— Не уверен, что мне стоило идти за вами, однако, хм, это странно. То, что произошло в бистро. Как этот офицер КККП обращался с тобой? Что он говорил?

Арман вскинул брови и улыбнулся.

— Со мной обращались и похуже. Ничего. Это просто часть так называемой полицейской манеры общения.

— Всё не так просто, — возразил Оливье. — И ты понимаешь, о чём я. Ты подозреваемый. Он так сам сказал.

— Это его работа — всех подозревать, я не беспокоюсь насчёт этого.

— А должен бы, — заметил Оливье. — Он имел в виду, что докажет, что ты убил того парня. Я видел это в его лице.

Гамаш покачал головой.

— Не важно, что он думает, потому что нет никаких доказательств. И кстати, я этого не делал.

— Так невиновных никогда не арестовывали? — усмехнулся Оливье. — Не судили и не осуждали? За преступление, которого они не совершали? Такого ни разу не случалось, так? — он уставился на Армана. — Вам бы поостеречься, месье. Только дурак не боится.

— Арман? — начала Рейн-Мари. — Такое может случиться? Желина может тебя арестовать?

— Сомневаюсь.

— Сомневаешься? — воскликнула Рейн-Мари. — Сомневаешься? То есть, вероятность имеется? Но он же не думает всерьез, что ты убил того человека.

— Думает, — уверил Оливье. — Я видел такие взгляды раньше. На лице вашего мужа, перед тем, как он арестовал меня.

— Мы должны что-то предпринять, — сказала Рейн-Мари, и огляделась, словно доказательство невиновности е` мужа находилось где-то здесь, в церкви.

— Вот вы где, — от двери раздался знакомый голос Жана-Ги. — Мы опросили кадетов…

— Ты думаешь, что Арман убил профессора? — Рейн-Мари поднялась и повернулась лицом к зятю, тут же замершему на полпути.

— Нет, конечно, я так не думаю.

Позади него показалась Лакост, и Рейн-Мари заметила, как та отвела глаза, боясь встретиться с ней взглядом.

— Изабель, а ты?

Рейн-Мари вошла в раж. Колотила в ворота. Доискивалась правды. Выясняла, кто союзник, а кто враг.

Ещё одна мировая война. Её мир. Её война.

— Я не думаю, что месье Гамаш убил Сержа ЛеДюка, — ответила Изабель.

— Рейн-Мари, — проговорил Арман, поднимаясь и обнимая жену за талию.

Она отстранилась.

— Но уверенности у тебя нет, так, Изабель?

Две женщины пристально смотрели друг другу в глаза.

— Вам нужно кое-что узнать, мадам. Я держала руку вашего умирающего мужа. На том бетонном фабричном полу. Никогда вам не говорила. Вам не надо было этого знать. Он думал, что умирает. И я так думала. Он едва дышал, но смог выговорить одно лишь слово.

— Изабель… — попытался остановить её Гамаш.

— Я склонилась над ним, чтобы лучше расслышать, — продолжала Лакост. — Он прошептал «Рейн-Мари». И мне было ясно — он хочет, чтобы я рассказала вам, как он вас любит. Всегда любил. И будет любить вечно. Мне не пришлось вам этого говорить. До сегодняшнего момента. Арман Гамаш никогда никого не убьёт, по многим причинам. Одна из них — он никогда не сделает ничего, что могло бы причинить вам боль.

Рейн-Мари прижала ладонь к губам, зажмурила глаза. И простояла так секунду. Минуту. Годы.

Наконец, уронив руку, она кинулась в надежные объятия мужа, даже заметив взгляд, которым обменялись Лакост с Бовуаром.

Арман поцеловал её и зашептал ей что-то на ухо. Это заставило её улыбнуться. Потом указал на скамью в передней части часовни, и пока следователи усаживались там, Оливье с Рейн-Мари сели на самых задних скамейках.

— Что-нибудь выяснили из опроса? — спросил Гамаш.

— Не многое, — ответила Лакост. — Но кадет Шоке не удивилась сообщению о нахождении её отпечатков на орудии убийства.

— Там всего лишь следы отпечатков, — напомнил ей Гамаш.

— Я ей этого не сообщала.

— Как она их объясняет?

— Никак. Она рассказала, что ЛеДюк грозил ей отчислением, если она не согласится переспать с ним.

— И она согласилась? — спросил Гамаш.

