— Что ты думаешь про настоящую находку? — отсмеявшись, спросила она.

Оба посмотрели в сторону Армана и Рут, ссутулившихся над столом.

— Карта, — начал Оливье. — Слегка повреждена. Возможно, из-за попадания влаги. Слегка испачкана, но это ожидаемо. Но она хорошо сохранилась благодаря защите стен, не подвергалась действию солнечного света. Поэтому краски до сих пор яркие. Должна быть такой же старой, как и все остальные бумаги — приблизительно под сотню лет. Она сколько-нибудь стоит, как думаешь?

— Я всего лишь архивариус. Это ты у нас торгуешь антиквариатом.

— Вряд ли карта дороже нескольких долларов, — покачал Оливье головой. — Она очаровательна и хорошо нарисована, но по сути это новодел. Чья-то шутка. И карта настолько локальна, что интерес представляет исключительно для нас.

Рейн-Мари была согласна. Карта, конечно, была красивой, но слегка нелепой. Корова, пирамида, подумать только! И три задорные сосны.

Тут их пригласили к столу, если вопль Габри «Пошевеливайтесь, я проголодался!» можно было посчитать за приглашение. Впрочем, в этом не было ничего нового.

Поедая гребешки, креветок и отварного лосося, они обсудили Монреаль Канадиенс и их победоносный сезон, обсудили внешнюю политику и внеплановый выводок щенков золотистого ретривера мадам Лего.

— Думаю взять одного, — сообщила Клара, окунув кусочек поджаренного багета, намазанного шафрановыми аиоли, в бульон. — Я скучаю по Люси. Хорошо бы иметь рядом живое сердечко.

Она посмотрела на Анри, свернувшегося калачом в углу. Роза, временно забыв о своей вражде с псом, в поисках тепла угнездилась прямо в центре этого калача.

— Как продвигаются дела с портретом? — поинтересовалась Рейн-Мари.

Кларе удалось счистить пятна краски с лица, однако ее руки были в почти несмываемом татуаже из разноцветных брызг. Казалось, Клара постепенно перерождается в творение пуантилиста.

— Добро пожаловать на предварительный просмотр, — ответила она. — Но я желаю, чтобы прежде вы все повторили за мной: «Это блестяще, Клара!»

Все захохотали, но, поскольку она не сводила с них глаз, хором проговорили:

— Это блестяще, Клара!

Все, кроме Рут, пробурчавшей:

— Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно!

— Достаточно! — засмеялась Клара. — А если и не блестяще, я согласна на ОТЛИЧНО. Но должна заметить, моя сосредоточенность на картине рассеяна этим проклятым ящиком из-под одеял. Только о нем ночами и думаю.

— Ну хоть что-то ценное вы отыскали? — задал вопрос Габри. — Папочке нужен новый автомобиль, и я надеюсь превратить эту старую одеяльную коробку в Порше.

— В Порше? — удивилась Мирна. — В него-то ты влезешь, но обратно ни за что не выберешься. Ты же как Фред Флитстоун.

— Фред Флитстоун! — начал Арман. — Вот кого ты…

Но поймав предостерегающий взгляд Оливье, не стал продолжать.

— Булочку? — протянул он Габри корзинку с хлебом.

— А эта карта, — снова вернулся к основной теме Габри. — Вы все ею так интересуетесь. Должно быть, она чего-то стоит. Дайте-ка ее мне.

Он вскочил и вернулся с картой, расправил ее на сосновой столешнице.

— Первый раз такое вижу, — проговорил он. — Это что-то особенное.

Вопрос был в том — что именно.

— Это одновременно и карта, и произведение искусства, — заметила Клара. — Разве это не увеличивает её ценность?

— Проблема именно в том, что это и карта, и одновременно произведение искусства, но ни то и не другое по отдельности, — попытался объяснить Оливье. — Но главная проблема в том, что коллекционеры карт собирают экземпляры, на которых отражена определенная местность, чаще та, на которой они сами проживают, либо местность с богатой историей. На нашей же изображен крошечный уголок Квебека без всякого исторического прошлого. Просто деревеньки, домики, этот нелепый снеговик. Она мила нам, потому что мы тут местные жители. У остальных карта просто вызовет недоумение.

— Даю тебе за нее полтинник, — вдруг выдала Рут.

