Всё это была игра. Шарада.

Одно слово. Звучит как лицемерие.

Но Бовуару виделось большее. Да, Гамаш претворился гражданским. Но ведь никуда вся та история не делась. И история была не только о боли, но и глубокой привязанности.

Может ли привязанность пересилить боль? Могло ли такое произойти? Подобные вещи вообще возможны?

Жан-Ги проследил, как Гамаш приглашает Бребёфа войти. Бывший суперинтендант остановился возле камина в ожидании, когда ему предложат сесть.

Пауза затянулась.

Потом Арман жестом указал Бребефу на кресло, и Мишель в него опустился.

И Бовуар ушел, унося с собой неприятное чувство тошноты.

— Налей себе чего-нибудь, — предложил Арман, махнув рукой в сторону буфета с выставленными на нём бутылками.

Предоставив Бребёфа самому себе, он прошел в спальню следом за Рейн-Мари, сейчас вешающей одежду в шкаф.

— Как ты? — спросил он, следя за текучими движениями стоящей к нему спиной жены.

Рейн-Мари обернулась к нему. Она плакала.

— О…- только и мог выговорить он, притянув жену к себе.

Чуть позже она отстранилась, Гамаш протянул ей носовой платок.

— Это так печально, — произнесла она, поводя платком в воздухе, словно хотела разогнать тучи. — Когда я увидела Мишеля, услышала его, на секунду мне показалось, что всё как прежде. А потом вспомнила всё произошедшее.

Она вздохнула и посмотрела на прикрытую дверь спальни.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — она стала вытирать платком тушь под глазами.

— Мишель Бребёф больше не представляет для нас опасности, — уверил Гамаш, держа жену за руку и смотря ей прямо в глаза. — Теперь уже нет. Теперь он бумажный тигр.

— Уверен?

— Уверен, ma belle. Ну, тебе лучше? Хочешь, попрошу его уйти?

— Нет. Я в порядке. Мне еще нужно кое-что прочесть. А ты иди и развлекай этого говнюка.

Арман с удивлением воззрился на жену.

— Кажется, я пошла по стопам Рут, — засмеялась Рейн-Мари. — Это так освобождает.

— Лучше и не скажешь. После того, как избавлюсь от Мишеля, позову экзорциста.

Поцеловав ее, он вышел.

В час ночи Рейн-Мари потушила свет. Арман все еще был в гостиной с Мишелем. Она слышала их смех.

— О боже, я совсем об этом забыл, — смеялся Мишель.

Бутылка скотча переместилась из бара на кофейный столик, уровень виски в ней значительно снизился.

— Как ты мог забыть профессора Мёнье? — спросил Арман.

Взяв бутылку, он налил каждому еще по порции виски, и, уложив ноги в тапочках на скамейку для ног, продолжил:

— Он же был как мультяшка. Вылаивал приказы и кидался в нас мелом. У меня до сих пор шрам, — он показал на затылок.

— Тебе надо было пригнуться.

— А тебе не надо было провоцировать его. Он целился в тебя, я же помню.

Мишель Бребёф засмеялся:

— Окей, вспомнил.

Потом смех его перешел в легкий кашель, потом совсем затих.

— То были самые долгие три года в моей жизни. Академия. Думаю, они же были и самыми счастливыми. Мы были так молоды. Неужели такое возможно?

— Мы пришли туда девятнадцатилетними, — заметил Гамаш. — Я смотрел сегодня на этих ребятишек и размышлял — мы были тогда такими же юными? И как мы стали такими старыми. Всё было словно вчера, а мы уже сделались профессорами.

— Ты не просто профессор, — Мишель приветственно поднял свой стакан. — Ты стал коммандером.

Выпив, он посмотрел в пустой стакан и тихо начал:

— Почему?..

— Oui? — подбодрил его Арман, когда пауза затянулась.

— ЛеДюк.

— Почему я его оставил?

Бребёф кивнул.

— Кажется, сегодня вечером вы с ним нашли общий язык. Ты и скажи.

— После вечеринки он пригласил меня к себе, — сказал Бребёф. — Он кретин.

— Гораздо хуже, — сказал Гамаш.

