В зале, затененном вечерними сумерками, повисло долгое молчание, которое никто не смел нарушить, даже Перитас, неподвижно смотревший на своего хозяина большими водянистыми газами. Все чувствовали себя слишком одинокими, слишком далекими от счастливой поры отроческой дружбы. Неожиданно дни мечтаний и героизма показались такими давними… а теперь пришлось столкнуться с тревогой и сомнениями, искать выход в путанице интриг, лжи и подозрений.

— А что у нас есть на царевича Аминту? — снова спросил Черный.

— После моей смерти он стал бы новым царем, — мрачно ответил Александр, а потом, чуть помедлив, спросил: — Как следует поступить, по-вашему?

За всех ответил Черный:

— Выбора нет. Он служит в царском войске, а командиров царского войска должно судить войско.

Больше говорить было не о чем, и все ушли один за другим, оставив Александра наедине со своими призраками. Даже у Гефестиона не хватило мужества остаться.

Евмен и Каллисфен явились к Александру до рассвета. Он сидел на простом табурете, накрывшийся одной грубой македонской хламидой. Было видно, что царь всю ночь не смыкал глаз.

— Он признался в предательстве? — спросил Александр, не поднимая головы.

— Он вынес пытку с невероятным мужеством. Это поистине великий воин, — ответил Евмен.

— Знаю, — мрачно проговорил Александр.

— И не хочешь знать, что он сказал? — спросил Каллисфен.

Несколько раз медленно кивнув, царь изъявил согласие выслушать.

— Страдая от пытки, он крикнул: «Спросите у Александра, что он хочет от меня услышать, и закончим на этом!»

— Он высокомерен, — отметил царь, — как настоящий благородный македонянин. Высокомерен, как всегда.

— Но как тебя могут не терзать сомнения? — спросил Каллисфен.

— Мне не дано сомневаться, — ответил Александр. — Есть неопровержимое свидетельство, подтвержденное злоумышленниками.

— А Аминта? — в тревоге спросил Евмен. — Пощади хотя бы его. Против него нет никаких показаний.

— Уже был один прецедент. Кроме того, после моего убийства он бы стал царем. Разве этого не достаточно?

— Нет! — воскликнул Каллисфен с невиданным доселе мужеством. — Нет, не достаточно! И хочешь знать, почему? Помнишь письмо Дария с обещанием двух тысяч талантов? Оно было фальшивым! Все было фальшивым — письмо, гонец, заговор… Точнее сказать, заговор действительно был, но его сплела твоя мать вместе с египтянином Сисином, чтобы уничтожить Аминту.

— Ты лжешь! — закричал Александр. — Сисин был шпионом Дария и за это был осужден после Исса.

— Да, но я был последним, кто с ним говорил. Он хотел подкупить меня и Птолемея, и я прикинулся, что согласен: пятнадцать талантов мне и двадцать Птолемею, чтобы мы молчали и подтвердили его невиновность. Я ничего не говорил тебе и держал это в строжайшей тайне, чтобы не тревожить тебя и не сталкивать с твоей матерью. У Олимпиады всегда была навязчивая мысль о наследовании — ведь это она велела задушить в колыбели младенца Эвридики. Или ты уже не помнишь?

Александр задрожал, как будто опять увидел Эвридику, всю в синяках, с исцарапанным лицом и спутанными волосами, прижимающую к груди труп своего ребенка.

— Младенца одной с тобою крови, — беспощадно продолжал Каллисфен, — или, может быть, ты, в самом деле, считаешь себя сыном бога?

Александр вскочил, словно его ударили, и бросился на историка с обнаженным мечом.

— Ты забываешься!

Каллисфен побледнел, моментально осознав, что своими словами вызвал бешенство, последствий которого не вынесет. Евмен встал между ними, и в последнее мгновение царь сдержался.

— Он сказал то, что думал. Хочешь убить его за это? Если ты предпочитаешь льстецов и прихвостней, говорящих только то, что тебе нравится, мы тебе больше не нужны. — Евмен повернулся к своему товарищу, дрожавшему, как осиновый лист, и бледному, как мертвец. — Пошли, Каллисфен: царь сегодня не в настроении.

