— Ну ты даешь, чухонец, — покачала головой Милана.

Она поймала меня опустевшим ковром где-то на уровне этажа пятого-шестого и затащила наверх, в нашу мансарду. Но прежде до меня долетели слова Огинского, брошенные им мне вслед:

— Османы дают вам на размышления полчаса!

После он еще что-то прокричал — кажется, о том, что лично ему все равно, как мы поступим — но тут за точность я уже поручиться не могу: из-за свиста в ушах толком не расслышал.

Собственно, что касается Сергея Казимировича: Маша выстрелила в него дважды, но Огинского умело вывели из-под огня, да и маскировкой до кучи накрыли — вынудив Муравьеву тратить силы и ману еще и на нее. В итоге первый выпущенный из «револьвера» заряд вовсе прошел мимо, а второй угодил в ковер, из-за чего, как уверяла наш метис, посадка у коварного поляка выдалась довольно жесткая. Но так или иначе, Сергей Казимирович скрылся, унеся с собой и моего фамильяра, и ответ на вопрос: насчет Англии — это все вранье или все же правда?

Златка твердила, что наверняка ложь — но что ей еще оставалось? Воронцова вполне допускала, что правда. Я же пребывал в полной растерянности, не зная, за что хвататься и как расставить приоритеты.

Первое, что пришло мне в голову — еще до того, как я поделился с товарищами услышанным от Огинского — обратиться за помощью к Тао-Фану: если кому и было под силу отобрать назад у Сергея Казимировича Фу-Хао, то только Князю. Однако белокурый дух откликнуться на мой призыв не сподобился. Не знаю даже, услышал ли он меня — телесно Тао-Фан сейчас с нами пребывать не изволил. Когда именно Князь исчез из мансарды, за моими переговорами с Огинским никто не заметил.

— Как бы то ни было, я буду здесь стоять до конца, — заявила Златка. — Пойму, если вы предпочтете прекратить сопротивление… Но сама никуда не уйду.

— Если Англия и впрямь выступит на стороне Турции, Болгарии первой не поздоровится, — заметила Тереза.

— Если моя страна лишится Стара-Загорской пещеры, ничего хорошего нас все равно не ждет, — проговорила царевна. — А на войне хоть уйдем красиво.

— Аргумент, — кивнула Воронцова — я не разобрал, с иронией или понимающе.

— Но, скорее всего, Огинский солгал, — упрямо продолжила болгарка.

— А вот это не факт, — покачала головой Милана.

— Наверняка так!

— Тут можно только гадать.

— С какой стати Англии защищать турок? Да еще против России?! На туманном острове кому-то жить надоело? Хотят получить новую Балаклаву?

— Резоны могут быть разные, — пожала плечами молодая графиня. — Всех раскладов мы не знаем.

— Вот и давайте исходить из того, что знаем! — бросила Златка. — Приказа сдать позицию нам никто не отдавал — сие уж известно наверняка! И мы…

— Погодите, — встревоженно перебила вдруг ее Маша. — Ничего не замечаете? Какой-то странный запах…

— Вроде, нет, — принюхавшись, проговорил я.

— Я тоже не чувствую, — сообщила Воронцова.

— Слабенький, будто из-под маскировки пробивается… — закрутила головой Муравьева. — Вот, оттуда! — указала она на разбитое окно.

Я посмотрел в том направлении, но ничего подозрительного не увидел. Аккуратно добавил маны — и все равно ноль.

— Что там? — осведомилась Милана. — Я ничего не вижу!

— Похоже на ковер-самолет, — пробормотала длинноножка. — Только маленький совсем. Пустой, без седока… Хорошо прикрыт — все как в тумане… И он горит!

Я влил в технику обнаружения скрытого сразу мерлинов сто — и наконец увидел то, о чем она говорила: у окна под самым потолком парил коврик размером не больше чем аршин на аршин, над ним поднимался жиденький сизый дымок. В нос мне ударил терпкий, пряный аромат.

— Все задержите дыхание — дым ядовит! — прокричал Ясухару, должно быть, тоже уже разглядевший странный гостинец у окна. — Нужно быстрее выкинуть эту гадость на улицу! — он чем-то ударил по коврику, но тот, отброшенный едва-едва, тут же вернулся на прежнее место. — Бейте же по нему! — завопил Тоётоми — и внезапно осел на пол.

