Иосиф вышел. Не обращая внимания на больных, он прислонился лицом к прохладной, каменной стене. Только когда он почувствовал на плече руку Аарона, он повернулся: "Там скоро…все закончится. Почитай ей пока, пожалуйста".

Она лежала, уткнувшись лицом в худую руку. Аарон устроился у изголовья: "Я же не врач, мне нельзя ее трогать. Ерунда, — вдруг разозлился юноша, — человек умирает". Он взял сухие пальцы и улыбнулся: "Отдыхайте, милая, и слушайте".

— Ответит тебе Господь в день бедствия; охранит тебя имя Бога Яакова! Пошлет Он помощь тебе из святилища, и с Сиона поддержит тебя! — Аарон, на мгновение, прервался. Женщина, с трудом подняв голову, улыбалась — нежно, мимолетно.

Они вышли из приюта, когда над Иерусалимом уже склонялось солнце. "Надо женщин позвать, — наконец, сказал Иосиф, — пусть тело к похоронам подготовят. Только вот не хочется, конечно, к раву Судакову опять идти, — он поморщился.

— Да что ты, — Аарон вздохнул, — это же мицва, заповедь, нельзя отказывать еврею в похоронах. Положено все бросить, и заниматься только этим. Смотри, — он внезапно остановился, — вот уж не ожидал его тут увидеть.

Он шел к ним — высокий, широкоплечий, в темной одежде. Золотисто-рыжая, длинная борода играла в солнечном свете.

Степан остановился рядом. Смотря поверх их голов на здание приюта, он услышал голос Аарона: "Рав Судаков, Ева Горовиц умерла сегодня. Надо позаботиться о ее похоронах".

Он вспомнил ее ласковые губы, ее шепот, ее руки, что обнимали его — там, в маленькой комнате, где за окном лил нескончаемый дождь. Откашлявшись, он ответил: "Я все устрою, господин Горовиц, не волнуйтесь. Спасибо, что заботитесь об этих несчастных. А? — Степан оборвал себя, увидев темные глаза Иосифа.

— Что, рав Судаков? — спросил врач.

— Ничего, ничего, — Степан махнул рукой. "Я позову женщин из похоронного общества". Он повернулся и быстро пошел вверх, к Дамасским воротам.

— Может, надо было ему сказать, насчет мальчика? — неуверенно спросил Аарон, глядя вслед раввину.

Иосиф потер свою бороду.

— А зачем? — он пожал плечами. "И так понятно, что никому, кроме нас, он не нужен. Значит, завтра и похороны уже, надо сходить".

— Да — отозвался Аарон, и они направились к городским стенам.

В маленькой церкви пахло воском. Женщина — низенькая, полная, — набожно перекрестилась. Священник ласково сказал: "Вы все правильно сделали, милая. Дитя должно войти в ограду святой церкви и обрести спасение".

Женщина покосилась на ребенка, что спокойно спал у нее на руках, и робко проговорила: "Только, святой отец, этот врач, еврей, что мне мальчика принес, сказал, что через год заберут дитя, как я его отлучу".

— Этот ребенок теперь принадлежит Иисусу, — спокойно ответил священник, подводя женщину к купели. "Вы мне его отдадите, следующим летом, и мы все устроим. Церковь не оставляет сирот, милая, он будет под нашей защитой".

Женщина развернула пеленки. Мальчик сонно потянулся.

— Рыженький, — ласково подумал францисканец. "Как этот бедный святой отец, что в урагане погиб, я же хоронил его. Пьетро Корвино его звали. Как раз Святой Петр в веригах, уже на следующей неделе. Хорошее имя — Пьетро. А фамилию можно по тому священнику покойному дать, я напишу в письме, что мы в Рим пошлем, вместе с ребенком".

— Вот так, милый мой, — пробормотала женщина, вытирая слезы. "Сейчас окрестим тебя, и ты будешь спасен".

Мальчик открыл серо-зеленые, большие глаза. Почувствовав воду, что лилась ему на голову, он широко улыбнулся.

— Ego te baptizo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — священник увидел, как мальчик протянул ручку к распятию. Растрогавшись, он погладил влажные, рыжие кудряшки: "Добро пожаловать домой, маленький Пьетро".

