Рейневан увидел их. И помертвел.

Но случайности и мгновения счастья выпадают всем. Ни у кого нет на них монопольных прав. Особенно в ту ночь.

Когда вслед за гуситской конницей из-за телег в погоню за силезцами ринулась пехота, некоторые из артиллеристов присоединились к преследователям. Не все. Части из них так полюбилось огневое оружие, что даже в погоню они не шли без него. Хуфницы, у которых лафеты были на колесах, прямо-таки идеально годились для таких маневров. Понадобилась удача, чтобы три артиллерийских расчета вытолкнули и выкатили свои хуфницы в поле точно напротив атакующих черных всадников. Видя, к чему дело идет, пушкари развернули лафеты. И поднесли фитили к запалам.

Град свинцовой дроби, обрезков железа и насеченных гвоздей был для закованных в пластины всадников не более, чем горохом и как горох от стены отскочил от нагрудников. Однако угол подъема стволов был таков, что большая часть зарядов досталась коням. И учинила среди них настоящее побоище. Ни один из коней не выдержал залпа, ни один не устоял. Несколько всадников оказались придавленными телами коней, нескольких раздавили дергающиеся копыта. Другие поднимались с земли, вставали, хрипели, водя дурными от гашиша глазами. Остыть им не дали.

Из-за телег вагенбурга вылетел последний резерв сирот. Легко раненные. Повозочные. Кузнецы и шорники. Женщины, подростки. Вооруженные чем придется. Черных всадников оттеснили и перевернули вилами, партизанами и гизармами, перевернутых сироты покрыли, словно муравьи. Поднимались и опускались клоницы, секиры, палицы, тележные валки и молоты, колотя по забралам шлемов, по шорцам, налокотникам, наколенникам. В щели лат втыкались острия ножей, заостренные концы палок и серпов. Хрип превратился в дикий, душераздирающий скрежет.

Черные всадники умирали тяжело. И долго. Долго не хотели расставаться с жизнью. Но гуситы били, били, били и били.

До результата.

Стенолаз видел все это, и Рейневан видел все это. Рейневан видел Стенолаза, Стенолаз видел Рейневана. Они смотрели друг на друга сквозь кровавое поле боя туманящимися от ненависти глазами. Наконец Рейневан, яростно взревев, ударил коня шпорами и помчался на Стенолаза, размахивая мечом.

Стенолаз отпустил трензеля, резким движением поднял обе руки, проделал ими в воздухе сложное движение. Его моментально окружил потрескивающий и искрящийся отсвет, вокруг распростертых рук начал расти и вспухать огненный шар. Но чару Стенолаз бросить не смог. Не успел. Рейневан несся галопом, а со стороны поля боя на Стенолаза мчалась группа конников, уже готовых вот-вот навалиться на него. От телег бежала толпа литомысских пехотинцев с цепами и алебардами. Стенолаз прокричал заклинание, замахал руками как крыльями. На глазах у Рейневана и изумленных сирот с седла вороного жеребца сорвалась, размахивая крыльями, большая птица. Сорвалась, подпрыгнула и унеслась в небо, дико скрежеща. Улетела и исчезла.

– Чары! – рявкнул Матей Салава из Липы. – Папские чары! Тьфу!

Чтобы разрядить злость, он хватанул вороного жеребца топором по лбу. Жеребец упал на колени, потом повалился набок, засучил ногами.

– Туда! – заорал Салава, указывая рукой. – Там они, собачья мать! Туда убегают! На них, братья! Бить! За Кратцау!

– За Кратцау! Бить! Никого не жалеть!

Вырвавшись из мешанины боя, Ян Зембицкий в панике убегал, выжимая в галопе из хрипящего коня остатки сил.

Направлялся он к северу, в сторону догорающего Шведельдорфа. Куда направляется, точно он не знал, впрочем, ему это было безразлично. Одуревший от страха, он бежал туда, куда бежали все. Лишь бы подальше от побоища.

Догнал нескольких рыцарей на едва плетущихся, белых от пены конях.

– Рисин? Боршнитц? Курцбах?

– Милостивый князь!

– По коням, скорее! Уходим!

– Туда… – просипел Гинче Боршнитц, указывая направление. – За речку…

– По коням!

