Следующей весной Александр продолжил свой поход по Согдиане, чтобы уничтожить последние очаги сопротивления, и в частности одну горную крепость, называемую «Согдийская скала». Это неприступное орлиное гнездо удерживал один местный властитель по имени Оксиарт, человек отважный, дерзкий и непреклонный. Добраться к крепости можно было только по узкой труднопроходимой дороге, высеченной в сплошном камне и ведущей к единственным воротам в высоченной стене, нависавшей над пропастью. Сзади стена примыкала к скалистой вершине, почти круглый год покрытой льдом и возвышавшейся над самой крепостью по меньшей мере на тысячу футов.

Александр послал к Оксиарту глашатая и толмача с предложением сдаться, но тот с высоты бастиона крикнул:

— Мы не сдадимся никогда! У нас в изобилии провианта, и мы можем сопротивляться годами, пока вы будете дохнуть от голода и холода. Передайте своему царю: будь у его солдат крылья, он еще мог бы надеяться завоевать мою скалу.

— Солдаты с крыльями! — повторил Александр, как только ему передали ответ. — Солдаты с крыльями…

Диад из Ларисы посмотрел ввысь, прикрыв глаза ладонью от ослепительного снега.

— Если ты думаешь о Дедале и Икаре, то не надо забывать, что, к сожалению, это всего лишь легенда. Человек никогда не сможет летать, даже если кто-то приделает ему крылья. Поверь мне, это невыполнимая задача.

— Мне неизвестно это слово, — ответил царь. — И когда-то тебе оно тоже было неизвестно, друг мой. Боюсь, ты стареешь.

Смущенный Диад замолчал и удалился. Как он ни бился, ему так и не пришло в голову мысли, как можно штурмовать подобное укрепление.

Но у Александра уже появилась идея. Он позвал глашатая, которого посылал в качестве парламентера, и велел ему пройти по всему лагерю с обещанием двадцати талантов всякому, кто вызовется ночью взобраться на нависающую над крепостью вершину.

— Двадцать талантов? — сказал Евмен. — Но это несоразмерная сумма.

— Награда должна соответствовать невыполнимости задачи, — возразил Александр. — Такая сумма сделает целую семью богатой на пять поколений вперед. Я уверен, что такие деньги могут придать человеку крылья.

Меньше чем через час явились триста добровольцев: больше половины из них — агриане, остальные — македоняне из горных областей.

— Нам пришла в голову мысль, — сказал один, похоже, главный среди них. — Ножи агриан здесь не помогут. Мы воспользуемся колышками от шатров, они из закаленного железа. Мы будем вбивать их в лед молотом, привяжем к ним веревки и поднимемся по одному. Может получиться.

— И я так думаю, — ответил царь. — Возьмите у Евмена знамя и, когда подниметесь на вершину, разверните его. Мы прикажем трубить в трубы, и тогда вам придется лишь высунуться, чтобы вас увидели из крепости.

С наступлением вечера невероятное предприятие началось. Пока было возможно, скалолазы поднимались пешком, неся на спине мешки с веревками и кольями, потом начали вбивать их в лед и подниматься один за другим.

Ни царь, ни его товарищи в эту ночь не смыкали глаз. Затаив дыхание, они смотрели вверх на смельчаков, которые медленно, со страшными усилиями карабкались по ледяной стене. К полуночи еще поднялся ветер, от которого коченели руки и ноги, ледяной ветер, пробиравший до костей, но воины продолжали подниматься. На нетронутой белизне снега была еле различима их темная линия.

Тридцать человек упали в пропасть и разбились о скалы, но двести семьдесят с первыми лучами солнца добрались до макушки пика.

— Знамя! — крикнул Пердикка, указывая на красное пятнышко, развевающееся на вершине. — У них получилось!

— О небесные боги! — воскликнул Евмен. — Никогда бы не поверил, если бы мне рассказали. Скорее трубите в трубы!

Тишину долины нарушил настойчивый сигнал, многократно отраженный эхом, и воины с громкими криками высыпали на вершину, чтобы их услышали обитатели Скалы. Часовые на бастионах сначала никак не могли понять, откуда исходят голоса, а потом, подняв глаза и увидев солдат Александра на вершине пика, побежали будить своего господина. Тот, не поверив, сам выскочил на стену. Вскоре опять явился глашатай Александра и закричал:

— Как видишь, у нас есть солдаты с крыльями, и их довольно много. Что скажешь?

