— Милый, прости! Не жена я тебе… Как увидишь ты в небе стайку розовых туч, — вспоминай обо мне. Я, меж ними летая, буду смотреть на тебя и сынком любоваться. Прощай!

Упала из рук Джомлат-бея его звонкая чунгури и разбилась. Тихо склонился с высокого порога сам молодой Джомлат-бей, склонился и пал бездыханно — на части разорвалось его сердце…

А сынка его и Морской царевны, сироту Асана, вскормил и воспитал старик дед его Келиш-бей. Вырос Асан-бей, стал славным витязем, и от него ведет начало знаменитый род абхазских князей Шервашидзе.

Кавказские сказки. Собраны и изложены В. А. Гетцуко. Вып. 5. М., 1904, с. 34–40.

Приятною и любимою охотою между горцами считается охота на медведей и кабанов. Выследив зверя, абхазы всегда отправляются партиями от трех до пяти человек, но в первую минуту его появления на битву выходит только один, иногда два: прочие охотники остаются зрителями, готовыми, в случае нужды, всегда помочь товарищу. Борьба с медведем у них считается делом легким и обыкновенным, потому что зверя нельзя раздразнить скоро, а главное, его медлительность в движениях дает часто опытному охотнику изготовиться к ратоборству… На медведя абхазы выходят вооруженные только одним кинжалом и редко остаются побежденными. Охота же на кабана, требующая более смелости, опыта и сноровки, имеет только своих привилегированных джигитов, и не всякий горец решится выследить кабана с одною шашкою, как это вообще делается. Кровожадность, свирепость и быстрота, с которою бросается кабан на своего противника, изумительны и ужасны. Надо владеть всею дерзостью горца, всем его мужеством, силою и проворством, чтобы в первую минуту встречи со зверем увернуться из-под его острых клыков и, не делая ни одного шага назад, тут же нанести удар верный и решительный, иначе никакая помощь не спасет охотника.

Множество сказок и песен сложили горные абхазы про цебельдинского охотника Кудри-Али, который всю жизнь свою, почти с младенческого возраста, провел в лесах и дебрях Абхазии, гоняясь за медведями и волками или просиживая целые дни и ночи в топких разных болотах и выжидая там кабанов. Случалось, что он заходил иногда в аулы, но решительно только для того, чтобы показать свое бесстрашие, искусство и ловкость. Часто, в виду целого селения по случаю какого-нибудь торжества или праздника, Кудри-Али за абазов потешал горцев кабаньими или медвежьими травлями, где жертвою для пойманных в капканы зверей был он сам. Рассказывают, что однажды в праздник Мизитх, в долине Адзгара над безымянною рекою он один, вооруженный только кинжалом, уложил на месте семь диких кабанов и медведя. С тех пор безымянная речка носит название Кудри-Али. И вот как погиб славный охотник. Кочуя из страны в другую, Кудри-Али, сам не зная как, однажды забрел в Аварию… Время подходило к ночи. Охотник прошел два-три нагорных аула и, встречая одни только голые скалы, готов был заплакать от досады, лишенный первый раз в жизни ночлега под дубом или полувековою чинарой… Как вдруг, к большому и неожиданному его удовольствию, направо, за небольшою речкою, мелькнули развалины замка, а за ними черный и косматый бор. «И сегодня я так же, — подумал Кудри-Али, — как и всегда, сладко усну под напевы шакалов и рев медведя…» С этими мыслями охотник снял с себя бурку и чекмень, вскинул их на конец винтовки, а ее на плечо и, напевая одну из своих браконьерских мелодий, пустился вброд через речку… Али достиг наконец развалин замка… и остолбенел от удовольствия. В окнах подвального этажа развалин блестел огонь, тут же слышались говор, дребезжание зурн и песни. Кудри-Али подошел к окну и снова улыбнулся от удовольствия, поймав носом струйку табачного дыма и запах вареной баранины. Нет сомнения, подумал он, что это пируют или охотники, или ночные воры-абреки, которых мы, горцы, зовем храбрыми наездниками, а люди немного почестнее нас — хищниками… Во всяком случае, встреча приятная и для меня назидательная!.. Недолго думая Кудри-Али вскарабкался, как кошка на окно, и прыгнул в самую середину пирующих.

— Шайтан или его посланник! — вскричали изумленные горцы при виде гостя и схватились за свои кинжалы…

— Ни тот, ни другой, — весело отвечал Кудри-Али, не забывая повторить их неприязненного движения…

— Откуда ты?

