Констанца присела на подоконник, и, закурив, пуская дым в окно, вдохнула запах моря.

— Папа тоже, — нежно, подумала она, — на море будет, там, в Уэльсе. Изабелла — с Питером в Лидс уехала, и мальчиков с собой забрала. И я, — она стряхнула пепел, — я теперь одна буду жить.

— Ничего, — бодро сказала себе Констанца, — справлюсь. Яйца я варить умею, кофе — тоже, а в остальном — буду обедать у тети Марты или тети Тео. Или в трактирах. Жалко, что Дэниел уезжает, — она вспомнила его зеленовато-голубые глаза и веселый голос: "Ну вот, Констанца, передавай привет Лондону и обязательно возвращайся во Францию!"

— Я и возвращаюсь, — Констанца потушила сигарку. Потянувшись всем длинным, стройным телом, девушка взяла со стола зеркальце в серебряной оправе. Она оскалила белые, мелкие зубы, и, полюбовавшись собой, — стала раздеваться.

В умывальной было прохладно. Жанна, пробежав по коридору, тихо закрыв за собой дверь — зажгла свечу. Она увидела пятна крови на подоле белой, шелковой рубашки:

— Значит, ничего и не было. Или было, но все — она сцепила нежные пальцы, — закончилось. Три недели, всего три недели…, - она помотала белокурой головой, и стала приводить себя в порядок.

— Вот и все, — Жанна переоделась и, выжав рубашку, повесила ее сушиться. "Я просто в датах ошиблась, или это из-за волнения, из-за переездов. И, слава Богу, — она вздохнула и вспомнила его ласковый взгляд, его тихий голос: "Тогда я буду ждать письма, Жанна, хорошо?"

— А я тогда кивнула, — девушка вылила грязную воду из фаянсового таза, — кивнула и перекрестила его. Он сейчас в Лидсе, на этой стройке, до конца лета там будет. Оставлю письмо тут, у мистера Фошона. Он его перешлет в Лондон. Извинюсь, напишу, что…, - она наклонилась над тазом и заплакала, — быстрыми, тихими, крупными слезами.

Жанна помахала рукой, успокаиваясь: "Напишу, что не люблю его. Что мы оба — сделали ошибку, и нельзя так — не по любви. Питер, Питер…, - она постояла еще немного, чувствуя на лице ветер, что играл холщовыми занавесками на окне. Вымыв лицо, Жанна вернулась в спальню.

Тео лежала на боку, свернувшись в клубочек, спокойно, размеренно дыша. Жанна едва присела на кровать, как она дрогнула ресницами и спросила: "Что, крови?"

— Двенадцать лет мы с ней рядом, — улыбнулась Жанна. "Господи, да что мне еще надо? Куда мне идти, кого еще искать?"

Она кивнула. Тео, взяв ее руку, прижавшись к ней щекой, улыбнулась: "У меня тоже позже пришли. Это все из-за гастролей, да и лето жаркое. Ложись ко мне".

Жанна устроилась рядом. Тео, гладя ее по голове, шепнула: "Я люблю тебя. В августе поедем в Довиль, будем там купаться, каждый день, и гулять по берегу".

Девушка вдохнула такой знакомый запах роз. Поцеловав гранатовые губы, Жанна тихо сказала: "Непременно. Будем счастливы, Тео".

Федор остановил лошадь и посмотрел на величественные, серого камня развалины на высоком холме. Вокруг были леса — густые, играющие золотом, рыжие листья лежали на сухой траве. Он вдохнул терпкий, осенний запах:

— На Урале так же было. Мы с Марьей по грибы ходили, собрали что-то, а потом, — он мимолетно улыбнулся, — устроились под сосной. Господи, — рассердился он, — да о чем это ты, Федор Петрович? Забудь, Дэниел тебя в Америку зовет, уголь там у них, в Виргинии искать. Ты Россию и не увидишь больше.

— Вот это и есть Мон-Сен-Мартен, — вздохнул сзади месье Лануа, главный инженер компании.

— Месье Корнель, а что, — он помялся, — месье де ла Марк не собирается в Европу возвращаться?" Он повел рукой в сторону равнины: "Раз мы одну шахту уже эксплуатируем и вторую — закладываем? Все же, — Лануа снял фуражку и почесал светловолосую голову, — нехорошо, когда замок без сеньора стоит, все запущено.

