— Мне не пристало открывать Нурамону свое сердце. Он любит другую, и я не имею права сбивать его с пути поисков, потому что я тоже люблю ее и желаю ей счастья.

— Значит, ты думаешь, что станешь предательницей, если поговоришь с Нурамоном… Ах, дитя, да что может случиться? Если любовь Нурамона к Нороэлль настолько прочна, как кажется, то твои слова не будут представлять опасности для них. Но если нет, ты убережешь Нурамона от заблуждения. Нужно помнить еще кое о чем. Фародин тоже любит Нороэлль. В конце концов, если они оба все же найдут Нороэлль, она выберет только одного из них. Представь себе, что это будет Фародин. Если так случится, твое признание в любви станет утешением для Нурамона. Но есть и третья причина, которая важнее всех остальных. Настанет день, когда ты горько пожалеешь, что не поговорила с Нурамоном. Что бы он ни ответил, его слова освободят тебя. Если эльф отвергнет твою любовь, то лишит тебя иллюзии. При всей боли, которую он сначала причинит тебе, он освободит в твоем сердце место для другого. Сердце должно делиться, Обилее, иначе оно окаменеет. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Рискни и поговори с ним, если вы еще когда-либо встретитесь.

Обилее показалось, что слова сдавили горло королевы. Хороший ли это совет? Взгляд Эмерелль был открытым и приветливым. Ничто больше не напоминало ту могущественную эльфийку, которая заставила девушку принести клятву на крови. Может быть, она говорила о себе? Может быть, это ее сердце превратилось в камень? Многие думали так о королеве. Она казалась холодной и неприступной. Теперь Обилее знала другую Эмерелль. Но сколько осталось от той молодой эльфийки, которую любил полководец Фальрах? Довольно ли, чтобы завоевать его родившееся заново сердце?

Кровь сочилась из полусырого мяса, из-за чего подгоревшие кусочки лука казались островками в пурпурном море. Олловейн поднял голову. Никогда его еще так плохо не кормили при дворе. С тех пор как он прибыл, в воздухе висело почти ощутимое напряжение. Королева послала его в ванную. Приятно быть чистым, надеть чистую одежду. После долгого пути он выглядел словно бродячий кобольд-паяльщик, и, кроме всего прочего, воняло от него, как от фьордландца.

Олловейн уже дважды хотел заговорить об украденной книге, но Эмерелль отказывалась. Создавалось впечатление, что она ждет чего-то. Чего-то, что не имеет никакого отношения к его долгому путешествию. Королева краем глаза наблюдала за своим мастером меча, и он храбро поглощал эту невозможную пищу.

Они обедали на террасе под тутовыми деревьями, там, где много лет назад началось его путешествие. Кроме двух кобольдов, сохранявших почтительное расстояние, здесь не было больше никого.

Море свечей окутало все мерцающим золотистым светом. Ветер доносил из сада аромат спелых абрикосов. А еще пахло сухой травой и пылью. Над ними витало дыхание конца лета. И еще к этому примешивался другой аромат. Запах, будивший что-то глубоко внутри… Но определить его Олловейн не мог. Аромат был тяжелым и чувственным. Он возбуждал. И это тревожило мастера меча, ибо возбуждение было последним чувством, которое можно было проявить в присутствии королевы. Его мужское достоинство упиралось в тюрьму брюк. Олловейн был рад, что сидит, что его неловкое положение осталось незамеченным. Танцующий Клинок отчаянно пытался совладать с возбуждением, но от этого кровь только сильнее приливала к бедрам.

Он бросил взгляд на завернутую в лохмотья книгу, лежавшую на каменном парапете. Он украл рваную тряпку с чучела на одном поле и замотал в нее драгоценный фолиант, чтобы он привлекал к себе меньше внимания. И ему удалось! Эмерелль вообще не обращала на нее внимания. Вместо этого она украдкой наблюдала за ним.

На королеве было темно-красное вечернее платье. Темные гранатовые украшения лежали на ее коже, будто свежие раны. Было жутко тихо. Ни одна птица не пела, даже сверчки не стрекотали. Так замолкает природа, когда появляется охотник. Олловейн огляделся. Эмерелль еще не говорила о тенях. Они еще здесь? Это они лишили ночь голосов?

Тишина давила все сильнее. Единственным звуком было позвякивание серебряных столовых приборов по дорогим тарелкам. Мастер меча отодвинул кровоточащий кусок мяса к сгоревшим луковицам. Это он есть не может!

