать?
Посмотри:
родная мать
Вышла в новом полушалке
До заставы
провожать.
Ей слеза
ресниц не жгла.
Хороши
ее дела —
Сына ладного какого
Красной Армии дала.
Хлынул дождь
при свете дня,
В колокольчики
звеня:..
Принесут письмо
без марки —
Это, значит, от меня.
