— Часы, говнюк, — говорит он, высовываясь из окна, пистолет направлен мне в голову.

— Слушай, я не знаю, что ты делаешь, чего ты хочешь или на что, как тебе кажется, ты способен. С меня никогда не снимали отпечатки пальцев, у меня алиби…

— Заткнись, — рычит, обрывая меня, Абдулла. — Заткни свое ебало.

— Я невиновен, — кричу я с полным убеждением.

— Часы, — он взводит курок пистолета.

Я расстегиваю Rolex, которые соскальзывают с моего запястья, и отдаю их ему.

— Бумажник, — показывает он пистолетом. — Только наличные.

Беспомощно я вынимаю свой новый бумажник из газелевой кожи и быстро — пальцы мои замерзают, цепенеют — отдаю ему наличные, всего триста долларов, поскольку я не успел остановиться у банкомата после завтрака. Солли, вероятно, был таксистом, которого я убил во время погони осенью, хотя мне казалось, что тот парень был армянином. Хотя я мог убить и кого-нибудь другого, но никакого конкретного случая в голову не приходит.

— Что ты будешь делать? — спрашиваю я. — Разве это не сойдет за вознаграждение?

— Не сойдет, — бормочет он, перебирая купюры одной рукой, другой все также направляя на меня пистолет.

— Почему ты думаешь, что я не позвоню куда надо, и у тебя не отберут лицензию? — спрашиваю я, протягивая ему нож, только что обнаруженный в моем кармане, — он выглядит так, словно его окунули в вазочку, наполненную кровью и волосами.

— Потому что ты виновен, — говорит он, и добавляет, указывая пистолетом на заляпанный нож: — Убери эту штуку от меня.

— Да что ты знаешь, — злобно бормочу я.

— Очки, — он снова показывает пистолетом.

— Почему ты думаешь, что я виновен? — мне не верится, что я спрашиваю так терпеливо.

— Ты смотри, что делаешь, мудак, — произносит он. — Очки.

— Они дорогие, — протестую я, потом вздыхаю, осознав ошибку. — Я хочу сказать, дешевые. Очень дешевые. Просто… Разве денег не достаточно?

— Очки. Давай их сюда, — мычит он.

Я снимаю очки Wayfarer и протягиваю их ему. Может быть, я и вправду убил Солли, хотя я уверен, что среди убитых мною в последнее время таксистов не было американцев. Наверное, да. Возможно, есть плакат «в розыске» со мной… где? в месте, где стоят такси? Как оно называется? Таксист примеряет мои очки, смотрит на себя в зеркальце заднего вида, снимает их. Сложив, убирает их в карман куртки.

— Тебе конец, — зловеще улыбаюсь я ему.

— А ты яппи-говнюк, — говорит он.

— Тебе конец, Абдулла, — не шутя повторяю я. — Уж будь уверен.

— Да? А ты говнюк-яппи. Что хуже?

Он заводит машину и отъезжает от меня.

Я иду назад на хайвэй, вдруг внезапно останавливаюсь, задыхаясь от слез, мое горло сжимается. «Я просто хочу…» Устремив взгляд к линии горизонта, вытирая лицо, я бормочу: «чтобы игра продолжалась». Пока я стою, застыв в размышлении, рядом с постером «Трехгрошевой Оперы» на пустынной автобусной остановке появляется какая-то старая женщина. Бездомная нищенка, прихрамывает, ее лицо покрыто язвами, напоминающими жуков, и она вытягивает вперед дрожащую красную руку. «Ох, пожалуйста, не убралась бы ты», — вздыхаю я. Она советует мне подстричься.

В пятницу вечером мы с ребятами уходим с работы пораньше и идем в «Harry's» таким составом: Тим Прайс, Крейг Макдермотт, я и Престон Гудрич, который сейчас встречается с весьма симпатичной девкой, которую, кажется, зовут Сливка: это не и не фамилия, а вроде как имя — просто Сливка, актриса и фотомодель, и, по общему мнению, клевая девка. Мы спорим, куда пойти ужинать: в «Flamingo East», в «Oyster Bar», в «220», в «Counterlife», в «Michael's», в «SpagoEast» или в «Le Cirque». С нами еще Роберт Фарелл. На столе перед ним — Lotus Quotrek, портативный интерактивный коммуникатор, позволяющий узнавать котировки акций. Он нажимает на кнопки, и на экране высвечиваются результаты последних торгов. Кто как одет? Макдермотт: кашемировый спортивный пиджак, шерстяные брюки, шелковый галстук, все от Hermes. Фарелл: кашемировый пиджак, кожаные туфли, брюки из шерстяной саржи, все от Garrick Anderson. На мне — шерстяной костюм от Armani, туфли Allen-Edmonds, карманный платок от Brooks Brothers. Еще на ком-то — шерстяной костюм от Anderson and Sheppard. Кто-то, очень похожий на Тода Лаудера, — вполне может быть, что это он и есть, — показывает нам большой палец из дальнего конца зала. И т.д., и т.п.

