— С возвращением на землю, Арман. Тут слегка грязновато.

— А карта, Мишель? Та, что была в прикроватной тумбочке ЛеДюка? На ней тоже мои отпечатки, и изображение моей деревни. Ты её туда поместил, не так ли? Снова увод следствия по ложному следу.

— Но не в твою сторону.

Гамаш изучал Бребёфа, исследуя морщинки, трещинки, расщелины его лица. Географию и историю, начертанные временем, заботами и одиночеством. Слишком большим количеством выпитого и недостатком мира в душе.

И там наконец он отыскал правду.

— Ты сказал, что в первый же вечер тут сделал два открытия. Первое — русская рулетка. Каким было второе открытие?

Бребёф посмотрел на Армана. На лучики вокруг его глаз и рта. Некоторые из-за невзгод и печали, но по большей части из-за смеха. Из-за довольства жизнью. От радости сидеть возле камина, в компании семьи и друзей, и от улыбок.

Таким могло стать и его лицо, сверни он налево, а не направо. Пойди он вперёд, вместо того, чтобы отступить в сторону. Запереть ворота, вместо того, чтобы распахнуть их.

Мишель Бребёф долгое время ненавидел Армана. Но любил его он ещё дольше.

— Я думал, ты знаешь, — сказал Мишель.

— Скажи мне.

— Амелия Шоке.

Вот оно. Вот она.

— Когда ЛеДюк заявил о нынешнем жалком наборе кадетов, о ней он упомянул особо. Имя было знакомым, но не более. И вот ЛеДюк сообщил, что сам он отклонил её заявление, а ты это решение отменил. И тут всё сложилось. Я понял, кто она и почему она здесь.

— И почему?

— Служение. Честь. Правосудие. Наконец, ты обрел средство для исполнения правосудия.

— Ты решил, что я задумал отыграться на ней?

— А разве нет? Зачем ещё держать её здесь? Зачем принимать в Академию девчонку, так откровенно не подходящую для полицейской работы?

— Да чем же не подходящую?! Потому что она не похожа на остальных? Non, Мишель. Цель заключалась не в мести или даже правосудии. Я не собирался её обижать. Я хотел спасти её.

Мишель Бребёф тупо, непонимающе уставился на Гамаша.

— И спасти себя, — добавил Арман. — Единственную возможность стать наконец свободным я вижу не в том, чтобы причинить боль в ответ на боль причиненную. Но в том, чтобы совершить что-то достойное. Не скажу, что это легко. Ты не представляешь, сколько раз я убирал её досье в стопку отказников. Понимая, как подобное моё решение отразится на ней. Это будет жизнь, полная отчаянья. В итоге Амелию Шоке обнаружат в переулке, сточной канаве или меблированных комнатах. Мертвую.

Арман посмотрел на свои ладони, на еле заметный шрам на пальце.

— Ты сделал это, чтобы спасти её? — ошарашено переспросил Бребёф. — Её?!

— Oui. И знаешь что, Мишель? Она оказалась замечательной молодой женщиной с блестящим умом. Когда-нибудь она станет во главе Сюртэ.

Мишель продолжал таращиться на него.

Гамаш напирал:

— Ты поместил её отпечатки на оружии, зная, что она попадет под подозрение. Ты украл её копию карты и положил в прикроватную тумбочку ЛеДюка. И это стало ещё одной причиной, по которой я подумал на тебя. Очень чётко всё было инсценировано. Всё очень шатко и предположительно. Ни единой улики, прямо указывающей в её сторону. Лишь жалкие крохи в целом лесу улик вели к Амелии Шоке. И ко мне, как к промежуточной остановке. Но, в конце концов, они привели бы к ней.

Мишель Бребёф потянулся к пистолету, медленно сжал рукоять.

— Таков, значит, был твой план. Ты хотел, чтобы её привлекли и осудили за смерть Сержа ЛеДюка.

— Я сделал это, чтобы тебе не пришлось.

Он встал и поднял пистолет.

Арман поднялся на ноги и протянул руку.

— Пистолет, пожалуйста, Мишель.

Бребёф снова сделал шаг назад и, крепче сжимая рукоять пистолета, прижал дуло к виску.

— Non, — произнес Гамаш, стараясь скрыть панику в голосе и вернуть смысл в ситуацию, быстро выходящую из-под контроля.

Выражение на лице Мишеля было тем же самым, что и в детстве, когда Арман прижал носовой платочек к его окровавленной коленке. Столько боли.

