Она кивнула.
– У Дзержки… – Голиард беспокойно осмотрелся. – У Дзержки ты будешь в безопасности. Потом, когда все утихнет, я вывезу тебя в Польшу. Если ты так уж этого хочешь, станешь клариской. Но в Старом Сонче или Завихосте. Польша, ну что ж, это не Силезия, но там тоже славно. Привыкнешь. А теперь – бывай. Да поможет тебе Бог, девочка.
– И вам, – шепнула она.
– Помни: домой не возвращайся. Сразу в путь.
– Помню.
Голиард скрылся во мраке так же неожиданно, как появился. Эленча фон Штетенкрон медленно развязала фартук, взглянула в окно, в котором ночь почти уже смазала, почти стерла с черного неба контур покрытых лесом гор.
Она взяла плащ, обвязала голову платком. И побежала. Но не за прачечную над рвом, а в противоположную сторону.
В комнате над уголком, в котором она жила, не было ничего, что ей хотелось бы взять с собой. Ничего, что она могла бы назвать своим. Ничего, о чем бы жалела.
Кроме кота.
К предостережению голиарда она отнеслась серьезно. Понимала, что это опасно. Помнила стальные глаза священника, который ее выпытывал, помнила страх, который он у нее вызвал. «Но ведь это всего лишь мгновение, – думала она, – я только возьму кота, ничего больше. Что может со мной случиться, ведь это всего лишь мгновение».
– Кис-кис… Кис-кис…
Оконце было приоткрыто. «Пошел, – подумала она с возрастающим страхом. – Как всегда, пошел в ночь, по своей кошачьей привычке… Как его теперь найти…»
– Кис-кис-кис. – Она выбежала во двор, путаясь в развешанных простынях. – Котик! Котик!
Сбежала по ступеням и сразу поняла, что что-то не так. Холодный ночной воздух вдруг сделался еще холодней, при вдохе перехватило горло. Холод уже не был бодрым и живительным, стал тяжелым, густым, как мокро?та, как слизь, как свернувшаяся кровь. Он вдруг наполнился плотным, концентрированным злом.
В трех шагах перед ней на землю опустилась птица. Большой стенолаз.
Эленче показалось, что она вросла в землю, что вцепилась в землю корнями. Она была не в состоянии пошевелиться, не в состоянии была даже дрогнуть. Даже тогда, когда на ее глазах стенолаз начал расти. Менять форму. Превращаться в человека.
И тогда произошли две вещи одновременно. Громко замяукал кот. А из мрака ночи выскочил огромный волк.
Волк торопился, резко рванулся, вытянувшись, вперед, потом прыгнул. Но стенолаз уже опять становился птицей, размывался, уменьшался на глазах, хлопал крыльями, взлетал. Торжествующе заскрипел, когда ослепительно белые клыки кидающегося на него волка клацнули сразу за рулевыми перьями его хвоста. После прыжка волк мягко упал и тут же помчался во мрак вслед за улетающей птицей.
Эленча схватила кота и побежала. Слезы застывали у нее на щеках.
Железный волк преследовал так, как преследует любой обычный волк, он мчался быстрым, ровным, выносливым бегом. Его чуткий нос хорошо и точно ловил напоенный магией ветер, вздымаемый крыльями летящего стенолаза. Лапы животного светились во мраке.
Шла погоня, смертельная гонка через Немчанское взгорье. Над долинами Олавы, Слензы и Быстрицы.
Дети просыпались в колыбелях, кричали, заходились плачем. Кони в конюшнях бесились. Скотина толкалась на скотных дворах.
Вскакивали разбуженные кошмаром рыцари пограничных застав.
У читающего Nunc dimittis[617] сельского священника выпал молитвенник из трясущихся рук. Протирали глаза вооруженные люди на сторожевых вышках.
Шла погоня. Перед погоней, предваряя ее, словно гонец, бежал Ужас. За погоней оседала, как пыль, тревога.
Было в окру?ге древнейшее место культа, плоский холм, а на нем помеченный кольцом камней магический солярный круг, в котором некогда молились богам, более древним, нежели народы. И было это также местом захоронения, кладбищем, некрополем людей, а может, нелюдей, названия которых затерялись во мраке веков и истории. В 1150 году, в ходе борьбы с язычеством и предрассудками, камни раскидали, а на их месте по распоряжению епископа Вальтера из Малоннэ возвели деревянную церквушку – или скорее часовенку, ораторий, ведь район был пустынный. Однако ораторий не простоял и года – сгорел от удара молнии. По тем же – либо подобным – причинам огонь уничтожал все поочередно возводимые на месте древнего акрополя церковки. Борьба продолжалась лет двадцать, до самой смерти епископа Вальтера.