По обыкновению, мы задаем друг другу вопросы, но сегодня почти все вопросы адресованы мне, как-то: Когда уместно, а когда неуместно носить карманные платки и действуют ли для них те же правила, что и для белых смокингов? Есть ли какая-то разница между мокасинами и полуспортивными туфлями? Твой хлопчатобумажный матрас просел и на нем неудобно спать — что ты будешь делать? Как оценить качество компакт-диска при покупке? Какой галстучный узел выпирает меньше виндзорского? Как сохранить эластичность свитера? Как правильно выбрать пальто из шерсти барашка после первой стрижки?

Я, разумеется, думаю о другом и размышляю над собственными вопросами: Подсел ли я на фитнесс? Можно ли назвать меня противником общепринятых правил и норм? Могу я устроить себе свидание с Синди Кроуфорд? Если у тебя знак зодиака — Весы, это о чем-нибудь говорит, и если да, то как это доказать? Сегодня я был одержим идеей отправить по факсу кровь Сары, нацеженную мною из ее вагины, в ее офис в Манхэттене, и не пошел в тренажерный зал, потому что буквально на днях доделал ожерелье из позвонков какой-то из девиц, так что мне хотелось побыть дома и помастурбировать в белой мраморной ванне, надев ожерелье на шею — что я и сделал, рыча и отфыркиваясь, как какой-нибудь дикий зверь. Потом я посмотрел кино про пять лесбиянок и десять вибраторов. Моя любимая рок-группа: «Talking Heads». Любимый алкогольный напиток: J&B или «Абсолют» со льдом. Любимое телешоу: «Поздней ночью с Дэвидом Леттерманом». Любимый безалкогольный напиток: диетическая пепси. Минеральная вода: Evian. Вид спорта: бейсбол.

Разговор идет как бы сам по себе — никакой темы, никаких четких конструкций, никакой объединяющей логики или чувства; за исключением, разумеется, его собственной скрытой, законспирированной логики. Просто слова, и, как в иностранном фильме с некачественным дубляжем, они накладываются друг на друга, так что почти ничего не слышно. Мне трудно сосредоточиться, потому что в последнее время со мной разговаривают банкоматы, и иногда высвечивают на экране странные обращения зелеными буквами, типа "Разнеси все к чертям в «Sotheby's», или «Убей президента», или «Скорми мне бродячую кошку», и еще меня до смерти напугала парковая скамейка, которая гналась за мной шесть кварталов — вечером в прошлый понедельник — и тоже пыталась со мной заговорить. К разрушениям я отношусь очень спокойно. Для меня это естественно. Так что мой вклад в общую беседу ограничивается встревоженным высказыванием:

— Я никуда не пойду, если у нас не заказан столик; у нас заказано где-нибудь или нет?

Я замечаю, что мы все пьем сухое пиво. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь это заметил? Я — в темных очках без диоптрий в оправе под черепаховый панцирь.

В «Harry's» есть телевизор; идет Шоу Патти Винтерс. Теперь оно выходит не утром, а после обеда, и соперничает (не сказать, чтобы успешно) с Джеральдо Риверой, Филом Донахью и Опрой Уинфри. Тема сегодняшней передачи: равнозначен ли успех в бизнесе счастью? В «Harry's» дружно отвечают: «Определенно!», — сопровождая это криками и гиканьем. Все весело и дружелюбно смеются. Теперь на экране — кадры из старого репортажа с инаугурации президента Буша, потом — речь предыдущего президента Рейгана с еле слышными комментариями Патти. Ребята заводят вялый и неинтересный спор о том, врет он или говорит правду, хотя слов никто не разбирает. Единственный, кто горячится по-настоящему, это Прайс, и хотя мне кажется, что его голова занята чем-то другим, он использует этот повод для того, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свою неудовлетворенность. Он говорит, напустив на себя неуместно возмущенный вид: