— Это почему? — я приподнял одну бровь.

Тем временем девчонки приметили Кота у моих ног. И самая отважная попыталась его приласкать. Протянула ручонку. Варгин предупредительно выгнул спину. И тотчас получил от меня легкий тычок сапогом вбок.

Девочка с русой косой робко погладила мягкую, черную шерстку. Улыбнулась сначала Коту. Потом — мне.

— Потому что это всё страшилки, — презрительно фыркнул конопатый мальчишка. А потом, робея, спросил: — А меч всамделишный у тебя?

— Самый настоящий, — я немного вытащил оружие из ножен, позволив булатной стали сверкнуть на солнце и вызвать восхищенные вздохи детворы. — Хотите покажу, чем настоящий Ловчий борется с нечистой силой?

Ответом были восторженные кивки.

И тогда мы уселись прямо там же, у околицы. Дети окружили меня тесным кольцом и принялись рассматривать и меч в ножнах, и кинжалы, что я достал из-за голенища сапога, и мои отвары в пузырьках — всё то, что я посчитал безопасным и интересным для их детской любознательности. А они наперебой спрашивали меня о том, для чего нужно то или другое. Как убить кикимору? Нужно ли бояться домового? Что делать, если наткнулся на лешего? Кому во время охоты приносить первое подношение? И многое другое, о чем могут со всей простотой и открытостью спросить малыши. И о чем никогда не посмеют вопрошать их родители.

Впрочем, и последние не заставили себя долго ждать. Примерно через час мамки спохватились и ринулись на поиски своих драгоценных чад, кои обнаружились в обществе Ловчего.

Ух, и наслушался же я от гомонящих баб!

— Напугал детей ужасами!

— Окаянный!

— Небось, сглазил!

— Ты глянь! И ножи разложил! И как они не поранились?

— А как зельями не отравились?!

В ответ я лишь посмеялся.

— Нечего детей без присмотра бросать, хозяюшки, — беззлобно заметил я. — Они из чьего-то дому лучину стянули и траву втихомолку палили у самой околицы. А если бы что-то посерьезней загорелось?

Впрочем, слушать «окаянного Ловчего» никто не пожелал. Мамки ворчали и негодовали все время, пока разбирали своих отпрысков. Отпрыски разбираться не торопились. Да и вообще крайне негодовали, что нашу с ними увлекательную беседу так бесцеремонно прервали.

Дождавшись, пока местные разбредутся по домам, я и сам встал с насиженного места и направился на сеновал к Бажену. Вечерние сумерки густели. Ночная прохлада наползала с реки, где уже вовсю голосили лягушки. А на сеновале старосты оказалось сухо и вполне пристойно. Приятно пахло сухой травой. Даже не слышно было, чтобы мыши шуршали в соломе.

Я забрался на второй ярус. Снял там всё лишнее, включая перевязь с мечом и дорожную сумку. Заложил руки за голову. И принялся ожидать, задумчиво жуя соломинку.

Ждать пришлось около получаса.

Она тихо постучала. Приоткрыла дверь. Петли протяжно скрипнули в тиши.

— Я принесла вам поздний ужин. Молоко и хлеб. Чтобы лучше спалось на сытый желудок, — мне почудилось, что её голос слегка дрожал. То ли от волнения. То ли от потери крови накануне.

Петли снова скрипнули. Дверь затворилась, погружая сеновал в сумрак.

И тогда я ловко спрыгнул с верхних настилов, оказавшись лицом к лицу с Вереей. От неожиданности жена старосты вздрогнула, когда ненавистный охотник на нежить очутился прямо пред нею.

Я выбросил вперед правую руку. Перехватил белую шею, совершенно теплую и человеческую на ощупь. Прижал женщину спиной к дощатой стене сеновала. Сжал пальцы. Совсем легонько. Но достаточно, чтобы почувствовать частую пульсацию крови в жилах.

Она выронила крынку сразу, как моя рука коснулась её тела.

Со звоном разлетелись черепки.

Молоко брызнуло на ноги.

Хлеб улетел во тьму. Туда, где с лёгким присвистом шипел Кот, готовясь к возможной битве.

Верея запрокинула голову. Глянула на меня с вызовом.

— Хочешь убить — убей меня, коли считаешь нужным, Ловчий. Но не мучай. Как иной твой собрат мучает моё племя ради одного лишь удовольствия.

Она тяжело сглотнула. Перевела дух в ожидании своей судьбы.

