Я поймал себя на том, что перестал жевать, и смотрю во все глаза на Томилу напротив себя. Проглотил. Запил остывшим молоком.

Ранние осенние сумерки начали сгущаться за оконцем, и свеча отбрасывала на лицо женщины дрожащий отсвет.

— А дальше? — спросил я.

— Стояла Русалочья неделя, — староста опустила взгляд на огонь, будто в этом маленьком горящем фитильке видела она Жар-птицу во плоти. — Лес наполнился нечистью. В нём пробудились самые необузданные силы. Все жители нашей деревни знают, что в эту пору от чащобы нужно держаться подальше. Но Мария, уйдя от матери в тот день, повстречала охотника Невзора, одного из своих любодеев. Тот стал её выспрашивать, что с ней приключилась, но Мария поведать о разговоре с матерью не решилась. И тогда Невзор позвал её в лес прогуляться. Стал уговаривать. Признался, что видел цветущий папоротник.

— Так ведь это не на Русалочью неделю бывает, — я лукаво глянул на Томилу, но та лишь отмахнулась.

— До того ли было себялюбивой Марии? — староста горько усмехнулась. — Эгоистичная девушка, соблазнённая ласковыми речами Невзора, воспылала надеждой, что найдёт цветущий папоротник, а с ним и клад, о котором в баснях говорится.

— Неужто Невзор её убил? — с хмурым видом осведомился я, допив молоко.

— Можно и так сказать, — Томила пожала плечами. — В лесу Мария попала в ловушку, которую устроили для неё обманутые жёны. Они же и подговорили Невзора помочь в этом деле. Потому что он понимал, насколько Мария девица распутная, и ему это не нравилось. Охотник думал, они припугнут её да проучат, чтоб успокоилась уже. А Мария попыталась от них убежать. Помчалась к болоту, где одну тропку знала. И уже до чёрной трясины добралась, как вдруг споткнулась и упала. Расшиблась сильно.

Я услышал, как шебуршит под лавкой Кот. Он тоже слушал с интересом.

— И бабы её догнали? — предположил я.

— Догнали, — староста коротко кивнула. Поджала губы на мгновение. И глянула на меня так, что я и без слов понял. — Раззадоренные гневом и преследованием, начали они бить девушку с остервенением. Схватили за прекрасную льняную косу, которой так завидовали, да и отсекли её серпом под корень. В воду её швырнули. Мария попыталась их остановить. За серп схватилась так, что ладони до кости рассекла. Закричала.

— А что же любовник её, Невзор? — историй о людском предательстве я знавал превеликое множество, но всё же лелеял смутную надежду, что это была не одна из них.

— Вроде пытался помешать, завидев серп. Но на запах крови явились кикиморы, — Томила задумчиво провела ладонью над пламенем свечи, чуть не касаясь его. Отдёрнула руку. — Говорили, что сначала по болотной воде круги пошли. Забулькало. А потом из трясины появились уродливые бестии. Глядь! — староста хлопнула раскрытой ладонью по столу так, что даже я подскочил. А кот под лавкой тихо зашипел, выражая возмущение. — А они не только в воде. И за кустами стоят. Притаились. Ждут, когда можно будет броситься. Ну бабы и перепугались и с визгом убежали прочь. Оставили избитую, израненную Марию одну на растерзание. Убежал и Невзор, отчим её. Тот самый муж матери, на Марию польстившийся.

Я поморщился. Кикиморы жалости не ведали. Они были намного агрессивнее русалок. Да и договориться с ними было попросту невозможно в спокойном состоянии, а уж коли они кровь учуяли, так и подавно.

— Невзор явился к жене с повинной. Рассказал ей всё без утайки. Даже на колени встал. Твердил, что не думал, что всё так обернётся, — взор Томилы сделался сердитым. — Думал, припугнут девку. Ума вставят. Сам себя винил. Молил простить за слабость проявленную. Да только мать Марии и слушать не пожелала. Велела собрать мужиков и воротиться в лес. Найти Марию. Или хотя бы то, что от неё осталось.

Староста потёрла лоб. В эту минуту она показалась мне гораздо старше, чем на самом деле.

— И Невзор послушался.