Народ стал шептать, что с древними богами лучше не задираться, а новый епископ, Жирослав, принял единственно верное решение: для возведения храма выбрал место совершенно новое, удаленное, более красивое, удачно расположенное и вообще много, много лучшее. Новой церкви никто уже не мешал стоять и привлекать многочисленных верующих, а на старом кладбище чьи-то невидимые руки вернули культовые камни на прежнее место. Со временем их окружил венок искривленных скелетоподобных деревьев и кое-где спутанная живая изгородь усеянного убийственными иглами терна.
Место было залито лунным светом.
Подбежав трусцой к первым камням и барьеру терна, волк резко остановился, вздыбил шерсть, как перед охотничьими флажками. Он принюхивался к запаху кладбищенского разложения, постоянно витающему над возвышенностью, хоть трупы здесь не хоронили уже многие столетия. Почувствовал нагроможденные веками навалы древней магии, не дающей доступа существу, облеченному магией. Расплылся, изменил внешность. Стал человеком. Высоким человеком с глазами цвета стали.
Холодный ночной воздух, казалось, замер. Не дрогнул ни один сухой лист, ни одна метелка осоки. Тишина прямо-таки звенела в ушах.
Тишину нарушил звук шагов, тихий скрип щебня. В каменный круг вошел Стенолаз.
Стальной Волк шагнул, тоже вошел в круг. А круг неожиданно ожил. Из-за камней, из-под них, между ними, в гуще спутавшихся трав и хвороста вдруг загорелись, словно фонарики, десятки, сотни глаз, живых, подвижных, юрких, как светлячки. Ночную тишину заполнила волнующая мелодия шепотков, неразборчивое ворчание высоких, нечеловечьих голосов.
– Они пришли, – указал движением головы Стенолаз, – увидеть тебя и меня. Быть может, двух последних полиморфов в этой части света. Они видели, как мы изменяемся. Теперь хотят поглядеть, как мы будем убивать друг друга.
Он пошевелил предплечьем и ладонью, в ладонь скользнул нож, девятидюймовый толедский клинок заискрился отражением лунного света.
– Давай подарим им, – ответил хрипло Стальной Волк, – достойное зрелище. Нечто такое, о чем стоит рассказывать.
Он пошевелил рукой и ножом, который спустился ему из рукава прямо в руку.
– Ты погибнешь, Волк.
– Ты погибнешь, Птица.
Они пошли по кругу, медленно, осторожно ставя ноги, не спуская один с другого глаз. Дважды обошли круг. А потом прыгнули навстречу друг другу, нанося молниеносные удары. Стенолаз бил сверху, в лицо. Волк отвел голову на четверть дюйма, сам ткнул снизу, в живот. Стенолаз ушел от удара, с разворота хлестнул наклонно, слева. Волк опять уберег горло умелым нырком, отпрыгнул, повернул нож в руке, обманным движением резанул снизу вверх, клинок со звоном ударился в также повернутое острие Стенолаза. Оба обменялись несколькими молниеносными ударами, отскочили.
Ни один не получил даже царапины.
– Ты погибнешь, Птица.
– Ты погибнешь, Волк.
Огоньки нечеловечьих глаз помигивали и раскачивались во мраке, мурлычущее и возбужденное бурчание нарастало, волновалось.
На этот раз они кружили дольше, то сокращая, то увеличивая дистанцию.
Напал Волк, крестом резанув ножом, который держал прямо, окончив рывок разворотом оружия и предательским ударом в шею.
Стенолаз уклонился, сам резанул слева, потом снизу направо, затем совсем низко, широким кошачьим замахом, окончившимся выпадом и тычком прямо. Волк парировал удары ножом, от тычка ушел полуоборотом, сам ткнул с выпада, финтом, с подскока ударил сверху, по боку шеи. На этот раз Стенолаз не закрылся предплечьем, развернулся, повернул нож в руке и сильно, подкрепив удар тела силой бедра, угодил Волку прямо в солнечное сплетение. Клинок вошел по самую рукоять.
617
Ныне отпускаешь (раба твоего, владыко). Лука, 2:29.