— Сказала, что нет, но она уже торговала собой, чтобы получить желаемое.

Гамаш коротко кивнул.

— У меня не было времени рассказать вам, — начала Лакост, — но я звонила в Англию и говорила с женщиной с оружейной фабрики, той, которую опрашивал Жан-Ги.

— Мадам Колдбрук-Клэртон? — уточнил Гамаш.

Лакост засмеялась.

— Мы говорили об этом с Жаном-Ги по пути сюда. Нет никакой Клэртон, только Колдбрук.

— Почему же… начал было Гамаш.

— Она выделила Клэртон в фамилии? — продолжила за него Лакост. — Хороший вопрос. Она сказала, что это ошибка.

— Странно, — нахмурился Гамаш. — Но она подтвердила, что револьвер, из которого убили ЛеДюка и револьвер на витраже это МакДермот 45 калибра?

— Он сказал Клэртон? — спросил Оливье у Рейн-Мари, сидящей на задних скамьях рядом с ним. — Есть такой город в Пенсильвании.

— Откуда ты узнал о нём, mon beau? — задала вопрос Рейн-Мари.

— Не знаю, откуда я знаю про Клэртон, — ответил Оливье, сосредоточенно сдвинув брови. — Просто знаю, и всё.

— Должно быть, ты родился с этим знанием, — предположила Рейн-Мари с улыбкой.

— Какая жалость. Я бы мог иметь врожденные знания о стольких полезных вещах. Типа, как переводить фаренгейты в кельвины, или в чём смысл бытия, или сколько денег просить за круасаны.

— Ты их продаешь? — удивилась Рейн-Мари. — Рут говорит, они бесплатные.

— Oui. Как и скотч.

— Она подтвердила, что пистолеты однотипны, — сказал Жан-Ги. — Но я не понимаю, какое это имеет значение?

— Я пока тоже, — сознался Гамаш.

Он снова обернулся, чтобы посмотреть на витражное окно. Он так часто его разглядывал за все эти годы, что ему казался знакомым каждый кусочек стекла. И все же, он каждый раз открывал для себя что-то новое. Как будто автор витража пробирался каждую ночь в часовню и добавлял ещё одну деталь.

Он недоумевал, как до сих пор не заметил карту, торчащую из сумки солдата.

И понял, что очень продолжительное время провёл, смотря на одного мальчика, и почти не замечая двух других.

Он решил исправиться. В отличие от солдата, смотрящего прямо на наблюдателя, двух других изобразили в профиль. Двигались они вперёд. Одной рукой крайний мальчик касался плеча центрального солдата. Не для того, чтобы потянуть назад, а чтобы приободрить.

В их образы автор вложил меньше сил. Их лица были идентичны, словно это один и тот же мальчик, выражение этих лиц тоже было одинаковым.

На их лицах не было всепрощения, только страх.

И все же они шагали вперёд.

Гамаш перевел взгляд на руку третьего мальчика. Тот держал ружье. Но вместе с тем он как бы невзначай, жестом указывал, но не вперёд, а назад.

— Знаешь, что странно? — спросила Рейн-Мари.

— Я знаю, кто странный, — ответил Оливье.

— Я тут перебирала архивы из исторического общества Сен-Реми. Письма, документы и фото, скопившиеся за последние несколько сотен лет. Ну, кроме фотографий, конечно. Хотя некоторые из них очень старые. Захватывающе.

— Это странно, — согласился Оливье.

— Да нет, я не про то, — засмеялась она, слегка пихнув его локтем в бок. — Я не замечала до этой минуты, что мне не попалось ничего времён первой мировой. Вторая мировая — да. Всевозможные письма домой, фотографии. Но ничего от первой мировой. Если бы что-то было, я бы отыскала этого мальчика. Нашла бы всех трёх, я думаю, просто сравнив лица, изображенные на витраже с фотографиями из местного архива.

— Как такое возможно, чтобы пропали все документы? — поинтересовался Оливье. — Тут что-то не так, тебе не кажется?

— Наверное, остались ещё коробки с документами в подвале исторического общества, но мне казалось, что мы хорошо там поработали. Завтра посмотрю ещё раз.

— Можешь спросить у Рут. Уверен, Во время Великой войны она уже воевала в качестве старой пьяной поэтессы.

— На чьей стороне, интересно? — сказала Рейн-Мари.

Она поднялась, как только Арман и остальные встали со скамеек.