И тогда я глухо рассмеялся. Наклонился ниже. К самому её уху. Так близко, что губы коснулись мягкой пряди волос, которая выбилась из толстой косы. Чтобы лишь одна Верея могла расслышать мои слова:

— Я давно научился понимать, где твари, а где нежить, добрая хозяйка. Ведь порою человек хуже монстра, а нежить человечнее иной людской особи. И ты не опаснее ваших пчёл на пасеке.

— Как? — она тяжело сглотнула, но даже не попыталась высвободиться. — Как ты всё понял?

Теперь от неё не пахло тиной или затхлостью, которая должна была вызывать ужас. Лишь сладкой жёлтой кувшинкой с тонким медвяным ароматом, от которого немного кружилась моя голова.

— Ты годами жила подле этой деревни, но лишь пугала местных, — прошептал я ей на ухо. — Ты не трогала жителей даже когда за тобой явилась толпа разъяренных мужиков. Напугала их. Но даже не ранила никого. И на меня ты напала не чтобы убить, а лишь из собственного страха, — я тихо усмехнулся и немного ослабил хватку. — Что же стало на самом деле с тем утонувшим мальчиком, из-за которого всё началось, Верея? — её руки тем временем уперлись мне в грудь, мягко отталкивая. — Жена старосты — лобаста. Кто бы мог подумать?

— Тише, — страх на красивом лице уступил место негодованию, когда она поняла, что убивать я никого не собираюсь. — Вдруг кто услышит.

Она настойчивее оттолкнула меня.

— Пусти, ловчий. Всё тебе расскажу. Мне спешить некуда.

Я, наконец, отпустил тёплую шею женщины.

— А муж тебя не хватится? — вкрадчиво осведомился я, отступая от неё на шаг. — Ушла на сеновал к чужаку, да и пропала.

— Он выпил за трапезой столько медовухи, что проспит теперь до первой зари, — она прошла вглубь помещения, поманив меня за собой. — А из местных меня никто не видел. Так что у нас будет время поговорить.

Верея бросила короткий взгляд на перевернутый бочонок в углу. Там во тьме янтарным светом поблескивали сердитые глаза варгина. Кот взора с женщины не сводил. Однако, шипеть перестал. Интересно, поняла ли лобаста, что он непростой кот? Или всё ещё думала, что Ловчий таскается по миру с животинкой, дабы скрасить собственное одиночество?

Старостина жена тем временем дошла до тюков с сеном у дальней стены и присела на один из них, кривясь от боли. Похоже, наша стычка у озерца сказалась на ней куда сильнее, чем я полагал.

— Слушаю тебя, — я сел на тюк напротив.

— Хочешь знать, как я стала лобастой и вышла замуж за Бажена? — по её лицу становилось понятно, что женщина нервничает.

Верея боялась меня. Еще бы! Держать исповедь пред ненавистным Ловчим, который неровен час может снести тебе голову без предупреждения.

— Твоё прошлое меня не интересует, — я подался к ней, продолжая говорить тихо. — С чего селяне вдруг схлестнулись с вашими?

Под «вашими» я имел в виду лесную нечисть. Но Верея и без пояснений прекрасно меня поняла.

— Я много лет была лобастой. Старшей над русалками, — начала она свой рассказ. — То озеро в лесу, где ты меня подкараулил, зовется Блажий Омут. Его воды заколдованы. Они возвращают на землю всех, кто умер в нём и поблизости. Но возвращают в виде духов и прочей нежити. Ежели человек при жизни хорошим был, то и дух его таким становится. А коли был плохим, то и ждёт его после смерти злая личина.

— Оттого так много мелкой нечисти по лесу и шныряет, — заключил я.

Верея медленно кивнула. Она потупила взор, чтобы не встречаться со мной глазами, и занималась тем, что пропускала сквозь пальцы кончик своей длинной, светлой косы, чтобы хоть чем-то занять руки.

— Мы с русалками никого не трогали, — продолжала она. — Жили себе в Омуте преспокойно, пока однажды к озеру не заявилась гурьба пьяных юнцов. Начинался Студень. Холода пришли в Медовый Яр. А этим окаянным дурням захотелось искупаться с русалками в зачарованной воде, которая никогда не замерзала. Ну вот они и прыгнули в студеный Омут, — Верея нахмурилась, погружаясь в омут собственных воспоминаний. — Русалки пытались их спасти. Да те спьяну подумали, что мои девоньки их утопить задумали. Вытащили только одного. А остальные утонули.