— Давайте, синьор кастрат, расслабьтесь.

— Не надо, прошу вас!

— Не жалуйтесь, вы и не такое терпели.

Пластинки коснулись входа, заставив Маттео инстинктивно сжать мышцы. Его вспотевший живот подрагивал от напряжения. Он знал, что так больнее, но расслабиться не мог. Расширитель неумолимо ввинчивался в беззащитное тело, пока не вошёл на всю длину. Маттео застонал от тянущей боли, когда Финкельштейн движением пальцев раздвинул пластины.

— Умоляю, вытащите это…

— Свена об этом попросите, когда он будет на кол вас сажать, — беззлобно пошутил лекарь.

Он надел очки и внимательно осмотрел открывшееся отверстие, словно искал внутри метку дьявола или сгустки его ядовитой слизи. Поверх плеча таращился рыжий Свен. Его отпрыск от изумления затаил дыхание, и даже Клее мучительно привстал на цыпочки. Однако внутри кастрата не было ничего дьявольского — только розовая плоть, гладкая и блестящая. Младший Андерсен шумно сглотнул и засунул руки в карманы, чтобы скрыть порчу, которую наслал на него связанный арестант.

Удовлетворённый Финкельштейн сомкнул прибор и вытащил наружу. Маттео перевёл дух и затравленно взглянул на мучителей.

— А это у нас что?

Лекарь схватил арестованного за соски и покрутил заскорузлыми пальцами. Маттео застонал в голос.

— Какие крупные. Вам больно? Осмотр закончен.

— Развяжите его и уведите, — распорядился Клее и похромал за стол.

Когда обессиленного Маттео сняли с пыточного кресла и увели, Финкельштейн тоже присел к столу:

— Какой интересный случай, Клее. Завтра я напишу подробно, но первое заключение могу сделать сейчас, если хочешь.

— Говори, Клаус. Чем быстрее мы завершим это дело, тем лучше.

— Он был кастрирован лет в десять. Срамные волосы не появились, да и на теле волос нет. Тестикулы удалены через поперечный разрез. Возможно, шрам воспалялся и приносил страдания. Пенис не вырос до мужской нормы, а соски слишком чувствительны. В медицинских книгах я читал, что у евнухов растёт грудь, как у женщин. У нашего кастрата груди пока нет, но соски похожи на женские, при этом телосложение в целом мужское. В заднем проходе никаких повреждений, характерных для пассивных содомитов, нет. Я не уверен, что он рассказал правду о своих совокуплениях с мужчинами.

— Что ж, спасибо, Клаус. Добровольного признания в ереси и содомии достаточно, чтобы со спокойной душой отдать его Андерсену.

Финкельштейн задумчиво вертел в руках расширитель, клацая им, как портновскими ножницами:

— Это не такое простое дело, Клее. Тут надобно хорошенько подумать.

— О чём? — В косточках стреляло болью, и Клее с трудом мог сконцентрироваться.

— Видишь ли, содомия — это сношения двух женщин или мужчин.

— Верно. И что?

— А то, что кастрат — не мужчина. Он не способен совокупляться с женщиной ради продолжения рода. Я думаю, он вообще не способен совокупляться в мужской, так сказать, манере. Для этого требуется эрекция… — Лекарь снова пощёлкал своим прибором — клац-клац. — Синьор Форти может исполнять только пассивную, женскую роль. Но он и не женщина, хотя его внешность и округлости имеют женскую природу. А также он не ребёнок, хотя у него детский голос и нет волос на теле. Собственно говоря, кастрат — это нечто искусственное, ненастоящее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты считаешь, что анальное сношение кастрата с мужчиной нельзя классифицировать как содомию?

— Именно так я и считаю, мой друг.

Барон в бешенстве выскочил из Ратуши.

— Карлсон отказался мне помочь! Он не будет давить на Клее! Он мстит мне за то, что я не помог ему вернуть складочное право. Чёрт, но это же не я решаю, а Стромберг!

— Но вы хотя бы узнали, в чём обвиняют Маттео? — спросил Мазини.

Они быстрым шагом пересекали площадь. Крестьяне, толпившиеся с утра, разбрелись по соседним улочкам в поисках спасительной тени. Пекло, как в аду.