Они ушли, а Александр опустился на табурет, прижимая руки к вискам, чтобы сдержать приступ пронизывающей боли.

— Грязная работа, согласен, — раздался голос из-за спины. — Но, к сожалению, у тебя нет выхода. Ты должен разить без колебаний, даже если сомневаешься. Может быть, Филот и не хотел тебя убивать. Может быть, он хотел взять тебя под стражу или заставить действовать так, как хочет он, заручившись своим положением и положением своего отца. Но он наверняка участвовал в заговоре, и этого достаточно. — В темноте Евмолп из Сол пересек зал и сел на табурет напротив царя.

— Ты слышал и другие слова Каллисфена?

— Историю про Аминту? Да. Но и здесь можно ли ему верить? Кто присутствовал при допросе Сисина перед его казнью? Насколько я знаю, никого, кроме самого Каллисфена, и, значит, его правдивость не проверишь. Аминта объективно представляет опасность; при персидском дворе его бы уничтожили немедленно. Не забывай, что ты теперь царь персов. Ты Царь Царей. Однако не думаю, что тебе нужно вмешиваться в это: суд и без того наверняка вынесет смертный приговор. Тебе нужно лишь отказать в помиловании, если кто-то попросит такового.

Вошел вестовой и с ним два оруженосца с царскими доспехами.

— Государь, — сказал он, — пора.

Военный суд в присутствии всего войска был древним и страшным ритуалом, введенный предками, чтобы навлечь на изменников больше позора и доставить им больше мук. На таком суде присутствовал царь, и правосудие вершилось на глазах у всего войска, командиров конницы, пехоты и вспомогательных частей. Члены суда в количестве десяти человек избирались из высших по званию командиров и старших по возрасту солдат.

Перед рассветом, созванное громким и протяжным сигналом трубы, от единственной ноты которого, резкой и напряженной, леденела кровь, войско выстроилось на пустынной равнине. Педзетеры в полном вооружении, с сариссами в руках, были расставлены в шесть шеренг. Впереди стояла конница гетайров. На самом краю, замыкая два параллельных строя в прямоугольник, выстроились части легкой ударной пехоты, штурмовики и «щитоносцы», оставив лишь маленький проход с восточной стороны, откуда должен был войти царь с судьями и подсудимыми. Не были допущены ни наемники-греки, ни фракийцы с агрианами, поскольку только македоняне могли казнить македонян.

В центре строя гетайров было небольшое земляное возвышение с креслами для царя и членов суда.

Из-за гор показалось солнце. Его лучи сначала упали на концы сарисс, засверкавшие от этого зловещими бликами, а потом осветили солдат, неподвижно замерших в скорлупе своей стали, с каменными лицами, загрубевшими от солнца, ветра и мороза.

Троекратный сигнал трубы возвестил о прибытии царя, а вскоре появились и судьи в сопровождении закованных в цепи заключенных. Среди них выделялись Филот — следами пыток на теле и Аминта — бесстрастным видом.

Когда царь и члены суда заняли места на возвышении, самый пожилой из них огласил пункты обвинения. Улики следовали чередой, и глашатай громко повторял каждое обвинение, чтобы слышали все собравшиеся. После этого члены суда проголосовали, и всем обвиняемым был вынесен единодушный вердикт: виновны.

— А теперь, — провозгласил глашатай, повторяя слова самого пожилого из судей, — теперь голосует собрание. Голосуют по каждому подсудимому в отдельности. Кто не согласен с вердиктом — кладет на землю свой меч, а потом все отходят назад на десять шагов, чтобы можно было сосчитать мечи.

Пожилой судья по одному назвал имена подсудимых, и каждый раз воины отступали, положив на землю мечи. Приговоренные устремляли глаза сначала на строй пехоты, потом конницы, в последней надежде, что соратники попытаются их спасти, но каждый раз сверкающих на земле мечей было слишком мало. Когда настал черед Филота, мечей оказалось побольше, особенно там, где стояли гетайры, но все равно недостаточно. Высокомерие Филота и неприветливое обращение вызывали к нему неприязнь, особенно у пехоты, к тому же все слышали показания оруженосца Кибелина против него.