— Отвага! — торжественно ответила старуха.

Это значило, что у него родился сын.

Гих-Урсан, как сумасшедший, кинулся в саклю.

Жена простирала к нему объятья, а рядом с нею барахтал крошечными ножками и ручонками и задорно пищал здоровенький мальчик. Гих-Урсан чувствовал, что теперь он — счастливейший человек во всем свете.

Скоро Гих-Урсан и Рити, по абхазскому обычаю, выбрали одного почтенного и зажиточного жителя соседнего аула в аталыки своему сыну.

Назначен был день передачи ребенка воспитателю. Обряд должен был совершиться с обычною в таких случаях торжественностью и церемонией.

Накануне дня передачи Гих-Урсан заснул счастливый и довольный в своей сакле. Сон его был крепок, но вдруг кто-то разбудил его. Он проснулся, и каков же был его ужас, когда при слабом мерцании начинающего утра он увидел перед собою знакомую фигуру горного духа, принимавшего вид цебельдинского воина!

— Десять лет прошло, Гих-Урсан, — шепнул горный дух, сверкнув глазами, — завтра я получу от тебя долг мой!

Гих-Урсан от невольного ужаса впал в забытье. А когда очнулся, уже было совсем светло, и он, вспомнив случившееся с ним, не мог даже решить, было ли это наяву или во сне.

Он постарался отогнать от себя тяжелые мысли, постарался заглушить в себе тоскливое предчувствие, которое щемило его сердце.

Скоро явился аталык, собрались соседи. Рити с большим горем, которое, однако же, она тщательно скрывала, повинуясь обычаям предков, простилась со своим ребенком.

Но вот в это самое мгновение на ярко-голубом небе обрисовалась черная точка. Точка эта росла, росла, приближалась, и уже ясно все могли различить гигантского орла, который кружил в воздухе. Орел быстро опустился над аталыком, взмахом крыла сшиб его с ног, схватил огромными когтями плачущего ребенка и, прежде чем собравшиеся успели прийти в себя, исчез с ним в вышине. Ужас напал на всех. Рити в отчаянии ломала руки и обливалась слезами. Но один только Гих-Урсан понимал, что это значит. Он как безумный выбежал из аула в горы. Он решил во что бы то ни стало добыть своего сына, отнять его у горного духа.

Он скитался по горам несколько дней. Он взбирался все выше и выше на такие крутизны, по которым еще не ступала нога человека. Долго его поиски были тщетны. Но вот он стал иногда явственно слышать где-то недалеко плач своего ребенка и дикий хохот горного духа.

Он останавливался, затаив дыхание, замирая от сердечной муки, чутко прислушиваясь. Тогда плач и хохот смолкали.

Все было тихо кругом, только где-то внизу раздался выстрел охотника, только где-то сверху, над скалой, слышался взмах орлиных крыльев.

Но один раз детский плач и страшный хохот раздались так близко от Гих-Урсана, что он чуть не свалился с кручи в бурно бежавшую по дну пропасти реку. Он поднял глаза и увидел над собою, на самом краю выступа острой скалы, своего сына. Малютка перестал плакать. Озаренный ярким солнцем, он играл рассыпанными вокруг него цветами, а горный дух, склонившись над ним, напевал ему нежную колыбельную песню. Ветерок сдувал лепестки роз, которые кружились в воздухе и долетали до самого Гих-Урсана. Ветерок развевал пряди волос горного духа, обрамляющих его бледное лицо с невыносимо горящими глазами.

Гих-Урсан не мог вынести этого зрелища. Он испустил отчаянный стон и изо всех сил пополз на вершину скалы, цепляясь за старые коренья. Но в эту минуту снова раздался дикий хохот. Гих-Урсан скатился вниз и остался недвижим, сон сковал его.

На следующий день повторилось то же самое. Горный дух давал несчастному отцу любоваться ребенком издали. Но каждый раз, когда Гих-Урсан старался приблизиться, он впадал в дремоту и засыпал заколдованным сном.

Наконец Гих-Урсан убедился, что не может сладить с колдовством, что своими силами не добудет ребенка. Тогда он вспомнил о знаменитом джигите Шираре, который славился своей силой, бесстрашием и твердостью. Вспомнилось Гих-Урсану, что у него еще есть шашка с крестообразным эфесом, взятая им от плененного гяура, который рассказал ему, что, по воле аллаха, шайтан как увидит этот крест — тотчас же начинает терзаться, будто бы его огнем палят.