Милана к этому моменту уже лежала ничком. Падала кулем, закатив глаза, Златка.

Я сложил неохотно подчинявшиеся пальцы в фигу, но если и сумел нанести удар — понять этого уже не успел, вдруг провалившись куда-то в липкий киселеподобный туман.

в которой кто-то просыпается, а кто-то засыпает

Пробуждение было долгим и мучительным — словно из последних сил пытаешься всплыть с глубины, а поверхность все еще где-то недостижимо далеко. Руки ватные и отказываются грести, ноги налиты свинцом и тянут ко дну, безумно хочется сделать вдох — но вокруг соленая, мутная вода. Перед взором мало-помалу начинают ползти фиолетовые круги, сердце сбивается с ритма, мысли путаются…

И вдруг, как взрыв — уже почти не чая того, ты выныриваешь. Жадно хватаешь ртом благословенный воздух, зажмуриваешься, потом торопливо распахиваешь глаза…

Я лежал на полу все в той же мансарде — на семнадцатом этаже Оклахома-тауэра. За окнами сгущались сумерки — а может, наоборот, брезжил рассвет нового дня. Это сколько же я спал? И почему до сих пор жив? Судя по всему, у турок было предостаточно времени, чтобы спокойно со мной расправиться.

Со мной — и с моими товарищами…

Я рывком приподнялся на локтях — и увидел Златку. Царевна сидела на полу в двух шагах от меня, обхватив голову руками и слегка покачиваясь из стороны в сторону, словно маятник. Рядом с ней свернулась клубочком Милана. Аккурат когда я на нее посмотрел, Воронцова вяло зашевелилась. Просыпается?

Я перевел взгляд левее: ближе к окну обнаружились лежащие Тереза и Тоётоми. Посмотрел направо: там, тяжело опираясь на перевернутую скамью, неуклюже пыталась подняться на ноги Маша. Взгляд Муравьевой блуждал, словно у пьяной.

— Что это было? — донесся до меня сонный голос молодой графини.

— Я проспала свою страну, вот что, — угрюмо отозвалась болгарка.

— Турки взорвали Чорлукскую пещеру? — спросила Милана.

— Стара-Загорскую! Хотя теперь сие уже не важно…

— А нас они тогда почему не тронули?

Да, отличный вопрос!

— Вот почему, — кивнула Златка куда-то справа от себя.

Протянув руку, Воронцова подняла с пола какую-то бумагу.

— Что там? — осведомился я.

— «Русскому командованию», — прочла вслух девушка. — «Сохраненные жизни ваших детей — жест моей доброй воли. Рассчитываю на понимание и встречную любезность. Бинбаши Али Кемаль». Что еще за бинбаши такой? — повернулась она к царевне.

— В османской армии это что-то вроде вашего майора, — бесцветным тоном проговорила болгарка. Али Кемаль — должно быть, имя командира янычар.

— А дети — это, типа, мы? — уточнил я.

— Похоже на то, — задумчиво кивнула молодая графиня. — Твоих же духов! Кроме всего прочего, теперь из-за нас командование еще и в долгу перед турками…

Слева заворочалась Тереза. Ясухару по-прежнему не шевелился.

Стоп! Как так вообще может быть: Златка давно очнулась, а Тоётоми еще нет? Они же у нас должны быть едины, не так ли?

Разве что кто-то не отнес его к числу русских детей…

Вскочив на ноги, я метнулся к японцу. Глаза его были закрыты, но дыхание — глубоким и ровным. Живой! Я недоуменно оглянулся на царевну.

— Он теперь сам по себе, — поняв мой невысказанный вопрос, проговорила та. — Как и я. Уж не знаю, радоваться или еще и сему огорчаться, но наша связь оборвалась.

— Как и все астральные узы, — раздался по соседству еще один знакомый мне голос.

Я обернулся уже на него: у окна мансарды стоял Тао-Фан.

— Сие побочный эффект от проделки ваших оппонентов, — пояснил Князь далее. — В радиусе доброй мили от очага устроенного ими астрального взрыва — то есть вот сей самой точки, — слегка притопнул дух ногой, — все тонкоматериальные скрепы напрочь порушены. Ну да нет худа без добра: если, скажем, царевна сомневается в оценке разрыва своей былой связи с господином Ясухару, то вас, молодая графиня, исцеление руки едва ли опечалит!