Когда дали команду «всё чисто», она шагнула через порог, с облегчением покидая его. Мертвое тело было предпочтительнее живого Бребёфа.

Она готовилась к тому, что увидит, но насильственная смерть все еще изумляли Изабель Лакост. Смерть эта явилась неожиданной, очевидно, и для Сержа ЛеДюка.

— Местный врач подтвердил факт смерти, — сообщил Гамаш, отойдя в сторону, не мешая криминалистам приступить к работе.

— Предполагаю, причина очевидна, — заметила Лакост.

Она встала рядом с бывшим шефом. По другую сторону от Гамаша стоял Бовуар. Было так естественно стоять бок о бок с Арманом Гамашем. Присутствовало чувство безопасности. Хотя теперь это можно было назвать ностальгией. Что-то сродни возвращению в дом своего детства.

Гамаш просто кивнул.

— Конечно, нужно дождаться коронера, которая назовёт официальную причину смерти, но да, — сказал Бовуар, смотря на Сержа ЛеДюка. — Тут сложно ошибиться.

— Когда его последний раз видели живым? — спросила шеф-инспектор Лакост.

— Он был на ужине в столовой, — сказал коммандер Гамаш. — Это последний раз, когда я его видел.

— И я, — согласился с ним Бовуар. — Где-то около восьми вечера.

Они осмотрелись — никаких свидетельств того, что ЛеДюк принимал гостей накануне вечером.

Ни Гамаш, ни Бовуар никогда не были в этих комнатах, на личной территории Дюка.

Комнаты находились на том же этаже, что и апартаменты коммандера, но были их зеркальным отражением. Из гостиной дверь вела в спальню с ванной. Но в то время как Гамаши обставили свои комнаты в стиле модерн, соответствовавшем всему зданию и попытались сделать их уютными, эта комната была плотно меблирована и выглядела душной.

Тяжелая викторианская обстановка. Темные деревянные панели, массивный конского волоса диван, обитый темно-пурпурным потертым бархатом. Выглядело претенциозно и одновременно немного женственно. И очень контрастировало с простым, аскетическим миром, существующим за пределами этой двери.

Словно они оказались в будуаре, или среди театральных декораций.

И все же у Гамаша не было ощущения, что это постановка. Обстановка просто отражала суть человека, в ней живущего. По крайней мере, какую-то составляющую этого человека. Большая часть мебели, предположил Гамаш, досталась в наследство, передаваясь из поколения в поколение.

Серж ЛеДюк окружил себя традицией. Даже нарушая правило за правилом.

Так, викторианцы благоговели перед образом Великого Человека. Единственным исключительным индивидуумом, к которому обычные правила не применимы. Великие люди правят, остальные должны почитать их. ЛеДюк жил, руководствуясь этим правилом.

— Каким он был человеком? — спросила Лакост.

— Попробуй предположить, — предложил ей Гамаш. — Суди по тому, что видишь.

— Капризным, — тут же ответила она. — Жестким. Возможно, педантичным и официозным.

Она взглянула на мертвого человека, так и не успевшего переодеться в домашнее. Пиджак и галстук. Опрятные. В отличие от того, что располапгалось выше воротничка.

— Я права?

— Инспектор Бовуар, как бы вы описали Сержа ЛеДюка?

— Жестокий и задиристый, — ответил Бовуар. — Хитрый, но глупый. Хорёк и крыса.

— Охотник и жертва в одном лице. Неудобная позиция, — заметил Гамаш, посмотрев вокруг.

— Я предполагал, у него будет много кожаных кресел, — добавил Бовуар. — И рога по стенам. А совсем не вот это вот.

— Всё думаю, был ли он счастлив, входя сюда, — проговорил Гамаш. — Вне этих комнат он был несчастен.

— Ну, с тех пор, как тут появились вы — вряд ли счастлив, — сказал Бовуар.

Изабель Лакост слушала с интересом.

— Это не самоубийство, — сказала она. — Входное отверстие от пули в правом виске, а пистолет с левой стороны тела. С чего бы это? Это его оружие?

— Не знаю, — сказал Гамаш. — Я распорядился, чтобы в Академии не было огнестрельного, кроме того, что заперто в оружейной.