Женщина повернулась к маленькому окошку, вгляделась в сумерки снаружи, где по улочке время от времени проходили люди. Кто-то разбирал праздничное убранство на площади. Кто-то гнал коров с выпаса. Томила отвечала за них всех. И, стало быть, за Марию в своё время тоже отвечала. Но не доглядела. Допустила трагедию в той семье, оттого и винила себя в происходящем пуще, чем прочие.

— Он собрал мужиков, — молвила староста. — Пошли они на болото. А там на них напала огненная птица, которая и сожгла заживо незадачливого отчима Марии. С тех пор миновало три месяца. Но на все шумные праздники из чащобы прилетает Жар-птица и мстит. Будто людская радость ей горше всего на свете. То стог сена спалит, то поле подожжёт, то сарай. Никто не погиб покамест. Но посевы сгорают, а скот разбегается, его отлавливать потом приходится, чтоб в трясину не угодил. Люди боятся, как бы она их без провизии на зиму не оставила. Кто-то даже ведёт разговоры о том, чтоб в другое село перебраться.

Мой смех вызвал на лице старосты негодующее выражение.

— Вам лишь бы праздновать, — отсмеявшись, пояснил я. — Сидели бы тихо. Не шумели. Внимания не привлекали. Глядишь, успокоилась бы ваша птица-огневица.

Но Томила лишь покачала головой.

— Разобраться с ней надобно, Ловчий, — после краткого размышления, сказала она. — Найти и успокоить раз и навсегда, пока никто не погиб.

Хотел было ответить, что погибла уже Мария ваша, которую глупые деревенские бабы отдали кикиморам на блюдечке с голубой каёмочкой. Но потом глянул в глаза Томилы, усталые и печальные.

— Я не ищу работу, — кисло произнёс я, чувствуя себя при этом ужасно.

Дело было даже не в людях, относительно тёплом приёме и пресных ватрушках старосты. Мне отчего-то сделалось жаль именно Жар-птицу.

Кот потёрся о мои ноги под лавкой. Ткнулся головой под колено так, чтоб я почувствовал. Будто просил не отказывать в помощи. Странное дело, мой варгин, который так возмущался этими болотами и стремился поскорее переправиться на другую сторону Быстринки, с готовностью хотел задержаться и помочь.

— Мы заплатим, сколько велишь, — без особой надежды сказала Томила. — Помоги защитить деревню, Лех. Прошу тебя.

И тогда я вздохнул. И кивнул, соглашаясь.

Клочья тумана мрели промеж облысевших зарослей в зыбком, рассветном воздухе. Кустарник в этой части леса был невысокий, но путанный и колючий. Я пару раз цеплялся за него рукавом. Кот семенил впереди, разнюхивая путь на узких звериных тропинках неизвестной чащобы. Усы его топорщились, а шерсть на спине так и играла волнами.

То и дело под ногами хлюпала влажная почва. Я всё ждал, когда сапоги мои пропустят воду, отяжелеют и застудят ноги, но пока обувь справлялась. Что ни говори, а добротные сапоги для Ловчего зачастую важнее зачарованного меча.

Где-то застучал дятел. Этот звук разнёсся по затихшему осеннему лесу отчётливым эхом. Ему отозвались горластые лягушки. Это жутковатое сочетание вязкой тишины и отдельных, пронзительных звуков могло бы напугать даже самого закалённого человека.

Старый лес дышал в лицо промозглой сыростью с нотками гниения и застоявшейся воды. С каждым шагом этот тяжёлый дух всё усиливался, что наводило на мысль о том, что мы с Котом идём в верном направлении — в сторону топи. Будто спускались в гнилой, поросший плесенью погреб — чем дальше, тем холоднее и противнее.

Меж колючими кустарниками и зарослями вербы вскоре начали появляться первые кочки, а с ними и засохший камыш. Тропка под ногами стала пружинить сильнее. В оставляемых мною следах скапливалась водица, грязная и мутная, пахнущая торфяником.

Древесные стволы здесь выглядели болезненно корявыми. Ветви клонились к земле, будто с покорностью кланялись трясине. Никакого тебе золочёного убранства и ярких красок осени. Разительный контраст с тем миром, что видели мы подле деревни. Однажды промеж древами мелькнула низенькая тень. Какой-то мелкий лесной дух с опасливым любопытством решился взглянуть на нас с котом, но, вероятно, понял, кто забрёл в его владения, и потому поспешил ретироваться ещё до того, как мы его распознали.