— Ну, это… весьма интересно. С этим я как-то могу смириться.

Я достаю свой бумажник из газелевой кожи, вынимаю оттуда двадцатку и сую ее метрдотелю, в его неуверенную ладонь. Он растерянно смотрит на банкноту, смущенно бормочет:

— Спасибо вам, — и уходит, слегка ошарашенный.

— Нет. Спасибо вам, — кричу я ему вдогонку и сажусь напротив Бетани, вежливо киваю паре за соседним столиком, и хотя я пытаюсь как можно дольше игнорировать Бетани, насколько это допустимо правилами этикета, у меня ничего не выходит. Она выглядит потрясающе, как модель. Все расплывается. Я на пределе. Меня лихорадит, романтические порывы…

— А разве ты в Гарварде не курил? — это первое, что она спрашивает.

— Сигары, — говорю я. — Только сигары.

— Ага, — говорит она.

— Но я давно бросил, — лгу я, делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки.

— Это правильно, — кивает она.

— Слушай, ты без проблем заказала столик? — интересуюсь я.

Меня, блядь, трясет. Я кладу руки на стол, как дурак — я надеюсь, что под ее пристальным взглядом они перестанут дрожать.

— Здесь не нужно заказывать столик, Патрик, — говорит она успокаивающе, протягивает руку и кладет ее поверх моей. — Успокойся. Вид у тебя диковатый.

— Я спокоен, я абсолютно спокоен, — я делаю глубокий вдох и пытаюсь улыбнуться, а потом, сам того не желая, но не в силах терпеть, все-таки спрашиваю: — А как у меня прическа?

— Замечательная прическа, — говорит она. — Успокойся. Все хорошо.

— Я спокоен, — я опять пробую выжать из себя улыбку, но уверен, что получается просто гримаса.

Она говорит после короткой заминки:

— Хороший костюм. Henry Stuart?

— Нет, — говорю я обиженно, прикасаясь к лацкану пиджака, — Garrick Anderson.

— Очень хороший. — Она умолкает на пару секунд и вдруг спрашивает с искренним участием:

— С тобой все нормально, Патрик? Тебя так… колотит.

— Послушай, я просто устал. Я только что прилетел из Вашингтона. Буквально сегодня утром.

Все это я выпаливаю на едином дыхании, избегая смотреть ей в глаза.

— На частном самолете Дональда Трампа. Замечательный был полет. Сервис — на высшем уровне. Мне надо выпить.

Она улыбается, как будто я сказал что-то забавное, и пристально смотрит на меня.

— Правда? — говорит она, как мне кажется, не без некоторого самодовольства.

— Да.

Я не могу на нее смотреть, и мне стоит немалых усилий просто развернуть салфетку, положить ее на колени и поправить, чтобы она лежала так как надо. Я смотрю на стакан рядом с моей тарелкой и мысленно умоляю, чтобы скорей подошла официантка. Неловкая тишина, и поэтому кажется, что мои следующие слова звучат очень громко.

— Ты сегодня смотрела Шоу Патти Винтерс?

— Нет, я ходила бегать, — отвечает она. — Оно было про Майкла Джея Фокса, да?

— Нет, — поправляю я. — Про Патрика Суэйзи.

— Правда? За ними сложно уследить. Ты уверен?

— Да. Про Патрика Суэйзи. Совершенно точно.

— И как оно было?

— Очень интересно, — я делаю глубокий вдох. — Там в основном были споры на тему, стал ли он циником или нет.

— А ты как считаешь? — спрашивает она, по-прежнему улыбаясь.

— Ну нет, я не знаю, — я снова разнервничался, — это вообще-то интересный вопрос. На самом деле, они его рассмотрели не особенно глубоко. Я имею в виду, после «Грязных танцев» — нет, однозначно. Но после «Тигра Варшавы» — я не знаю. Может быть, я сумасшедший, но мне показалось, что я заметил в нем некую горечь. Я не уверен.

Она смотрит на меня, и ее выражение не меняется.

— Да, чуть не забыл, — я лезу в карман, — я написал тебе стихотворение.

Я передаю ей листок бумаги.

— Вот.

Я себя чувствую совершенно разбитым, меня немного подташнивает. Я действительно на пределе.

— О, Патрик, — она улыбается. — Как это мило.

— Ну, ты понимаешь, — я скромно отпускаю глаза.

Бетани берет листок и разворачивает его.

— Прочитай, — прошу я, воодушевившись.