— У него был ключ?

— Был, когда он был заместителем коммандера. Но я забрал ключ и сменил замки. Теперь ключ есть у меня и у инструктора по стрельбе. И чтобы открыть оружейную, нужны оба.

— Есть предположения — кто это сделал?

— Он был противоречивой фигурой, — сказал Гамаш, после секундного раздумья. — Некоторые им восхищались. Но большинство из них уволено. Основная часть старшеклассников смотрела ему в рот. Скорее из страха, чем из уважения. Эта комната вроде бы принадлежит викторианскому джентльмену, но сам Дюк был словно из средневековья. Он верил в скорое и жестокое наказание и возможность выковывать молодежь при помощи побоев, словно те были болванками.

Изабель Лакост все свое внимание обратила к Гамашу, человеку — полной противоположности тому, кого он только что описал.

— Вы его не любили?

— Нет, не любил. Но ты же не думаешь…- Он указал в сторону тела.

— Я просто спросила. Обдумывать буду позже.

Он улыбнулся.

— Я его не любил и не доверял ему.

— Тогда почему…

— Оставил его? Ты далеко не первая, кто интересуется.

— И каков ответ?

— Чтобы он был под присмотром. До тебя доходили слухи о взяточничестве, незаконных сделках и даже об отмывании денег, слухи, связанные с присуждением права на заключение контракта по этому зданию?

— Да, но без подробностей.

— Потому что нет подробностей. Просто ворох подозрений. Никаких прямых улик, только косвенные.

— И вы пытались собрать доказательства? — спросила она. — А он был в курсе?

— Да, я постарался донести до него. Когда я встречался с ним перед началом занятий, я показал ему всё, что у меня на него есть.

— Зачем?! — в унисон пораженно проговорили Лакост с Бовуаром.

— Чтобы шокировать его.

— Ага, лично меня эта новость только что шокировала, — сказал Бовуар, обращаясь к Лакост.

— Расследуя коррупцию в Сюртэ, я все время находил связь со странными делами в Академии, — сказал Гамаш, понизив голос, чтобы никто больше не смог услышать. — Но еще более смущающим, чем предположение о коррупции в Академии, стало поведение недавних выпускников. Вы должны были заметить.

Лакост и Бовуар оба кивнули.

— Они жестокие, — сказала Лакост. — Ни одного не возьму к себе в департамент.

— Пересмотри свое решение, пожалуйста, Изабель, — попросил Гамаш. — Им нужны достойные образцы для подражания.

— Они непорядочные, — сказала она. — Самое верное для них слово. Но я обдумаю ваше предложение. За этим вы пришли в Академию?

Он кивнул.

— Какой будет Академия, такой станет и Сюртэ. Я хотел выяснить, почему так много выпускников Академии пропитаны жестокостью. Хотел это остановить.

— Удается?

Он вздохнул:

— Нет. Пока, по крайней мере. Но я знаю, что Серж ЛеДюк находился в эпицентре всего, что тут происходило.

— Вы зовете его Дюком, — заметила Лакост. — Почему?

— Это прозвище ему дали кадеты, — ответил Бовуар. — Производное от его фамилии, понятно. Ему, похоже, нравилось.

— Не удивлена, — сказала Лакост. — Значит, вы показали Дюку все, что накопали на него?

— Да. Мне необходимо было его встряхнуть. Продемонстрировать ему, как близко я подобрался. Заставить его поступить как-нибудь глупо.

— А он?

— Думаю, он совершил кое-что опрометчиво, — сказал Гамаш, смотря на тело на полу. — И так же опрометчиво поступил кто-то еще.

Взгляд Лакост сместился на пистолет.

— Странный выбор оружия. Вижу, что он не может быть взят из оружейной. Вы там подобного не держите, так?

— Даже для занятий по истории. У нас лишь оружие для тренировки. То, которое кадеты позже используют в работе. В Сюртэ не имели дела с подобным оружием уже несколько десятков лет.

Лакост склонилась, чтобы внимательнее рассмотреть пистолет.

— Никогда не видела таких близко. Револьвер. Его еще называют шестизарядником, не так ли?

— Oui, — подтвердил присоединившийся к ней Бовуар.

Она склонилась ниже.