— А после того, как Маттео закончил школу, вы начали гастролировать? Вдвоём, без семьи?

— Мы и есть семья, другой у нас никогда не будет. Я слишком стар, а Маттео… Вы знаете, церковь запрещает евнухам жениться. Да им и не надо.

Значит, никаких потребностей у Маттео действительно не было. У Агнеты были, а у него — нет.

Юхан уныло переминался с ноги на ногу у входа в таверну. Он изнемогал от желания избавиться от тяжёлой корзины и глотнуть холодного пива. Барон обратил на него внимание и подозвал:

— Юхан, отнеси корзинку в дом фрау Гюнтер. Скажи, это подарок от меня. Ах, и серьги возьми, передай лично фрау Агнете! Записки не будет, на вопросы не отвечай, понял? Потом можешь быть свободен, держи монету.

— Всё сделаю, как вы велели, хозяин, — оживился Юхан.

— Кому этот подарок? Фрау Гюнтер? — внезапно севшим голосом спросил Мазини.

— Да, верно.

— Это правда, что вы женитесь на ней?

— Откуда такие предположения?

Мазини замялся и опустил голову точно так же, как это делал его ученик:

— Люди говорят.

— Мои дела с фрау Гюнтер — это личное, — отрезал барон не без мстительного удовлетворения. — Спросите у неё сами.

До середины мая времени оставалось немного.

Молясь утром в крипте, Маттео ощутил, как потянуло сквозняком, и услышал тихие шаги. Но не обернулся. Только «Pater noster» стал читать громче, чтобы тот, кто пришёл, мог повторять слова.

«Pater noster», — «Pater noster».

«Sed libera nos a malo», — «Sed libera nos a malo».

Нежный бесплотный голосок — бархатный мужской баритон.

«Но избавь нас от лукавого», — просили оба.

«Amen», — «Amen».

Барон поднялся с колен. Сосредоточен, спокоен. Глаза красные, словно ночь не спал.

— Я не понимаю слов молитвы.

— Это не обязательно, ваша милость.

— Вы не бросите меня?

— Нет. Я буду с вами, пока вы не исцелитесь.

— Вы — моя болезнь.

— Я каждый день молюсь за вас.

— Вы испытывали желание хоть раз в жизни?

Маттео поцеловал фигурку Девы и задул свечи на алтаре. Вышел в подвал с проломленным потолком и встал под солнечные лучи, словно его знобило. Барон не ждал ответа, но услышал:

— Не причиняйте мне боль, расспрашивая об этом.

— Я хочу знать о вас всё, — Эрик подошёл к Маттео и заглянул в голубые глаза. — Что с вами случилось, как вы живёте, что вы чувствуете?

— Раньше вас это не интересовало.

— Раньше ваше тело интересовало меня больше вашей души. Теперь, когда я знаю, что мои плотские притязания смехотворны, я хочу познать вашу душу. Хотя бы это мне позволено? Или любить вас даже как друга — это грех и ад кромешный?

— Духовная любовь между мужчинами допустима.

— Это утешает.

Маттео ужаснулся безысходности, прозвучавшей в голосе Эрика.

После ужина барон промокнул рот салфеткой и сообщил:

— Я решил жениться.

— Что-что ты решил? — не расслышала Катарина.

— Жениться, тетушка! Кроме вас у меня никого нет. Мне нужен близкий человек, который заполнит пустоту в моём доме и моей постели.

— И в твоём сердце, милое дитя!

— Моё сердце… Впрочем, неважно.

Маттео сжался от тревожного предчувствия.

— Ты уже присмотрел невесту?

— Нет. Надеюсь, вы поможете мне найти девушку — пусть незнатную, но честную и добрую.

— О! — радостно воскликнула Катарина. — Хелен, быстренько принеси из кладовки бутылку кларета! Наконец-то мой племянник заговорил о женитьбе! Как долго я этого ждала!

А поздно ночью, когда в доме тётушки Катарины все угомонились, Линдхольм навестил Сюзанну. Худая и смуглая, как египетский мальчик, она подставила барону плоские ягодицы и по его просьбе твердила непонятную фразу на латыни. Всё, что пожелает щедрый клиент! Патер ностер так патер ностер!