Идея с речкой оказалась глупой. Глупейшей из возможных. Мало того что на фоне пылающих халуп Шведельдорфа их было видно как на ладони, так берега оказались никогда не замерзающим болотом. Когда подковы разбивали тоненький слой льда на поверхности, тяжелые рыцарские кони проваливались и увязали, некоторые по брюхо.

Прежде чем ужас положения окончательно дошел до них, погоня уже сидела на шее, вокруг закишели гуситские конники в саладах и капалинах. Рисин завыл, исколотый пиками, Курцбах начал всхрипывать, скорчился на седле, получил булавой по голове, свалился под коня, Боршнитц зарычал, принялся размахивать мечом, остальные последовали его примеру. Ян Зембицкий меч потерял во время бегства, видя окружающих его гуситов, схватил висящий у седла топор, взмахнул им, выкрикивая богохульства, в панике махнул так неудачно, что кривая рукоять выскользнула у него из руки, топор полетел бог знает куда. Гуситы окружили его со всех сторон. Он получил по спине, потом по голове. Под шлемом оглушительно загудело, он сполз с седла, упал. Пробовал подняться, получил еще раз, в бок, обух вмял латы, вмятый лист переломил ребра. Князь закашлялся, теряя дыхание. Получил снова, упал навзничь, увидел, как на попереломанный лед струйками вытекает кровь. Услышал, как рядом тонко воет иссекаемый мечами Курцбах. Как кричит добиваемый Боршнитц. И сам тоже начал кричать.

– Пощадите! Поооощадитеееее! – завыл он, срывая с головы армэ. – Я князь…

– Hodie mihi, cras tibi.

Князь задрожал. Он узнал Рейневана.

Рейневан поставил ему ногу на грудь. И поднял то, что держал в руке. Князь увидел, что это. И ему стало плохо.

– Нееет! – завыл он как пес. – Не делай этого! Приказы отданы! В Зембицах! Если ты меня убьешь, девка погибнет!

Рейневан высоко поднял рогатину. И с размаху, изо всей силы всадил ее князю в живот. Специальное, четырехгранно выкованное острие пробило пластину фартука. Князь заревел от боли, судорожно поджал ноги, обеими руками вцепился в древко. Рейневан ступней прижал его к земле, вырвал рогатину. Мир вокруг сделался ослепительно ярким, белым, светящимся.

– Выкуууп! – выл Ян. – Я дам выкуууп! Зоооолоооотооо! Иисусе Хриииистееее! Пощадиии!

Рейневан размахнулся как можно сильнее. Острие рогатины с хрустом врезалось в щель между нагрудником и шорцей, вошло по крюк. Ян Зембицкий закричал, поперхнулся, кровь изо рта хлынула ему на подбородок и латы.

– Пощааа… Пооо… Оооооохххх…

Рейневан мгновение боролся с заклинившим оружием. Наконец вырвал его. Поднял рогатину и ударил. Острие пробило пластину. Князь Ян уже не мог кричать. Только охнул. И его вырвало. Кровь взлетела на полсажени вверх.

Рейневан нажал ступней на нагрудник, дернул древко, пытаясь вытащить застрявшее острие.

– Знаешь что, Белява? – сказал стоявший рядом Ян Колда. – Я думаю, с него уже довольно.

Рейневан отпустил рогатину, с трудом преодолевая спазм пальцев. Отступил на шаг. Он немного дрожал. Взял себя в руки. Колда протяжно откашлялся, сплюнул.

– С него довольно, – повторил он. – Вполне достаточно.

– Ну что ж, пожалуй, да, – кивнул головой Рейневан. – Пожалуй, вполне.

Так погиб и такой эпитафии дождался Ян, князь Зембицкий. Пяст от Пястов, по прямой линии потомок Семовита и Мешка, кровь от крови и кость от кости Храброго и Кривоустого. Погиб двадцать седьмого декабря 1428 года, или, как сказал бы летописец: vicesima septima die mensis Decembris Anno Domini MCCCCXXVIII. Он погиб в бою под деревушкой Старый Велеслав, в какой-то миле к западу от Клодзка. Как утверждают некоторые летописцы, он погиб как его прапра– и что-то там еще – дед, Генрик Благочестивый, pro defensione christiane fidei et sue gentis[789]. Другие говорят, что он погиб по собственной глупости. Как бы там ни было – погиб. Умер.

А мужская линия зембицких Пястов умерла вместе с ним.