Все повернулись к поэтессе в легком шоке: Рут за всю свою жизнь ни разу не выразила желания за что-нибудь заплатить.

— Полтинник чего? — в один голос спросили Мирна и Оливье.

— Долларов, членоголовые!

— В последний раз, когда она что-то покупала, рассчитывалась лакричными палочками, — проговорила Мирна.

— Стыренными в бистро, — добавил Оливье.

— Зачем она тебе? — спросила Рейн-Мари.

— Что, ни до кого еще не дошло? — удивилась Рут. — Никто из вас так и не увидел? Даже ты, Клюзо?

— Для тебя я мисс Марпл, — сказал Арман. — Что увидели-то? Я вижу прекрасную карту, но вполне понимаю, о чём говорил Оливье. Только для нас она и имеет какую-то ценность.

— А знаешь, почему? — настаивала Рут.

— Почему? — спросила Мирна.

— Вот и разберитесь, — заключила Рут, потом пристальнее вгляделась в Мирну. — Вы кто? Мы знакомы?

Потом отвернулась к Кларе и зашептала:

— Разве она не должна сейчас мыть посуду?

— Потому что чернокожие всегда служанки? — уточнила Клара.

— Тише, — прошипела Рут. — Не хочешь же ты её оскорбить.

— Это я-то оскорбляю её? — еще раз уточнила Клара. — На всякий случай, быть чернокожей не оскорбительно.

— Откуда ты знаешь? — спросила Рут, потом снова обратилась к Мирне: — Не беспокойтесь, я найму вас, если миссис Морроу вас уволит. Лакрицу любите?

— О, бога ради, сумасшедшая ты старая развалина, — сказала Мирна. — Я твоя соседка. Мы знакомы сто лет. Ты каждый день приходишь в мой книжный магазин. Берешь книги и никогда не платишь.

— И кто из нас сошел с ума? — спросила Рут. — Там же не магазин, а библиотека. Так прямо на вывеске и написано. — Рут повернулась к Кларе и снова зашептала: — Сомневаюсь, что она умеет читать. Научишь её, или это повлечет за собой неприятности?

— Там написано Librairie, — сказала Мирна с французским прононсом. — «Магазин» по-французски. И тебе это отлично известно, у тебя отличный французский.

— Не надо меня оскорблять.

— Как может оскорбить признание того факта, что у тебя отличный французский?!

— Думаю, мы ходим по кругу, — прервал их Арман, поднялся и начал убирать со стола. Услышь он эту перебранку несколько лет назад, был бы потрясен. Но он хорошо знал этих людей, поэтому видел за перебранкой кое-что другое — словесное па-де-де.

Так они проявляли привязанность. Любовь.

В такие моменты ему всё еще бывало неловко, но он подозревал, что так и должно быть. То было своего рода представление guerrilla theater. А может им просто нравилось подначивать друг друга.

Собирая тарелки, чтобы отнести их в мойку, он снова бросил взгляд на карту. В свете свечей карта изменилась.

Это не просто завитушки, накарябанные скучающим первопроходцем в попытке скоротать долгие зимние месяцы. Карту рисовали с какой-то целью.

И сейчас он заметил еще одно небольшое изменение. А может ему только показалось.

Снеговик, такой задорный при дневном свете, при свечах потерял жизнерадостность. И даже более того… Тревога? Не она ли это? Может ли этот добряк чего-то бояться? О чём он может тревожиться?

О многом, решил Гамаш, включая горячую воду и добавляя моющее средство в раковину. Человечек из снега боялся вещей, которых весь остальной мир ждал с нетерпением. Неизбежности весны, например.

Да, снеговик, каким бы веселым он ни был, должен в глубине души бояться. Так нарисовано на этой картине. Или карте. Или чем бы оно ни было.

Любовь и тревога. Они идут рука об руку, как попутчики.

Вернувшись к столу за новой порцией тарелок, он заметил, что Рут наблюдает за ним.

— Ну, разглядел? — спросила та тихо, когда он наклонился за ее чашкой.

— Я увидел встревоженного снеговика, — сознался он, и как только слова его прозвучали, стала очевидна вся их нелепость. Однако старую поэтессу они не развеселили, она согласно кивнула.

— Уже горячо.

— Я всё думаю, зачем эта карта нарисована? — сказал Гамаш, снова наклонившись над рисунком.