Оксиарт посмотрел наверх, потом вниз, а потом снова наверх.

— Сдаюсь, — ответил он. — Скажи своему царю, что я готов принять его.

На следующий день, к вечеру, Александр со своими товарищами и гетайрами «Острия» поднялся в «Скалу» и направился в башню Оксиарта, ожидавшего его на пороге. Они обменялись любезностями, а потом гостя вместе с его друзьями хозяин проводил в зал, где по согдийскому обычаю все было готово к пиру. На полу вдоль столов в два ряда были уложены мягкие подушки. Царь оказался напротив Оксиарта, но вскоре его взгляд привлекла особа, сидевшая справа от хозяина дома, — его дочь Роксана!

Это была девушка невероятной красоты, божественных форм, легенда среди своего народа, давшего ей поэтическое имя «Звездочка».

Она улыбнулась молодому царю, и ее зубы сверкнули жемчугом; черты ее нежного лица казались совершенными; длинные ресницы блестели; гладкая, как мрамор, кожа имела янтарный отлив. Иссиня-черные волосы обрамляли чистейший лоб и, когда она двигала головой, волной оттеняли яркий и тонкий свет больших глаз цвета фиалки.

Александр и девушка посмотрели друг на друга, и обоих охватило вихрем, обволокло волшебной трепетной аурой, расплавленной и разреженной, как утренний сон. Для них больше ничего не существовало, голоса других сидящих за столом затихли вдалеке, и зал как будто опустел — лишь мелодия индийской арфы блуждала в расширившемся, вибрирующем пространстве и проникала в душу и тело, и даже их голоса, говорящие на разных языках, казались одинаковыми в невыразимой, уносящей ввысь музыке.

И тогда Александр понял, что до сих пор никогда не был по-настоящему влюблен. Раньше временами он переживал глубокую и яркую страсть, жгучее желание, привязанность, восхищение — но не любовь. Любовью было вот это — то, что он испытывал сейчас, это трепетное волнение, эта испытываемая к ней жажда, это глубокое упокоение души и в то же время неодолимое беспокойство, это ощущение счастья и страха. Вот что было любовью, о которой говорили поэты. Таков этот непобедимый и беспощадный бог, такова эта необоримая сила, бред ума и чувств, единственное возможное счастье. Александр забыл кровавые призраки прошлого, оставил былые тревоги и страхи; его безмерная тоска улеглась и утонула в глазах Роксаны с фиолетовым отливом, в ее небесной улыбке.

Очнувшись, царь понял, что все смотрят на них и всё понимают. Тогда он встал перед благородным Оксиартом и твердым голосом, с горящими от волнения глазами проговорил:

— Я знаю, что еще несколько часов назад мы были врагами, но теперь я предлагаю тебе долгую и крепкую дружбу и в залог этой дружбы, а также из искренней и глубокой любви, которую испытываю, прошу у тебя в жены твою дочь. — И пока толмач переводил, повернулся к девушке и добавил: — Если ты согласна.

Роксана встала и ответила на своем языке, столь странном и в то же время звучном. Только его имя она выговорила так, как его произносили его друзья:

— Я хочу стать твоей женой, Александрос, навсегда.

Свадьбу справили через три дня с большой пышностью, и Александр пожелал выполнить персидский ритуал с хлебом, но по македонскому обычаю разрубив его мечом. Потом новобрачные съели этот хлеб, глядя друг другу в глаза и чувствуя, что влюблены до конца дней своих и что связь эта не разорвется и за гробом. Роксана была в церемониальных одеждах — синем халате поверх красной длинной рубахи, перетянутой на талии поясом из золотых дисков, с вуалью на голове, ниспадавшей из-под диадемы чистого золота с подвесками из бус, украшенных ляпис-лазурью.

Во время свадебного ужина царь почти ничего не пил и лишь держал за руку свою новую жену, что-то тихо говоря ей на ухо. Она не понимала его слов, слов любви, стихов великих поэтов, образов из сновидений, призывов. Измученная душа Александра искала утешения во взгляде этой непорочной девственницы, в чувстве любви, что исходила из ее рук, из ее глаз, когда она смотрела на него с искренним и нескромным желанием, жгучим и в то же время нежным. При каждом вздохе ее цветущая грудь вздымалась, по щекам распространялся легкий румянец, и в этом дыхании царь в свою очередь искал признаки того внезапного и в большой степени неизвестного ранее чувства, пламенно желая, чтобы оно вечно оставалось неизменным.