Утро барон встретил в кабаке в компании пьяных матросов. Он не развлекался. Он внимательно слушал невероятные матросские байки, лишь иногда направляя разговор в нужное русло.

Они скидывают выцветшие рубахи, берутся за руки и переглядываются. Тот, который поменьше, чернокудрый и голубоглазый, взволнованно переспрашивает в третий раз:

— Ты меня не отпустишь? Точно не отпустишь?

Загорелый нескладный подросток ему отвечает:

— Я тебя когда-нибудь обманывал? Хоть раз?

Маленький улыбается и крепче стискивает его пальцы. Они разбегаются и отталкиваются от песчаного обрыва. Взлетают, как две свободные птицы, крича от избытка чувств, страха и восторга. Море под ними призывно шумит и манит прозрачной лазурью. Они разбивают лазурь пятками и погружаются в тёплые воды Средиземного моря. Всплывают в облаке воздушных пузырей, крепко держась за руки.

Черноволосый мальчик смеётся, щурится от яркого солнца и порывисто обнимает подростка. Целует в солёную щёку:

— Не отпускай меня! Если ты меня отпустишь, я утону.

— Я никогда тебя не отпущу!

Бабка в грязном платье и небрежно накинутом платке, концы которого она сжимает в кулаке, как верёвку погребального колокола, ковыляет по песку и бессильно падает у кромки прибоя:

— Дети! Джино, Маттео! Вас матери ищут, бегите домой. Несчастье! Чума пришла в деревню! — Она смотрит, как морская пена накрывает её колени. — Господь всемогущий, чем мы прогневали небеса? За какие грехи ты нас караешь?

Соль высыхает на губах, оставляя горький налёт.

Маттео прибежал в комнату Мазини в слезах. Тот ещё не спал, сидел над нотной тетрадью. Маттео бросился к нему в ноги, прижался к острым коленям:

— Маэстро, он снова мне снился!

— Джино, упокой господи его душу? Я думал, сны перестали тебя мучить.

— Так и было! Но здесь они вернулись.

— Потому что здесь нет храмов. Мы живём среди еретиков, вот и снится всякий грех, — тихо, но убеждённо сказал Мазини.

— Не поэтому, маэстро! — Маттео заплакал и закрыл лицо руками. — Грех — во мне. Я думал, что скверну вырезали из меня, и поверил в свою чистоту. Но я ошибался!

— Это просто сны или ты… что-то почувствовал? — осторожно спросил Мазини.

— Просто сны. Вялые и бесплодные, как я сам. Но та душевная радость, которую я испытываю, встречая Джино во сне, — она греховна, маэстро! Выходит, моё тело невиннее моей души.

— Молитва очистит твою душу. Ты каждый день молишься?

— Не помогает…

Маттео заплакал ещё горше, когда понял, что не в силах рассказать учителю о том, что личико двенадцатилетнего Джино в солёных морских снах превращается в чьё-то взрослое, бледное, веснушчатое лицо.

Катарина Майер с воодушевлением взялась за устройство судьбы любимого племянника. Она держала на примете всех незамужних девиц и могла сходу предложить дюжину подходящих кандидатур. К несчастью, в каждой Эрик находил изъяны — не столь существенные, сколь раздражительные.

— Я уж и не знаю, кого тебе сосватать! Уж ты придира из придир!

— Так ведь жену выбираю, а не корову, — засмеялся Эрик. — Вот у ваших девочек изъянов нет. Вы воспитываете достойных невест.

— Моим девочкам не по статусу иметь изъяны. Они же крестьянские дочери, — заметила тётушка. — Их удел — покорность мужу.

— Идеальные жёны, — сказал Эрик многозначительно.

— Хм… Ладно, купеческая дочь, но крестьянская? Ты всё-таки барон, милый мой.

— Я мужчина в первую очередь.

— Неужто тебе Хелен глянулась?

Эрик подёргал бровями, позволяя Катарине самой расшифровать ответ.

— Я на вас рассчитываю, тётушка.

Непревзойдённый мастер ведения переговоров, Катарина умела улавливать даже самые туманные намёки. Про себя удивилась: «Вон оно что!», а вслух сказала: