Он вздохнул. Это, скорее всего, самообман. Сергей понимал, что не сможет изменить себя и свой взгляд на мир, свой образ жизни, создать семью с женщиной.

Потом квартира. Они жили с Максом, на паритете выплачивали ипотеку, только все устроилось, перестали кочевать из одного арендованного жилья в другой. Вот, что за сволочь Макс? Ведь можно было по людски, а он…

Сергей давно не верил, что сможет перемениться и стать как все. Особая, отделённая от ортодоксального общества и осуждаемая этим обществом жизнь засасывала его, опутывала новыми связями, гнула и корежила так, что в конце концов он перестал сопротивляться. Было все! Сначала, как он думал любовь, она то и порушила его балетную карьеру, потом спорт, подиум, стриптиз. Сергей потерял чувствительность, стал равнодушен ко всему, кроме танца. Так было легче выжить. А в последние годы, с Максимом, и вообще без проблем. Максим помог и снова Сергей почти поверил, что любовь. Но нет, лишь видимость для окружающих. Теперь и прятаться не надо было. И можно сказать — семья, да только нет её, а хотелось бы. Сергей до последнего надеялся, что с Максимом отношения серьезны. Макс надежды эти порушил

Но девушку тащить во всё это? Да ещё такую, как Алекс? Нет у них ничего общего! Она чистая. И если бы всё про него знала, то… А если взять и написать ей правду? Нет, лучше совсем ничего. Она и не поймёт, потому что не знает ТАКОЙ жизни.

И всё же какая-то сила, вопреки здравому смыслу, толкала Сергея к неизведанному. В глубине души он стремился к чистоте, невинности и свежести чувств. Не всё же врут про любовь? Наверно, есть она? Он стремился познать это. И неожиданно его стремлением и целью на этом пути стала Алекс.

Она воплотила в себе всё неизведанное, прочно соединилась в сознании Сергея с его самыми затаёнными мечтами.

Из нереальных они превратились в осязаемые, в живого человека. Пусть Алекс и была таинственной незнакомкой, о которой Сергей ничего не знал кроме её имени, но всё же она была живой.

И шансы их были равны, ведь она тоже ничего о нём не знала.

Она говорила с ним, вот её письмо. И он напишет ей ответ!

Сергей решился — пальцы его вслепую побежали по клавиатуре.

«Здравствуйте, Алекс!

Простите, что не ответил сразу и опять заставил вас ждать. Долго думал, что бы такое спросить, но так и не придумал. Если честно, я редко пишу письма и не очень общителен по мейлу. Вы правы, письмо не чат.

Не знаю я, что писать, а пишу. Давайте расскажу о себе, а вы сами решите, стоит ли продолжать наше общение, или лучше удалить мой адрес из вашей почтовой программы.

Мне двадцать четыре, в прошлом я танцовщик, да и теперь можно сказать артист. Закончил Академию балета, работаю в антрепризном театре пантомимы и пластики.

Между восемнадцатью и двадцатью четырьмя годами я много кем был, только не тем, кем мечтал. А хотел я стать капитаном дальнего плавания и увидеть дальние страны. Приплыть куда-нибудь на большом корабле, но не вышло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всю жизнь я провёл в Петербурге, и большую ее часть — у балетного станка, ездил только на гастроли, но путешествием такие поездки вряд ли можно назвать, скорее, работой. Я люблю танец, не мыслю себя без этого.

Живу я один…»

Сергей писал и писал. Что-то о своём детстве, что-то о жизни. Немного о театре. О важном и мелочах. Письмо вышло длинным и бессвязным, заканчивалось словами, которых Сергей в жизни не произнес бы, даже самым близким:

«Не знаю, как это вышло, что я всё вам рассказываю. И зачем?

Простите! До того как мы познакомились, я и не предполагал, что смогу кому-то рассказывать о себе. Меня считают скорее замкнутым. Откровенничаю о личной жизни я редко. А с вами это получилось легко, само собой. Спасибо, что ответили и что теперь читаете моё письмо. Буду очень рад, если вы напишете снова, но не могу настаивать. Решайте сами. И знайте только, что даже этот один раз, когда я смог рассказать всё, что здесь написано, — это слишком много и хорошо для меня. И вряд ли я это заслужил.

