Взгляд долговязого мальчика как-то удивленно остановился на противнике: тот, нагнувшись за снегом, оставался в этом положении дольше обычного и, не спуская глаз с товарища, странно шарил в снегу руками, словно ловил в воде шуструю рыбку и наконец поймал ее, но не торопился вытянуть…

Девочка, стоявшая в стороне, видимо, почувствовала что-то и направилась к ним.

А долговязый уже не отступал и не бросался снежками. Воспоминания овладели им, и он уже не мог избавиться от них.

Не постучавшись, он ворвался в этот белый домик. Шум погони затих: раз азалия выбрала дом, она уже была не страшна для других…

«Волшебство… волшебство цветов!» — с восторгом думал мальчик.

Его встретила миловидная женщина с доброй улыбкой. Он протянул ей охапку цветов.

— Спасибо, — сказала она. — Какие чудесные цветы.

И тут он увидел, как глаза ее наполнились слезами.

— Боже, за что они так ненавидят меня! — сказала она, посмотрев в окно…

Он почувствовал вдруг, что ему надо бы отойти и поостеречься… Словно кто-то подсказал ему об опасности, которая его подстерегает. Но он не хотел верить в свои предчувствия, и это неверие как будто гипнотизировало его…

Та женщина, в домик которой он вбежал, была, кажется, учительницей, а лоботрясы, подпиравшие плетни, ненавидели ее за то, что она не давала им бездельничать. Вот они и решили сделать ей сюрприз.

— Ну ладно, хватит! Кончайте!

Это сказала девочка, подойдя к ним. Он посмотрел ей в лицо и удивился: оно сейчас было таким, каким всегда бывало, когда его хвалили… Оно было не просто бледным, а как добела раскаленное железо. Казалось, бледность ее светилась.

И в это мгновенье что-то мелькнуло у него перед глазами.

Тот, что приходил с запада, прыгнул на него барсом и размахнулся, словно хотел обнять и навалиться на него по-дружески, обхватив за шею. Но блеснула лезвием кинжала пойманная в снегу «рыбка».

Долговязый упал, уткнувшись лицом в снег, но сразу же пришёл в себя, хотя и не смог сразу встать. Что-то теплое и густое застлало ему глаза. Но, сделав усилие, он поднялся. Тогда к нему подбежала девочка.

— Платок, — сказала она тоном хирурга, делающего операцию, и рукой сама вынула из его кармана платок. Она провела платком несколько раз по глазам, по лбу и бровям и, сунув ему в руки мокрый и очень красный от крови платок, велела зажать рану рукой.

А «рыбак» подошел и как ни в чем не бывало посмотрел на товарища. Он еще не успел отрешиться от «игры».

— Случайность, говорят, и в галушках прячется, — сказал он, переводя дыхание.

— Я ж вам говорила, чтоб вы прекратили! — сказала девочка и с кулачками полезла на того, кто приходил с запада. — Вот тебе, вот тебе, вот!

А тот, довольный, словно бы неумело засмеялся, подставлял ей бок.

— Это верно, — сказал долговязый. — Случайность порой даже в снегу прячется. — И пристально посмотрел на своего противника, поймав его взгляд. Но тот был невозмутим, словно бы все еще бубнил свое невразумительное: «игра-мигра».

— Это ты, конечно, нечаянно, — сказала девочка. — А то бы… — И она, не договорив, опять ринулась на краснощекого крепыша. А тот игриво отпрыгнул в сторону.

И долговязый, зажимая рану рукой, увидел лицо девочки, обращенное к тому, приходившему с запада, и выражение лица было такое, какое нравилось ему.

— Тоже мне, придумал игру! — сказала она, обращаясь уже к долговязому. — Ладно, ничего! Мы с тобой как-нибудь вдвоем накормим его снегом хорошенько, — говорила она с какой-то сладкой улыбкой, сдерживая ее, словно бы острые уголки губ делали ей больно.

Только что она так же смотрела на того, который приходил с запада. Но тут же выражение это опять сменилось тем ненавистным, которое не нравилось ему, которое появлялось на ее лице тогда, когда его при всех хвалили.