— Тебе следовало бы прогнать своего повара.

Эмерелль натужно улыбнулась.

— Повара и его советчицу. — Она положила прибор на тарелку и промокнула губы шелковым платком.

Оба кобольда подбежали к столу. Безмолвно забрали тарелки.

— Тебя долго не было, — вдруг сказала королева.

— Ганда была тяжело ранена, когда открывала врата на тропы альвов. Должно быть, творя заклинание, она допустила ошибку.

— Тяжело ранена…

Олловейн рассказал об их поисках, о загадочном существе, изменявшем свой облик и так сильно навредившем им. Только в одном пункте он погрешил против правды. Он утверждал, что это была его идея — забрать книгу, ради которой так хладнокровно убивал их безликий враг.

— А Ганда воспротивилась этому. Лутинка, которая не пожелала участвовать в краже. Необычно. — Слабая улыбка Эмерелль говорила больше всяких слов. Она видела Олловейна насквозь. — А мой героический мастер меча превратился в обычного вора. Ты уверен, что все было именно так?

Кровь прилила от бедер к голове.

— Именно так, и никак иначе. — По крайней мере голос его звучал твердо. Какой же из него все-таки негодный лжец!

Эмерелль поднялась и подошла к парапету. В ее движениях было что-то тяжелое и чувственное. Каждый шаг ее сопровождался звуком серебряных колокольчиков, но Белый рыцарь не сумел обнаружить украшение, служившее источником этого металлически мелодичного шепота. От бедер и выше платье облегало королеву слишком сильно, чтобы скрытые под ним колокольчики могли звенеть. Должно быть, они у Эмерелль на ногах. Чего она этим добивается?

Королева пришла на ужин босиком. Платье было чуть выше лодыжек. Узкие ступни украшал темный, нарисованный соком куста динко, узор из извилистых линий.

Нет, это не извилистые линии, это тела змей вокруг нежных лодыжек королевы, исчезающие под подолом ее платья. Уходящие туда, где таится манящий перезвон колокольчиков…

Кончиками пальцев Эмерелль размотала грязные тряпки.

Олловейн задумчиво смотрел на владычицу. Если бы Эмерелль не была королевой, он подумал бы, что она пытается соблазнить его. Что произошло за минувшие годы? Что так сильно изменило правительницу?

Королева замерла. Губы ее безмолвно шевелились. Она отошла от парапета. Бледная. Удивленная.

— Госпожа?

Небрежным жестом она велела Олловейну молчать и уставилась на книгу. Повисла мертвая тишина. Смолк даже ветер в листве деревьев.

— Ганда потеряла левую руку, когда ты украл книгу? — после долгого молчания спросила Эмерелль, очевидно, пытаясь сохранить спокойствие.

— Да.

— Она была левшой?

— Не знаю. — Олловейн спросил себя, какое отношение имеют к книге эти вопросы.

Королева снова подошла к парапету и кончиками пальцев коснулась обитой латунью кожаной обложки.

— Раньше ворам отрубали руку, которой они крали. Левши теряли левую. Таков закон… Насколько тебе известно, я изменила это. Кровавое правосудие теперь вершится очень редко.

Олловейн не знал что сказать. Несмотря на то что в народе Эмерелль считали образцовой правительницей, она то и дело удивляла всех своими жестокими приговорами. Они были редки и могли быть оправданны, но совершенно не вписывались в образ нежной, понимающей правительницы, который эльфийка пыталась создать для большинства. Когда ее загоняли в угол, она становилась очень опасной. Мастер меча подавленно вспомнил ту ночь, когда она перерезала тропу альвов. Одним этим поступком королева запятнала свои руки в крови сильнее, чем любой из воинов, с которым он когда-либо встречался.

— Ты знаешь Мелиандера, князя Аркадии? — вдруг спросила Эмерелль. — Он написал эту книгу. Существует лишь один экземпляр. Он очень драгоценен, но… Он свел Мелиандера с ума. Князь казнил сам себя. В мраморной ванной, наполненной черными чернилами, он перерезал себе вены и диктовал своему личному слуге последние страницы, постепенно истекая кровью. Личным слугой был лутин. Он обокрал своего господина, после того как тот скончался. Все это было очень Давно. Тогда драконы еще были правителями Альвенмарка, а я — странствующим рыцарем у них на службе. Я была для них обвинителем, судьей и палачом. Меня послали найти того лутина и казнить его. Он был левшой…