Нашел Гих-Урсан джигита Ширара, рассказал ему о своем горе и просил у него помощи. Ширар согласился вступить в поединок с горным духом. Отправились они в горы и скоро услышали плач ребенка и сладкую колыбельную песню духа.

— Прощай, — сказал Ширар Гих-Урсану. — Оставайся здесь и жди меня. Дай мне твою шашку, увижу — правду ли сказал пленный гяур про то, что шайтан креста боится.

Сказал это Ширар и, подобно легкой серне, помчался вверх, перепрыгивая с утеса на утес, через пропасти. Он был уже близок к самой вершине скалы. Не раз чувствовал он, как слабость на него нападает, как сон начинает клонить его. Но он понимал, что то козни горного духа. Он думал о своей шашке, думал об отчаянии Гих-Урсана и отгонял от себя и слабость и сон. Он закутывал голову башлыком, чтобы не слышать манящих, чарующих звуков колыбельной песни, и поднимался все выше и выше. Вот, вот сейчас он достигнет вершины скалы, с которой раздается песня и плач ребенка!..

Но что это? Пред ним, в двух шагах от него, вдруг очутилась молодая абхазка, легкая и грациозная, как видение, прекрасная, как первая из жен Магометова рая, будто сотканная из легких предрассветных облаков и горного воздуха. Одежда ее была так прозрачна, что через нее просвечивали роскошные формы. И Ширар мог бы сосчитать каждую розовую жилку на персях этой волшебной красавицы.

Не устоял джигит и жадным взором впился в дивное видение и оставался неподвижен, готовый уже внезапно поддаться очарованию, но внезапно пришедшая мысль о шашке гяура снова заставила его очнуться. Образ красавицы испарился в воздухе. Ширар кинулся вверх и в несколько отчаянных прыжков оказался на вершине скалы перед горным духом. Тот сверкнул глазами, схватил ребенка и, выпрямившись в свой нечеловеческий рост, поднял малютку над бездной, будто собираясь его туда кинуть.

Ширар невольно остановился. Тогда горный дух снова положил ребенка на цветы. Одно только мгновенье продолжалась нерешительность Ширара. Внизу, далеко под скалою, до его слуха вопль Гих-Урсана, и этот вопль придал ему решительности. Он отломил крестообразную рукоять от шашки, с проклятьями бросился на духа и изо всех сил бросил в него этой рукояткой. Дрогнула вся скала и пошатнулась. Горный дух застонал и низринулся в пропасть.

Ширар схватил ребенка и, крепко держа его, спустился со скалы к счастливому, не верящему своим глазам Гих-Урсану.

Абхазцы рассказывают, что и до сих пор из этой пропасти, в которую упал дух и которая называется «пропасть больного демона», слышатся вопли и стоны…

Нива, 1883, № 4, с. 82–86.

Убых Хатажук был мрачен.

Вот уже несколько месяцев, как он вместе с тысячами соплеменников добрался до Черного моря.

Много горя пришлось испытать изгнанникам.

Люди умирали сотнями… Скот погибал от голода и изнеможения… Весь путь от моря был усеян костями павших…

Пока Хатажук добрался до берега, он похоронил отца и мать. А здесь, не выдержав холода, голода и всевозможных лишений, умерли два его младших брата и сестра.

Хатажук осиротел.

Его род, слава о котором широко гремела по родным горам, был истреблен почти поголовно.

Побежденный, но не сломленный Хатажук не захотел остаться в руках врагов.

Его сердце трепетно забилось, когда по угрюмым ущельям, по горным скалам пронесся крик:

— В Стамбул!.. В Стамбул!..

Этот возглас захватил все его помыслы и желания.

Уйти от суровых победителей, не дающих пощады ни старикам, ни детям, ни женщинам, уйти, пока есть время, пока не успели надругаться над святынями, не отобрали девушек и мальчиков… не ввели своих законов и обычаев… Уйти…

И вместе с десятками, сотнями, тысячами соплеменников потянулся и Хатажук к желанному берегу моря…