— Ах, я сам хотел стать ангелом, чтобы замолить тот страшный грех, из-за которого господь покарал мою деревню!

— Какой грех?

— Грех моей любви к Джино.

В дверь тихо постучались. Не дожидаясь разрешения, в комнату вошла Хелен. Она растерянно посмотрела на сидевших на полу итальянцев, залитых слезами, и кинулась к Маттео:

— Что с вами, синьор Форти? Почему вы плачете?

— Я оплакиваю крушение иллюзий, Хелен. Мы напугали вас своими криками? Тётушка послала вас узнать, всё ли в порядке?

— Нет, синьоры. Тётушка проводила барона, после чего имела беседу с бургомистром Карлсоном. Он приходил сказать, что в осаждённой Риге бушует чума. Много людей умерло, и русские ждут, когда горожане сами сдадут крепость. Карлсон предупредил, что вводит особый режим на всех воротах.

Маттео потрясённо взглянул на Мазини и перекрестился:

— Чума в двух днях пути от Калина! Святая Дева Мария, спаси нас, грешных!

Неприятности начались у надвратной башни. Стражник потребовал, чтобы его милость немедленно отправился на аудиенцию к его светлости.

— Это Стромберг распорядился?

— Так точно, ваша милость!

— Я даже не могу переодеться? — изумлённо спросил Эрик.

— Его светлость приказал немедленно проводить вас к нему во дворец. Если потребуется, под конвоем.

— Тогда исполняй приказ, чего ждёшь!

Дворец Стромберга располагался на той стороне холма, которая смотрела на Нижний город. Если барон наслаждался морскими видами, то граф мог наблюдать за Ратушной площадью и Главной улицей. Эрик ожидал графа в просторном зале, украшенном коврами, гобеленами и позолоченной французской мебелью. Майская жара, как всегда, неожиданно нагрянувшая в Калин, заставляла потеть в тёплом камзоле. Он оттянул ворот рубашки и понюхал себя. Ну и вонь! Едкий и густой аромат порока.

— Добрый день, барон Линдхольм.

Эрик испуганно обернулся. Граф подкрался к нему по толстым коврам и напугал своим хриплым карканьем. Он держался неестественно прямо, лицо покрывала восковая бледность. Эрик подумал, что Стромберг болен.

— Добрый день, ваша светлость. Надеюсь, вы здоровы? — учтиво спросил он.

— Благодарю, я абсолютно здоров.

— Рад слышать, — обронил Эрик, раздражаясь от официального тона графа. — Я пришёл, — вернее, меня привели, — чтобы засвидетельствовать своё почтение…

— Оставим условности, барон. Вы знаете, что я хочу от вас услышать, — надменно отчеканил граф.

— И что бы это могло быть? — Эрик не выдержал и, как обычно, начал дерзить.

На острых бледных скулах появился румянец, что добавило графу живого очарования. Он тяжело вздохнул и обошёл Эрика по кругу, разглядывая несвежую одежду и принюхиваясь:

— Я хочу услышать, что вы осознали мерзость своего поведения. Отказались от дурных наклонностей. Раскаялись в содомских грехах. В конце концов, я хочу услышать, что вы оставили в покое меня и моих людей, — брезгливо морщась, процедил Стромберг.

Эрик наполнился ответной злобой.

— Я ваш преданный вассал, граф Стромберг, но не раб, чьей жизнью вы можете распоряжаться. Мои грехи — не ваша забота. Займитесь лучше своими людьми.

— Томас вас больше не побеспокоит, я выбил из него эту дурь.

Эрик не смог удержаться и хищно улыбнулся:

— К чёрту Томаса.

Стромберг замер, как гончая, почуявшая след:

— Вы намекаете на синьора Форти, который живёт у вашей родственницы?

Эрик рассмеялся. Когда-то он мечтал об этом моменте и теперь, несмотря на то, что передумал злить графа новой интрижкой, ощутил сладкий вкус победы. Он не ответил на вопрос, но губы сами собой разъехались в наглой триумфальной усмешке. Стромберг вспыхнул, как порох:

— Только не говорите, что он вас тоже домогался! Я никогда в это не поверю! Он церковный кастрат и человек высокой морали. Вы хотите опорочить чистого мальчика, потому что сами порочны до мозга костей и не выносите благочестие в других людях!