Степан оглянулся на мужчин, что спускались с Масличной горы к городу: "Хоть миньян собрали для похорон, и то хорошо". Он, было, хотел пройти к могиле тестя, но застыл, глядя на свежий холмик легкой, сухой земли. "Ева, — сказал он, и, посмотрев вокруг, опустился на колени. "Ева… Господи, прости меня, но я больше не могу, не могу".

Он заплакал, вытирая ладонью слезы, вспоминая запах свежести, вспоминая музыку, что звучала там, где плескалось море, там, где кричали чайки за окном. Степан почувствовал на лице капли чистого, сильного, осеннего дождя, и шепнув: "Вот и все, — поднялся.

У ограды кладбища он вымыл руки: "Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа".

В последний раз, посмотрев на уходящие вдаль ряды серых камней, он пошел по пыльной, жаркой дороге вниз — к себе домой.

Деревянная лестница была приставлена к стене постоялого двора. Натаниэль, ловко орудуя кистью, крикнул: "Ну как?"

— Отлично, — отозвалась жена, что стояла с плетеной корзинкой, полной яиц. Ее кудрявые волосы шевелил свежий ветер с моря. Салли приставила ладонь к глазам и полюбовалась золочеными буквами: "Freeman’s Arms".

На чистом, выметенном дворе было тихо, только с задов дома доносилось квохтанье кур. Крепкое, двухэтажное здание стояло на южной дороге, среди полей и садов. Узкая тропинка спускалась с обрыва холма к бесконечному, блестящему под солнцем, океану.

— Шесть комнат, — подумала Салли, — таверна и отдельный зал, для джентльменов. Господи, как нам миссис Марту благодарить. Вроде за два года и привели все в порядок, потихоньку. Теперь Нат из армии ушел, все легче будет.

Муж, все еще в испачканном красками холщовом фартуке, внезапно оказался рядом. Нат прижал жену к себе: "Я бы, миссис Фримен, проверил — крепкие ли у нас кровати?"

— Каждую ночь проверяешь, — томно сказала Салли. Она покраснела: "Или это ты в армии так соскучился?"

— А как же, — рука Ната зашарила по пуговицам ее простого, шерстяного платья. Дверь таверны заскрипела. На крыльце появилась маленькая, пухленькая девочка. Засунув пальчик в рот, она с опаской посмотрела на ступени и жалобно позвала: "Папа!"

— Вечером, — пообещал Нат, успев поцеловать жену куда-то за ухо. Он снял дочь с крыльца. Посадив ребенка себе на плечо, Нат рассмеялся: "Соскучилась, счастье мое? Сейчас мама обед накроет, а мы с тобой к морю прогуляемся, хочешь?"

— Ага! — радостно согласилась маленькая Марта. Салли, улыбнулась, проходя в таверну: "Не оторвать ее от отца. Конечно, первый год-то ее он в армии был, приезжал пару раз, и все. Теперь уж все вместе заживем, — она остановилась на блистающей чистотой кухне, и поставила корзинку с яйцами на стол.

Со двора донесся стук копыт и радостный голос Ната: "Капитан Вулф!"

Салли выглянула в окно: "Как раз к обеду, Дэниел!"

— А что, Дэниел, — Нат разлил вино, — в погреба будешь спускаться, как обещал?

Мужчина рассмеялся и покачал на коленях задремавшую дочку Фрименов. "Хорошенькая какая, — как всегда, подумал Дэниел, глядя на мелкие, черные кудряшки Марты, и ее нежную, смуглую кожу. "А у тебя, когда дети будет, а, Дэниел? — вздохнул он. Оборвав себя, мужчина ответил: "Я уже и так вижу, Нат, что все в порядке".

— На этой неделе объявление в газете выходит, — сказала Салли, забирая у Дэниела дочку. "Пока, тут, в бостонской".

— Я еще договорился с издателями газет в Нью-Гемпшире и Коннектикуте, когда в Филадельфии был. Они тоже объявление поставят, так что ждите и оттуда гостей, — Дэниел принял от Ната тарелку с олениной.

— Сейчас уложу Марту и вернусь, — сказала Салли, выходя, — на десерт пирог тыквенный.

Нат проводил жену глазами: "Ну что там, в Спрингфилде? Видел мою матушку?"