— Его обвиняют в проведении чёрных месс, — сказал барон и остановился. Взглянул на слугу: — Юхан, где ты купил ту янтарную девственницу?

— Какую? А, ту! Около непотребных домов есть весёлая лавка. Хозяйку зовут мадам Жасмин, у неё много всяких игрушек.

Барон размахнулся и влепил Юхану пощёчину. Потом ещё одну, по другой щеке:

— Болван безмозглый! Плут!

— Да где бы я нашёл вам католические мощи?! — защищался Юхан. — Я весь город перевернул, эта янтарная штука — единственное, что попалось! Жасмин сказала, что она так похожа на настоящую Деву, что только папа Римский отличит подделку.

Эрик принялся молча избивать слугу. Колотил по груди, плечам и спине — Юхан только успевал уворачиваться. Мазини бросился его защищать:

— Ваша милость! Он всего лишь исполнял приказ! — Потом подумал и спросил: — Так это вы подарили Маттео ту фигурку, которую конфисковал Клее?

— Да. Мне и в голову не пришло, что эту вещь можно куда-то вставлять.

— Ох! — простонал Мазини. — Он молился на неё!

— Это ещё не всё, маэстро. Каким-то образом у Клее оказались кальсоны Маттео.

— Как это могло произойти?

— Не знаю, — Эрик скривился от воспоминаний, но продолжил: — Я бросил их в лицо Стромбергу, когда поссорился с ним после возвращения домой. Это долго объяснять, но, поверьте, я не хотел ничего плохого.

— Они были у вас, потом у графа, а теперь у Клее? Но как? — ошарашенно спросил Мазини.

— Понятия не имею. Недавно граф требовал, чтобы я донёс на Маттео. Я отказался. Возможно, он решил обойтись без моей помощи.

— Но он любит Маттео!

Эрик приблизился к Мазини, прошептал ему в лицо:

— Нет, Стромберг любит меня. Эта любовь ожесточила его и превратила в фанатика. Возможно, он возненавидел Маттео, когда узнал, что я полюбил его всей душой, а не просто развлёкся, как с дворовым мальчиком.

— Вы полюбили Маттео? Но как граф мог догадаться? — спросил Мазини.

— Так его милость сами графу и признались! Мол, люблю и готов нести позор, потому что евнух — настоящий мужик по сравнению с вами, ваша светлость, — процитировал Юхан из-за плеча Мазини. Один глаз у конопатого наглеца покраснел и опух.

Эрик поднял на него тяжёлый взгляд:

— Подслушивал? У тебя хорошая память.

— Значит, это граф выдал Маттео? — в глазах маэстро плескался страх.

Он столько узнал за последний день, что мысли его бестолково путались.

— Я не уверен, синьор Мазини. Кое-что не сходится. Граф Стромберг знал о нас и имел причину для ненависти. Он мог выдать Маттео из ревности. Но он не знал о крипте, а проведение чёрных месс — главное обвинение Клее. О молельне знали только я и Хелен. — Эрик провёл ладонью по лицу, вытирая пот. — Девчонка тоже могла выдать Маттео — как дьявола-еретика, из-за которого началась чума. Но она не знала подробности наших отношений. И откуда в крипте взялись кальсоны? Надо ещё раз допросить Хелен, она должна признаться.

— Получается, вы один знали обо всём? И о мессах, и о ваших любовных делах?

— Да, я знал обо всём. Вы подозреваете меня?

— Нет, ваша милость. Теперь я вижу, что вы любите моего мальчика. Но, боюсь, Маттео думает иначе.

Они шагали по пыльной мощёной улице, боясь заглядывать в немногие открытые окна. Эрик, как всякий смертный человек, ощущал непреодолимую потребность запереться в своём родовом гнезде, чтобы видеть и обонять фиолетовые грозди сирени, а не фиолетовые чумные бубоны, но он не мог бросить Маттео без помощи. Страх потерять его был сильнее страха смерти.

Не успели они зайти в дом, как тётушка Катарина подхватила барона под руку со словами:

— Тебя ждёт важная гостья, мой милый.

— Пусть подождёт ещё немного, мне нужно поговорить с Хелен.