Вы заставили меня вспомнить такое, о чём я, как мне казалось, давно позабыл, а может, просто прятался от воспоминаний, считал их лишними.

И гораздо больше есть того, что я не сказал, но о чём подумал, и это теперь со мной. Всё это стало возможным благодаря вам, Алекс. Вы особенная. Не такая, как все… И, наверно, очень красивая, хотя я вас не видел.

Удачи вам во всех делах.

А если надумаете приехать в Питер — знайте, что у вас в этом городе есть верный друг.

Ещё раз простите, что побеспокоил вас и так долго злоупотреблял вашим вниманием.

С уважением и благодарностью

Сергей».

Когда Саша прочёл это, он схватился за голову.

Как можно дальше обманывать человека, который был так откровенен? Но разве можно не ответить на подобную откровенность?

Он снова открыл фото Сергея и долго вглядывался в каждую черточку ставшего родным лица.

А слова так и рвались из сердца, стремились преодолеть расстояние, разделяющее их, нагромождение обстоятельств, каким обернулась сеть, и препятствие, созданное самой природой.

Саша смотрел в глаза Сергея и твердил про себя: «Я хочу… Я смогу…»

Была ли та снежная женщина Сашиным сном или явью — в этом она оказалась права. Да, Саша хотел стать тем, что стремился найти Сергей. Хотел быть рядом, пусть под именем Алекс — неважно…

Потеряв отца, почему он должен теперь отказаться от друга?

И он написал ему. Также обо всём.

Начало письма вышло самым обычным, если бы Саша смог выдержать и остальное в том же тоне, то, возможно, ничего бы и не случилось, но он писал и писал, не глядя на объём, страницу за страницей. О своём одиночестве, о невысказанной никому раньше боли…

«Мой отец был капитаном дальнего плавания. Он погиб, когда ехал к нам домой из Петербурга. В тот рейс он купил в Германии машину.

Судно его было приписано к Балтийскому пароходству, и раньше мы всегда ездили встречать папу на вокзал, но только в нашем городе — ездить в Петербург он не разрешал, беспокоился. В этот раз он позвонил и сказал, чтобы мы ждали его дома. Мама сначала не соглашалась, но папа настоял, обещал сюрприз. И мы всё ждали и ждали…

Я не знаю почему — может, он долго пробыл в море, не садился за руль, отвык или просто что-то на дороге, — но машину вынесло на встречную полосу прямо под автофургон дальнобойщика. Наверно, папа ничего не почувствовал.

Его не было уже, а мы не знали, готовились к встрече, мама купила к этому дню новое платье и была такой красивой, и у нас был накрыт стол, праздничный ужин, а папы всё не было.

Потом нам позвонили из пароходства.

Я не очень хорошо помню папу. Нет, я помню его голос, лицо, но не могу вспомнить его живого. Как ни стараюсь. Он слишком мало бывал дома. Конечно, остались фотографии. Я помню другое, и это самое ужасное воспоминание. Когда его хоронили, мне было страшно смотреть на него там, среди цветов. Но я помню его руки. Неживые. Они были такие белые, как у большой фарфоровой куклы. Во сне я, бывает, вижу не его, а эти руки. И мне опять становится страшно.

Простите, что я пишу всё это и так бессвязно. Мне очень хочется плакать. Но я не могу, потому что мама в соседней комнате и она спросит, что не так. При ней вообще нельзя показывать, что что-то не так. После гибели папы она всего боится. И больше всего боится остаться одна.

Поэтому у меня нет никакой надежды выбраться из этого города.

А я не могу жить здесь, не могу видеть изо дня в день всё те же деревья за окном и здание вокзала на другой стороне улицы, соседей, которые ходят по этой улице. Да, в нашем городе, наверно, все жители знают друг друга в лицо…»

Потом Саша почему-то вернулся в прошлое и написал о школе, потом ещё о маме. Письмо вышло на много страниц.