— Да, — согласился Бребёф. Потом внимательно посмотрел на собеседника. — Что ты собираешься с ним делать?

— Ай, Мишель, — протянул Гамаш, закинул ногу на ногу и, подняв стакан на уровень глаз, сквозь янтарную жидкость посмотрел на Бребёфа. — Ты должен беспокоиться о собственных делах. Тут такой бардак — у тебя не останется времени на что-то ещё. А я позабочусь об остальном.

Бребёф кивнул и в задумчивости стал жевать черствый бутерброд. Потом спросил:

— Ты уже говорил с кадетами о Матфее 10:36?

— Нет. Оставил это тебе.

Мишель попытался подняться и не смог. Не в пример Гамашу. Тот встал и навис над Бребёфом, большой, крепкий, угрожающий. Без тени опьянения.

Протянув руку — с большей силой, чем Бребёф мог предположить в этом человеке в столь поздний час дня, в столь поздний час их жизни — Арман поставил его на ноги.

— Тебе пора. У тебя есть работа, которую нужно сделать.

— Какая работа? Зачем я здесь? — глаза Мишеля затуманились, встретив такой знакомый взгляд Гамаша. — Мне нужно знать.

— Ты знаешь.

Бребёф побрёл к себе, костлявой рукой, словно лапой с когтями, скребя по стене, чтобы не сбиться с курса, и думал, что у Армана Гамаша имелась масса причин проделать долгий путь в Гаспе и забрать его оттуда. Со скалы Персе. У смерти.

Из них двоих Арман всегда был самым сообразительным. А для работы здесь нужна была сообразительность.

Бребёф сразу понял, что будет не просто профессором. Он станет учебным пособием, ходячим предостережением для кадетов — что случается с теми, кто поддался искушению. С теми, кто пошел на поводу у тёмной стороны своей души.

Но после сегодняшней беседы он полагал, что ему предстоит еще что-то. Гамаш что-то задумал.

И если Арман не сказал, зачем пригласил его в Академию, то Мишель не скажет ему, почему принял приглашение.

Существовал еще один вопрос, не менее мучительный.

Зачем здесь сам Гамаш?

Гамаш закрыл дверь и, прислонившись к ней спиной, прижал ладонь ко лбу — все, что мог сделать, чтобы не рухнуть на пол. Давно он так много не пил. Давно не ворошил воспоминаний.

Оттолкнувшись от двери, он потушил свет, осторожно направился в сторону спальни, гадая, какое похмелье будет тяжелее поутру — от выпитого или от переживаний.

В последующие недели Академия Сюртэ вошла в уютный ритм занятий, хоккейных тренировок, обедов, тщательных упражнений и добровольчества в общине.

Разум, тело и душа, повторялось кадетам снова и снова.

То была размеренная жизнь, хотя и свободного времени было достаточно настолько, чтобы смутьяны нашли себе неприятности.

Со временем кадеты — новички и старшекурсники — определились с тем, чего ожидать.

Новички сориентировались быстрее старших кадетов. Тем было сложно приспособиться к новому своду правил и требований, ставших одновременно суровее и снисходительнее тех, что были при старом режиме.

Новый коммандер пояснил, что суровых наказаний не будет, однако останется ответственность. Снова и снова курсантам напоминали, что каждое действие возымеет последствия — быстрые, решительные и пропорциональные действию. Это стало неприятным сюрпризом для некоторых старшекурсников, привыкших пользоваться покровительством некоторых профессоров.

Новый порядок принес коммандеру Гамашу много сторонников, еще больше противников.

Раз в неделю, Рейн-Мари приезжала с мужем и вечером они собирали у себя кадетов. Это была возможность высказать все обиды в доверительной обстановке, задать вопросы.

Рассевшись у очага, они обсуждали старые, запутанные преступления, моральные сомнения, место полиции в свободном обществе. О том, когда нужно настоять на своем, а когда отступить — вопросы, никогда ранее не ставившиеся перед студентами, теперь же неизбежные.

Дни шли, зарождалась дружба. Формировались группы по интересам. Крепли отношения. Разгоралось соперничество. Заводились враги. Зарождались и распадались любовные союзы.

Амелия Шоке оставалась одна. Это был ее выбор. Она сама себе компания.