И снова Арману отчаянно захотелось излечить рану.

Его рука, всё ещё протянутая, начала дрожать, и он попытался успокоиться.

— Помнишь, после похорон моих родителей в нашем доме было собрание? С закусками и в молчании. Все взрослые вели себя там как зомби. Избегали меня, им нечего было мне сказать. — Он говорил обрывочно, торопливо, выстраивая из слов мост, по которому вернёт Мишеля назад. — А я просто сидел там. Ты подошёл, сел рядом и стал шептать мне на ухо, чтобы никто не смог подслушать. Помнишь, что ты мне сказал тогда?

Пистолет немного опустился.

— Ты грязный плут, — прошептал Мишель.

Арман кивнул.

— Ты заставил меня улыбнуться. Я и не думал, что снова смогу улыбаться, но ты вернул мне эту способность. Ты подарил мне надежду, что всё может как-то образоваться, стать лучше.

Пистолет опустился ещё чуть-чуть.

— Теперь всё кажется безнадежным, я знаю, — продолжил Арман. — Кажется, что нет выхода. Я понимаю. Ты же знаешь, что я понимаю это как никто другой?

Мишель кивнул.

— Но станет лучше. Даже после всего. Я обещаю.

— Знаешь, как-то ночью я преследовал тебя до дома, — сказал Мишель. — До твоей деревни.

— Так это был ты?

— Я хотел посмотреть, где ты живешь. — Он сделал паузу. — Там так умиротворённо. Я сидел в машине, а мне хотелось съехать вниз с холма и присоединиться к тебе. Может даже купить крохотный домик и по вечерам пропускать рюмочку в ресторанчике. Или стать членом книжного клуба.

Это была самая страшная история о призраках. Про призрак жизни, которая могла быть.

— Я умру в тюрьме. Ты же понимаешь. От старости. Или кто-нибудь ночью забьёт меня до смерти. Тот, кто узнает, кем я был. Так какая разница, где я умру — там или тут?

Он снова поднял пистолет, и теперь Арман вскинул обе руки. Не для того, чтобы дотянуться до пистолета, но до мужчины, такого недосягаемого.

— Дай мне руку, — взмолился он. — Всё нормально. Всё будет хорошо. Пойдём со мной. Прошу тебя, Мишель.

Мишель посмотрел на протянутые руки, потом посмотрел Арману в глаза и плотнее прижал дуло к виску.

— Ради Бога! — прошептал Арман. — Не смей. Я прошу тебя. Пожалуйста! — Он судорожно искал нужные слова. — Ты хочешь, чтобы я до конца жизни помнил этот кошмар?

— Ну так отвернись, Арман.

Прогремел выстрел, Жан-Ги вздрогнул.

Они с Жаком были в комнатах коммандера Гамаша. Жак умылся, а Жан-Ги убрал пистолет и налил им по стакану колы. Они только присели, как раздался выстрел.

— Оставайся тут.

Жан-Ги выскочил за дверь, в коридор, где всё ещё витало эхо выстрела. Он подскочил к двери Бребёфа и дернул ручку.

Посередине маленькой комнаты стоял Гамаш. Лицо его было забрызгано кровью. У ног лежало тело. Гамаш зажмурился, но было слишком поздно.

Спиной к Мишелю он не повернулся.

Зал наполнил плачь, за которым последовал знакомый сердитый голос:

— Да Бога ради! Этот рёв когда-нибудь прекратится?!

— Может просто пить хочет, — предположила Клара. — Очень похоже на тебя, когда тебе нужна выпивка.

— Иисус! — Мирна отвернулась от скамьи, стоящей перед ними. — Я-то думала, что это Рут.

Раздался ещё один пронзительный вопль.

— Неа, — передумала Мирна. — Недостаточно громко.

— Я могла бы глотнуть Liebfraumilch, — хмыкнула Рут

На них зашикали остальные прихожане.

— Мне? — возмутилась Рут. — Это мне вы шикаете? Шикнете лучше ребёночку.

Она подтолкнула Розу — своё неотъемлемое приложение — к алтарю.

То было тёплое утро ранней весны, все жители Трех Сосен собрались в часовне Святого Томаса.

Перед ними стоял Арман и смотрел на собравшихся.

Из Парижа прилетел Даниель с женой Рослин и дочерьми Флоранс и Зорой.

На передней скамейке толкались локтями члены семейства Жана-Ги.

Позади них друзья, кто сидя, кто стоя. У самого входа расположились четверо кадетов.