— Боюсь, вы глубоко заблуждаетесь, — Эрик вынул из кармана кружевные кальсоны и бросил к ногам Стромберга. — Передайте это вашему мальчику. Он забыл их в моей спальне.

— Что?

— И заодно спросите, на какую епитимью он согласился, чтобы переспать со мной. Учитывая ваш лютый интерес к моим постельным делам, уверен, вы получите большое удовольствие от беседы с церковным кастратом, — самодовольно заключил Эрик.

Стромберг замахнулся и влепил ему звонкую унизительную оплеуху. Эрик покачнулся, зацепился каблуком угол ковра и упал на пол. Схватился за стремительно распухающую щеку:

— За что вы меня ненавидите, Карл? Почему мы не можем жить мирно? Вы же любили меня. Вы на руках меня носили! — Эрик едва справился с чувствами: — Я до сих пор к вам привязан, неужели вы этого не чувствуете?

Граф отвернулся, сгорбив худую спину и спрятав лицо в ладонях. В ответ на искреннее признание он глухо отозвался:

— Заткнитесь, Эрик.

— Вы знаете, что это правда!

Стромберг отнял руки от лица, и Эрик увидел влажный блеск глаз и горькую натянутую улыбку.

— Вы ничего не понимаете, Эрик. Ступайте домой. Будем считать, я вас простил.

— Нет, погодите!

Он лихорадочно рылся в памяти и сопоставлял факты. Чутьё вело его к единственному выводу, очевидному и абсурдному.

— Вы не ненавидите меня, Карл… — прошептал он.

— Ступайте домой, — повторил граф и вышел из комнаты, оставив удивлённого Эрика сидеть на пушистом ковре.

Старый камердинер Ганс не позволил себе вольностей, но так разволновался, увидев молодого хозяина, что Эрик сам его обнял и поцеловал. Руки старика тряслись от радости.

— Скучал по мне, старина? Я вернулся! Разберись с моей одеждой. Боюсь, криворукий Юхан загубил весь гардероб.

— Не волнуйтесь, Эрик, я всё починю.

В своём преклонном возрасте он заслужил право называть барона по имени, чем охотно пользовался. Эрик привязался к нему и его дочери-кухарке. Некоторые гурманы Верхнего города приглашали на работу французских поваров, но Эрик привык к стряпне злоязыкой Марты. Она властвовала на старой кухне в сторожевой башне и ни в какую не хотела покидать закопчённое помещение. Как запасливая белка, она набивала подвалы солониной и мукой, а Эрик смеялся над ней и уверял, что никто не станет осаждать замок Линдхольмов. Чтобы попасть в Верхний город, враг должен прорвать две линии крепостных стен — одна мощнее другой. Совершенно невозможно! Марта спорила:

— Небеса и пончик! Эта преисподняя создана для того, чтобы хранить в ней всякое дерь…

— Прикуси язык, Марта! — сердился Эрик. — Будешь богохульствовать, отправлю пасти коров!

У него не было коров, но Марта пугалась так, словно были. Ходили слухи, что в молодости её соблазнил усатый немецкий солдат, и она сбежала за ним на Девятилетнюю войну. Прошла маркитанткой по полям Европы от Эльзаса до Шотландии и собиралась плыть в Северную Америку, но тут её бравого любовника подстрелили французы, и ей пришлось вернуться в мирный купеческий Калин. С тех пор она изливала своё женское разочарование потоками непристойных ругательств. Выходить замуж она категорически отказывалась.

Эрик с комфортом расположился в своих покоях, наполненных светом и морским воздухом. Уселся в кресло на террасе и улыбнулся, услышав в кустах сирени соловьиное пение. Они вернулись, пока его не было дома. Птицы выводили нежные трели, а барон подставлял лицо свежему ветру, остывая от разговора со Стромбергом.

Правда открылась ему внезапно и во всей полноте. Он вспомнил череду заурядных повседневных событий и увидел другую их сторону — тёмную, горькую.

Вот граф на руках переносит сына своего друга с лодки на берег: волны высокие, а у мальчишки новые сапоги. Он несёт его далеко — туда, где песок чистый и сухой, а когда ставит на ноги, наклоняется и ласково целует в макушку. А родных детей графа из лодки достают слуги. Эрик никогда не вдавался в такие мелочи: он привык, что его балуют больше, чем других.