— Как прошел вечер? — спрашивает она.

— Нормально, — отвечаю я и задумываюсь.

— Сколько человек было?

— Сорок. Или пятьсот, — пожимаю я плечами. — Не знаю.

Она вновь облизывает губы, снова касается своих волос.

— Когда ты ушел?

— Не помню, — отвечаю я после долгого времени.

— В час? В два? — спрашивает она.

— Кажется, в час, — говорю я, едва не перебивая ее.

— А-а. — Она снова замолкает, поправляет темные очки, черные Ray-Ban, которые я купил ей в Bloomingdale's за двести долларов.

— Там было так себе, — бессмысленно глядя на нее, говорю я.

— Почему? — с любопытством интересуется она.

— Просто было так себе, — говорю я, вновь глядя на свою руку, на пятнышки крови под ногтем большого пальца, на фотографию отца в молодости, стоящую на ночном столике матери, рядом с детской фотографией нас с Шоном, мы оба в смокингах, и никто не улыбается. Отец на фотографии в шестипуговичном двубортном черном спортивном пиджаке, белой с широким воротничком хлопчатобумажной рубашке, в галстуке, туфлях, а в кармане — платочек; все от Brooks Brothers. Он стоит в поместье его отца в Коннектикуте рядом с одним из деревьев, выстриженном под животное, и что-то неладное у него с глазами. Это было давным-давно.

Дождливым утром во вторник, после тренировки в Xclusive, я заезжаю в квартиру Пола Оуэна в верхнем Вест Сайде. С тех пор, как я провел там ночь с двумя эскорт-девушками, прошел сто шестьдесят один день. Ни одного слова об обнаруженных телах не было ни в четырех городских газетах, ни в местных новостях; нет даже намека на слухи. Я дошел до того, что стал спрашивать людей — девушек на свиданиях, деловых знакомых за ужином, коллег в коридорах Pierce & Pierce, — не слышал ли кто-нибудь о двух изуродованных проститутках, найденных в квартире Пола Оуэна. Но как в некоторых кинофильмах, никто ничего не слышал и не имеет понятия, о чем я веду речь. Их волнует другое: возмутительное количество слабительного и «спида»[57]], которыми теперь разбодяживают кокаин в Манхэттене, Азия в 90-х, полная невозможность заказать столик на восемь часов в «PR» — новом ресторан Тони Макмануса на Либерти Айленд, крэк. Так что я предполагаю, что тела, на самом деле, не были найдены. К тому же Кимбел тоже отправился в Лондон.

Когда я выхожу из такси, здание кажется мне иным, хотя я и не могу понять, почему. У меня по-прежнему есть ключи, украденные у Оуэна в ту ночь, когда я убил его, я вынимаю их, чтобы открыть дверь в подъезд, но они не не подходят. Вместо этого дверь открывает швейцар в форме, которого полгода назад не было, и извиняется, что замешкался. Я в замешательстве стою под дождем, потом он просит меня войти, радостно спрашивая с явным ирландским акцентом: «Ну, вы заходите или нет, вы ведь промокнете». С зонтом подмышкой я прохожу в подъезд, запихивая в карман хирургическую маску, взятую с собой от запаха. В руке у меня плейер, и я раздумываю, что мне сказать, как это сформулировать.

— Итак, чем я могу быть вам полезен, сэр? — спрашивает он.

Я не нахожу слов, — долгая, неловкая пауза, — перед тем как просто вымолвить:

— Четырнадцатый этаж, А.

Он пристально оглядывает меня, прежде чем посмотреть в свою книгу, потом, просияв, что-то отмечает.

— Ах, да, разумеется. Миссис Вулф уже наверху.

— Миссис… Вулф? — слабо улыбаюсь я.

— Да. Она агент по недвижимости, — говорит он, глядя на меня. — У вас ведь назначена встреча?

Лифтер (тоже новый) смотрит в пол, пока мы поднимаемся. Я пытаюсь вспомнить, как я шел сюда той ночью неделю назад, но понимаю, что не возвращался в квартиру после убийства девушек. Сколько стоит квартира Оуэна? — этот вопрос не перестает всплывать в моем мозгу до тех пор, пока не остается там, пульсируя. Утреннее Шоу Патти Винтерс было про людей с удаленной половиной мозга. Грудь моя словно набита льдом.