Она озадаченно пробегает глазами стихотворение, на лице у нее отражается недоумение. Она прищуривается и переворачивает листок, чтобы посмотреть, нет ли чего на обороте. Видимо, она понимает, что это очень короткое стихотворение, снова переворачивает листок и еще раз читает строчки, написанные на лицевой стороне красной ручкой.

— Это типа хайку, понимаешь? — говорю я. — Давай. Прочитай его вслух.

Она прочищает горло и начинает читать. Очень медленно, запинаясь на каждом слове.

— Бедный ниггер на стене. Посмотри на него.

Она умолкает, щурится на листок, а потом неуверенно продолжает:

— Посмотри на несчастного ниггера. Посмотри на несчастного ниггера… на стене.

Она опять умолкает, в замешательство смотрит на меня и вновь опускает глаза на листок.

— Ну давай, — говорю я, оглядываясь в поисках официантки, — читай дальше.

Она опять прочищает горло и читает дальше, не отрывая взгляда от листа и понизив голос почти до шепота:

— Ну и хуй с ним… Хуй с ним, с этим ниггером на стене…

Она умолкает, вздыхает и все же читает последнее предложение:

— Этот черный — последний де… дебил?

Пара за соседним столиком — он и она — медленно обернулись и смотрят на нас. Мужчина ошеломлен, женщина в ужасе. Я злобно смотрю на нее, пока она не отводит взгляд и не опускает глаза на свой блядский салат.

— Ну, Патрик, — Бетани откашливается и протягивает мне листок, пытаясь улыбнуться.

— Что? — говорю я.

— Я вижу, что… — она за секунду задумывается, — что твое чувство… социальной несправедливости… — она опять откашливается и опускает глаза, — осталось прежним.

Я забираю у нее листок, убираю его в карман и улыбаюсь. Я пытаюсь изобразить искреннее и открытое выражение и сидеть прямо, чтобы она не подумала, будто я перед ней заискиваю. Подходит официант, и я спрашиваю у него, какое здесь подают пиво.

— Хейнекен. Будвайзер. Амстель Лайт, — перечисляет он.

— Да? — я смотрю на Бетани и делаю ему знак продолжать.

— Это… все, сэр, — говорит он.

— Что, у вас нет Короны? И Кирина? И Гролша? И Моррети тоже нет? — я озадачен и взбешен.

— Простите, сэр, нет, — говорит он осторожно. — Только Хейнекен, Будвайзер и Амстель Лайт.

— Но это безумие, — я вздыхаю. — Принесите тогда J&B со льдом. Нет, мартини Абсолют. Нет, J&B чистый.

— А мне еще минеральную воду San Pellegrino, — говорит Бетани.

— Мне тоже, — быстро добавляю я. У меня подергивается нога, и я ничего не могу с собой сделать.

— Хорошо. Перечислить вам наши специальные блюда? — спрашивает официант.

— Разумеется, — говорю я раздраженно, но тут же беру себя в руки и ободряюще улыбаюсь Бетани.

— Вы уверены? — Он смеется.

— Пожалуйста, — мне совсем не смешно. Я изучаю меню.

— На закуску у меня вяленые помидоры и икра с чили-поблано, также могу предложить суп из свежего цикория…

— Подождите минутку, — перебиваю я, подняв руку. — Подождите минутку.

— Да, сэр? — официант озадачен.

— У меня, вы сказали? Я могу предложить? Вы хотели сказать: у нас, в ресторане, — поправляю я. — У вас… то есть, лично у вас… нет никаких вяленых помидоров. Они есть в ресторане. У вас нет чили-поблано. Он есть в ресторане. Вы изъясняйтесь нормально.

Официант ошарашенно смотрит на Бетани, которая искусно разряжает обстановку вопросом:

— А как подают суп из цикория?

— Э… холодным, — говорит официант, еще не до конца оправившийся после моей вспышки. Он чувствует, что я на пределе, что я могу сорваться в любой момент. Он неуверенно умолкает.

— Продолжайте, — говорю я. — Пожалуйста, продолжайте.

— Его подают холодным, — повторяет он. — В качестве основного блюда у нас сегодня морской черт с манго, рыбный сэндвич на булочке с кленовым сиропом и… — он сверяется по блокноту, — …хлопком.

— М-м-м, звучит заманчиво. Хлопок — это, должно быть, вкусно, — я нетерпеливо потираю руки. — Бетани?