— Из окна…

— Видели… Но, верно, у тебя есть имя, если только тебя мать родила, а не волчица… Кто ты?

— Я Кудри-Али… падишах всех адигских и абазских лесов…

— Кудри-Али? Из Абазии! — вскричал один старый горец. — Не тот ли Кудри-Али, который лет семь тому назад потешал нашего хана в Хунзах кабаньею травлею?..

— А… ты меня знаешь… Ба! Ба! старый знакомый, Али-Искер!.. Коли не ошибаюсь, ханский нукер и старшина всех ханских собак…

— Эге, да позолотятся твои зюльфляры, если вздумаешь отрастить их, через семь лет узнал меня, как свою винтовку… несмотря на то, что я окривел на старости лет… Садись же, приятель… кстати пришел… Вот тебе бурдюк кахетинского и кусок кабана, которого мы подстрелили сегодня… Право, кстати, — продолжал старый Али-Искер, — ты нам поможешь в важном деле… Три дня и ночи, как мы гоняемся по ханскому приказу за тигрицею, без шкуры которой не велено и в аул показываться…

При этом кусок шашлыка остановился в горле Кудри-Али… Он задрожал от восторга.

— Тигрица! — вскрикнул абхаз. — Где?

— Здесь, вот в этом лесу… и след нашли, да все уходит, а уж надо бы уложить ее… Что же ты не ешь? Клянусь всей хной, которую извела на своем веку моя бабушка, от такого кабана не отказался бы и жид с вершин Фартама… Право…

— Не хочу… сыт, — ответил абхаз. — Где моя винтовка? — продолжал он, накинув на себя бурку.

— Эге… куда ты? Ночью — и один?.Подожди рассвета, пойдем все вместе… понадежнее будет…

— Не хочу ждать… Хотите, идем сейчас, а уж тигрицы не уступлю вам…

Аварцы не спорили, и Кудри-Али, расспросив только приметы, по которым можно было отыскать след зверя, отправился один на отчаянный поиск.

Вой шакалов, пронзительный плач ночного филина да резкий ветер встретили в мрачном и едва проходимом лесу охотника. Привычный к таким сценам, которые отняли бы все мужество и смелость у всякого храбреца, Кудри-Али беспечно подавался вперед, сбрасывая с себя то жаб, то мелких змей или стегая нагайкою неучтивых шакалов. Время проходило быстро, а Кудри-Али брел, сам не зная куда. Бурка и чекмень его уже были изодраны в клочья… Он потерял кабардинку и, истощив последние силы, измученный и усталый, едва передвигал окровавленные ноги. Наконец усталость победила. Чувствуя свое истощение, мучимый жаждою, он отыскал какую-то землянку, более похожую на какой-то ров, и ползком опустился в нее. Осмотрев пистолеты и переменив на одном из них кремень, Кудри-Али, на всякий случай взвел курок пистолета и, не выпуская его из рук, скоро задремал и заснул…

Лес проснулся… Белки, дикие кошки запрыгали по его веткам, весело закричали пташки, встречая прекрасное утро аварской весны… И бледный свет, пробившись сквозь чащу чинар и дуба, упал сероватою тенью на овраг, в котором спал беспечный Кудри-Али…

Но вот он проснулся. И сердце его, быть может в первый раз, облилось холодной кровью сиюминутной боязни. Враг, которого он искал целую ночь, забывшись своим страшным сном; лежал подле него, положив переднюю лапу на плечо охотника… Кудри-Али понял, что настал последний час его, и кровавым взглядом окинул закраины оврага… Там блестели восемь винтовок, почти уставленные в его голову…

— Стрелять ли? — прошептал Али-Искер.

Кудри-Али нахмурил брови и быстро повел глазами, как бы говоря этим: жди. С этим последним и едва заметным движением он медленно и осторожно придвинул дуло пистолета к уху тигрицы… и брякнул курком. Раненый зверь не успел еще очнуться, как ловкий Кудри-Али в два прыжка достиг закраины оврага и изготовил кинжал. «Стреляй!» — вскрикнул Али-Искер… Но было уже поздно… Прыжок — и тигрица, свившись кольцом, поднялась над головами охотников и рухнула всею тяжестью на абхаза… Сотня ударов посыпались на разъяренного зверя, но не прошло и мгновения, как под ним уже лежал истерзанный и обезображенный труп славного Кудри-Али…