Двери лифта открываются. Я осторожно выхожу, когда они закрываются — оглядываюсь, потом иду по коридору к квартире Оуэна. Слышны голоса изнутри. Прислонившись к стене, я вздыхаю, ключи у меня в руке, я уже понимаю, что замок сменили. Пока я раздумываю, что мне делать, дрожа, глядя на свои черные туфли от A.Testoni, дверь квартиры открывается, и меня внезапно охватывает жалость к самому себе. Выходит женщина-маклер средних лет, улыбается, заглядывает в книжечку:

— Это вы у меня на одиннадцать?

— Нет, — отвечаю я.

Она говорит: «Прошу прощения» — и идет дальше по коридору, один раз, обернувшись, смотрит на меня со странным выражением лица, и исчезает за углом. Посреди стоит пара и что-то обсуждает — им лет под тридцать. На ней шерстяной жакет, шелковая блузка, шерстяные с фланелью брюки от Armani, серьги из позолоченного серебра, перчатки, в руках бутылка Evian. Он в твидовом спортивном пиджаке, кашемировом жилете, хлопчатобумажной рубашке, галстуке от Paul Stuart, через руку перекинут хлопчатобумажный плащ от Agnes B. Новые жалюзи, обшивка из воловьей кожи исчезла; но мебель, стенная живопись, стеклянный журнальный столик, стулья Thonet, черный кожаный диван — все как раньше. Телевизор с большим экраном передвинут в гостиную и включен, звук тихий, идет реклама, в которой пятна сходят с рубашки и говорят в камеру, но я хорошо помню, что я сделал с грудью Кристи, с головой одной из девушек, у которой отсутствовал нос и оба уха были отъедены, как сквозь содранное мясо на щеках и челюстях виднелись зубы, помню поток крови, заливший квартиру, вонь мертвечины, свое собственное смущение, в которое я погрузился…

— Могу я чем-нибудь быть вам полезна? — прерывает мои мысли агент по недвижимости. Должно быть, это миссис Вулф. У нее очень тонкое лицо с резкими чертами, нос крупный, утомительно-реальный ярко накрашенный рот, светло-голубые глаза. На ней шерстяной жакет, блузка из мытого шелка, туфли, серьги, браслет, от кого все это? Я не знаю. Может, ей и нет сорока.

Я все еще стою, прислонившись к стене, смотрю на пару, которая переходит обратно в спальню, оставляя главную комнату пустой. Я только что заметил букеты в стеклянных вазах, десятки букетов, они заполонили квартиру, их запах чувствуется и в коридоре. Миссис Вулф поворачивает голову туда, куда направлен мой взгляд, потом вновь смотрит на меня

— Я ищу… Разве Пол Оуэн не живет здесь?

Долгая пауза перед ответом:

— Нет, не живет.

Еще одна долгая пауза.

— А вы… уверены? — спрашиваю я перед тем, как ничтожно добавить. — Я не… понимаю.

Она осознает нечто, заставляющее напрячься мускулы на ее лице. Глаза суживаются, но не закрываются. Заметив хирургическую маску, которую я сжимаю в потной руке, она тяжело, порывисто дышит, не желая отводить глаз. Мне определенно все это не нравится. По телевизору, в рекламе муж поднимает кусок хлеба и говорит жене: "Слушай, ты права… этот маргарин действительно вкуснее дерьма". Жена улыбается.

— Вы видели объявление в Times? — спрашивает она.

— Нет… то есть, да. Да, видел. В Times, — запинаюсь я, собирая остаток сил, запах от роз густой, перебивающий что-то отталкивающее. — Но… разве квартира не принадлежит Полу Оуэну? — как можно убедительнее интересуюсь я.

Новая долгая пауза, прежде чем она признается:

— Никакого объявления в Times не было.

Мы бесконечно долго смотрим друг на друга. Я убежден, что она чувствует, что я собираюсь что-то сказать. Я видел это выражение лица и прежде. В клубе, что ли? Выражение лица жертвы? Или недавно оно появилось на телеэкране? А может, я видел его в зеркале? Кажется, проходит час, прежде чем я снова могу говорить.

— Но это… его, — я останавливаюсь, мое сердце екает, вновь начинает биться ровно, — это… его мебель.

Я роняю зонтик, быстро нагибаюсь, чтобы поднять его.

— Я думаю, вам лучше уйти, — говорит она.

— Я думаю… я хочу знать, что произошло.