— Зато никто из вас не слышал запаха азалии, — сказал вдруг мальчик, приходивший с восточной стороны, и какой-то дикий и безудержный смех вырвался из его груди, словно его вдруг стошнило этим смехом. А двое других, будто бы ожидая этого сигнала, тоже захохотали, хватаясь за животы, корчась, как от боли, топчась на месте, кружась и пританцовывая. Но так же неожиданно, словно по приказу, умолкли.

Те двое вытерли слезы, проступившие на глазах от смеха, а долговязый, зажимая платком рану, остался стоять со слезами на глазах.

— Идите в школу, а то опоздаете, — сказал он им. — И скажите, что я геройски истек кровью на поле битвы.

Они еще некоторое время не решались идти, а долговязый хотел было уже прикрикнуть на них: «Уйдите с глаз долой!» — но не крикнул и, отвернувшись, словно бы забыл о них, стал забрасывать пятна крови, алеющие на снегу. Он отнял руку с платком от виска — кровь больше не сочилась — и положил в карман намокший платок.

Когда они ушли, он отыскал глазами тот злополучный снежок и, нагнувшись, поднял его: это был грязный осколок камня величиной с гусиное яйцо. Он соскреб с камня примерзший к нему снег и зажал его в руке. Он не пошел по следам ушедших, не желая встречаться в таком виде с кем-нибудь из товарищей, а направился в снежный, еще никем не тронутый простор поля.

Проходя мимо развилки трех дорог, он пересек поле и вышел на это пересечение.

Три дороги сходились здесь: одна с севера, другая с запада, а третья с востока и на восток.

Здесь, на перепутье дорог, не было ни указателя, ни камня, на котором бы, как в сказке, было написано:

Только лишь утренние их следы виднелись в заснеженном поле.

Он постоял немного, словно ожидая чего-то, потом, нагнувшись, разжал пальцы и положил камень на пересечении трех дорог. Вытер руки снегом и пошел по утренним своим следам, оставленным им, когда он спешил сюда.

С утра собиравшиеся снеговые тучи наконец сгустились, провисли над землей, и из них полетел снег, опять занося все следы. Он был густой и мохнатый. И мальчик, глядя на летящие снежинки, вдруг опять вспомнил бабочек той далекой весны, которые порхали над солнечными склонами…

И тут же в нос ему опять ударил запах азалии. На этот раз слабый к приятный.

«Запах азалии…» — грустно улыбнулся он.

Может быть, среди этого множества бабочек были и бабочки-однодневки. Бабочки, которым отпущен всего лишь один-единственный день для жизни. Кто может знать, сколько надо, чтобы один день сделать целой жизнью!

Бабочки, не живущие дольше одного дня…

Даур Зантария

Адзызлан

Однажды в древности люди нашего села проснулись и увидели следы девичьих ног на свежем снегу. Следы спускались с гор к Мутному Омуту. Поняли люди, что это следы Владычицы Рек и Вод. И хотя следы вели с гор к Мутному Омуту, поняли люди, что Владычица Рек и Вод покинула Мутный Омут и ушла в горы.

Но чтобы рассказать, как это случилось, надо начать все сначала.

Витязь Хатт из рода Хаттов возвращался домой из далеких странствий, куда он ходил добывать славу, витязь Хатт, клявшийся именем Владычицы Вод и учивший народ, что вода — душа, а душа — вода. Он ехал, и его догнала стая воронов, закрывая крыльями небо. Конь его замер, витязь поднял голову, и ему показалось, что и он, и конь его, и земля под ними остановились, пошли назад, а вороны в небе застыли.

И конь его знал, и душа его знала, где находилась родина; витязь Хатт заторопился в Абхазию, понимая, что не к добру явились вороны.

«Кто же, кто же пришел?» — спросил он. А предки наши, как известно, полевых и домашних работ не любили, предпочитая войны и походы, и потому ответили ему, что пришли, дескать, некие, но они нам не во вред, они работящий люд, будут мотыжить наши поля и собирать наш виноград.