— Сеньора, — хмыкнул Федор. Мягко развернув лошадь, он стал спускаться с холма. "Сейчас другое время, месье Лануа. Во Франции все бурлит, третье сословие в Генеральные Штаты будет избираться, а вы все за своего сеньора держитесь".

Лануа обернулся на замок и покраснел: "Так издавна было, месье Корнель, со времен Арденнского Вепря, и еще раньше. Мы свободные люди, крестьяне землю арендуют, а все равно, — упрямо повторил Лануа, — месье Виллем — наш сеньор".

— Может и вернется, — Федор проехал по каменному, горбатому мосту над быстрой рекой. "Питер мне писал, — он вспомнил, — тот самый синьор Теодор, архитектор, этот замок восстанавливал". Они миновали маленькую деревню — пять домов, постоялый двор, и церквушка, — и выехали на дорогу, что вела к Льежу.

Холмы остались позади, вокруг них лежала равнина. Федор, прищурившись, увидел на горизонте террикон шахты "Луиза".

— Я смотрю, — повернулся он к Лануа, — у вас тут сахарной свеклы много стало. Пшеницу не сеют больше?

— Выгодней, — молодое лицо инженера расплылось в улыбке. "Мой старик на свекле столько зарабатывает, что всем моим сестрам грозится приданое дать. У меня же еще четверо младших, месье Корнель, — Лануа смущенно рассмеялся, — и все девочки".

— Я помню, — ласково сказал Федор.

— И хватит меня благодарить за то, что я вас на эту должность рекомендовал — вы у меня были одним из лучших студентов, месье Лануа, вы мое доверие давно оправдали. А что, — он взглянул на аккуратные, черепичные крыши ферм, — рабочих вы откуда нанимаете, из Льежа?

— Оттуда, из Франции, — ответил инженер. "Как положено — мужчины в забой идут, а женщины и подростки — на вагонетки. Младше двенадцати лет никого не берем, следуем распоряжению хозяина".

Уже подъезжая к шахте, Федор посмотрел на груды угля вокруг сортировочной:

— Пока мы отсюда на телегах все будем вывозить, потом на баржи перегружать, мы только время потеряем. А что делать? Паровая тележка, что Джованни сейчас в Уэльсе испытывает — это прототип. До того времени, как она на рельсы встанет — мы оба умереть успеем. Уголь тут отличный, — он спешился и взял кусок, — лучшего качества.

Лануа отдал лошадей старику сторожу и подошел к Федору: "Попомните мое слово, месье Корнель, — на этом пласте мы не две, а двадцать шахт заложим. Уголь будет всю эту равнину кормить. Де ла Марки теперь до конца дней своих обеспечены".

Они зашли в аккуратную, деревянную раздевалку. Федор довольно хмыкнул:

— Умывальную сделали, молодцы. Сейчас первая смена под землей, та, что в пять утра спустилась? Уже и выходить они должны, — он взглянул на свой хронометр, — через час примерно. Сколько там людей? — он кивнул на шахту.

— Семьдесят человек в забое, пять бригад, — Лануа быстро переоделся в холщовые штаны и куртку: "Месье Корнель, правда, что вас султан Марокко золотой саблей наградил, за особые заслуги перед его страной?"

Федор хохотнул и положил в карман своей куртки пачку свечей и кремень с кресалом.

— У меня одна уже есть, сабля, — он всунул ноги в огромные, растоптанные башмаки, — так что я отказался, месье Лануа. Вторая мне как-то ни к чему. Семейный клинок и то — над камином висит. Ну, — он перекрестил себя и ученика, — с Богом

Подъемник заскрипел. Федор, стоя на деревянной платформе, вскинув голову, проследил глазами за лоскутом голубого, яркого неба.

— Птицы, — он увидел чаек. "Они сюда с Мааса прилетают. Надо будет на обратном пути в Брюссель заехать, кружев купить — для мадемуазель Бенджаман, для Жанны, для Марты. А Элиза, — он усмехнулся, — отбойный молоток просила, только маленький".

— Почти тысяча футов, — сказал Лануа, когда они сходили с платформы. "Холодно тут".

Федор поднял голову и внимательно осмотрел крепления на стенах высокого зала. "Вроде все в порядке, — пробормотал он, поежившись. "А что холодно, — он похлопал Лануа по плечу, — к этому привыкаешь. Канареек везде держите?"