– Ты не слушал, что говорила Дзержка, твоя свойственница?

– Слушал. Но значения не придавал.

Шарлей вытащил из вьюков и распечатал бутыль, вокруг разошелся аромат наливки. Бутыли, вне всякого сомнения, не было среди прощальных бенедиктинских даров. Рейневан понятия не имел, когда и каким образом демерит завладел ею. Но подозревал наихудшее.

– Большая ошибка. – Шарлей глотнул из бутыли, подал ее Рейневану. – Большая ошибка не слушать Дзержки, она обычно знает, что говорит. Обстоятельства смерти твоего брата весьма туманны, парень. Во всяком случае, не настолько ясны, чтобы сразу начинать кровную месть. У тебя нет никаких доказательств вины Стерчей. Tandem, у тебя нет никаких доказательств вины Кирьелейсона. Да и вообще ad hoc casu[204] нет даже предпосылок и мотивов.

– Ты что… – Рейневан поперхнулся наливкой, – что ты несешь? Аулока и его банду видели в районе Бальбинова.

– Как доказательство non sufficit[205].

– У них был мотив.

– Какой? Я внимательно выслушал твой рассказ, Рейнмар. Кирьелейсона наняли Стерчи, свояки твоей любезной. Чтобы он схватил тебя живым. Во что бы то ни стало живым. События в той корчме под Бжегом, несомненно, это доказывают. Кунц Аулок, Сторк и де Барби – профессионалы, делают только то, за что им заплачено. А заплачено им за тебя, а не за твоего брата. Зачем им оставлять за собой труп? Оставленный на пути cadaver[206] для профессионалов лишняя головная боль: грозит преследование, закон, месть… Нет, Рейнмар, тут нет логики ни на грош.

– Тогда кто же, по-твоему, убил Петерлина? Кто? Qui bono?[207]

– Вот именно. Есть смысл об этом подумать. Надо, чтобы ты побольше рассказал мне о брате. По пути в Венгрию, разумеется. Через Свидницу, Франкенштейн, Нису и Олаву.

– Ты забыл о Зембице.

– Точно. Но ты не забыл. И, боюсь, не забудешь. Интересно, когда он это заметит?

– Кто? Что?

– Бенедиктинский Самсон Мёдоед. В том пне, на котором он сидит, шершни устроили себе гнездо.

Гигант вскочил. И снова сел, поняв, что попал в ловушку.

– Так я и думал, – осклабился Шарлей. – Ты понимаешь латынь, братец.

К величайшему изумлению Рейневана, великан ответил улыбкой на улыбку.

– Mea culpa[208]. – Его акценту позавидовал бы сам Цицерон. – Хотя это ведь не грех. А если даже и так, то кто же sine peccato est[209]?

– Я б не сказал, что подслушивать чужие разговоры, прикрывшись незнанием языка, большое достоинство.

– Это верно, – слегка наклонил голову Самсон. – И я уже признал свою вину. А чтоб не плодить провинностей, сразу предупреждаю, что, перейдя на французский, вы тоже ничего не добьетесь. Я знаю его.

– Вот как. – Голос Шарлея был холоден как лед. – Est-ce vrai? Действительно?

– Действительно. On dil, etil est verite[210].

Какое-то время стояла тишина. Наконец Шарлей громко кашлянул.

– Английским, – рискнул он, – ты, не сомневаюсь, владеешь так же хорошо?

– Ywis, – ответил, не заикнувшись, гигант. – Herkneth, this is the point to speken short and plain. That ye han said is right enoug. Namore of this[211]. Этого достаточно, ибо если б я даже говорил всеми языками человеческими и ангельскими… то я – медь звенящая или кимвал звучащий[212]. Поэтому, вместо того чтобы упражняться в красноречии, перейдем к делу, ибо время не терпит. Я шел за вами не удовольствия ради, а ведомый жестокой необходимостью.

– В самом деле? А в чем, если дозволено будет узнать, состоит эта dira necessitas[213]?

– Посмотрите на меня внимательно и скажите, положа руку на сердце, вы хотели бы так выглядеть?

– Не хотели бы, – разоружающе честно ответил Шарлей. – Однако ты обращаешься не по адресу, братец. Своей внешностью ты обязан исключительно собственным папе и маме. А опосредованно – Творцу, хоть многое, похоже, этому противоречит.

– Моей внешностью, – Самсон совершенно не обратил внимания на насмешку, – я обязан вам. Вашим идиотским экзорцизмам. Намутили вы, парни, и немало. Пора взглянуть правде в глаза и поразмыслить о том, как скорректировать то, что вы устроили. Да неплохо бы подумать и о возмещении ущерба тому, кому вы его причинили.

– Понятия не имею, о чем ты, – заметил Шарлей. – Ты, дружок, говоришь на многих языках человеческих и ангельских, но на всех невразумительно. Повторяю: я понятия не имею, о чем ты. Клянусь всем, что мне дорого, то есть моим дряхлым кутасом… Je jure ca sur mon coullon[214].

– Какое красноречие, какой ораторский пыл, – прокомментировал великан. – А смекалки ни на грош. Ты что, действительно не понимаешь, что произошло в результате ваших холерных заклинаний?

– Я… – пробормотал Рейневан. – Я понимаю… Во время экзорцирования… что-то стряслось…

– Вот извольте, – взглянул на него гигант, – как торжествует молодость и университетское образование. Если учесть колоквиализмы[215], скорее всего пражское. Да, да, юноша. Инкантация[216] и заклинания могут давать побочные эффекты. Библия говорит: молитва смиренного пробьет облака. Вот она и пробила.

– Наши экзорцизмы… – прошептал Рейневан. – Я чувствовал это. Чувствовал неожиданный прилив Силы. Но разве возможно, чтобы… Разве возможно…

– Certes[217].

– Не будь ребенком, Рейнмар, не дай себя облапошить, – спокойно сказал Шарлей. – Не позволяй ему обмануть себя. Он над нами смеется. Прикидывается. Изображает из себя дьявола, случайно вызволенного силой наших экзорцизмов. Демона, призванного с того света и пересаженного в телесную оболочку Самсона Мёдоеда, монастырского идиота. Прикидывается инклюзом[218], которого высвободили наши заклинания из драгоценного камня, джинном, выпущенным из амфоры. Что я еще упустил, пришелец? Что ты такое? Кто ты такой? Возвращающийся из Авалона король Артур? Огер Датчанин? Барбаросса, явившийся из Киффхаузена? Вечный Жид? Странник?

– Что ж ты замолчал? – Самсон скрестил огромные руки на груди. – Ведь ты в мудрости своей неизмеримой знаешь, кто я.

– Certes, – с нажимом ответил Шарлей. – Знаю. Но к нашему бивуаку подошел, братец, ты, а не наоборот. Поэтому представиться должен ты.

– Шарлей, – вполне серьезно вмешался Рейневан, – он, пожалуй, говорит правду. Мы вызвали его при помощи наших экзорцизмов. Почему ты не видишь очевидного? Почему не видишь того, что видимо? Почему…

– Потому, – прервал демерит, – что я не столь наивен, как ты. И прекрасно знаю, кто он, откуда взялся у бенедиктинцев и чего хочет от нас.

– Так кто же я? – усмехнулся гигант отнюдь не кретински. – Скажи мне, пожалуйста. И поскорее. Я прямо-таки сгораю от любопытства.

– Ты – разыскиваемый беглец, Самсон Мёдоед. Беглец. Учитывая твои колоквиализмы, скорее всего беглый священник. В монастыре ты скрывался от преследования, прикидывался глупцом, в чем, без обиды, тебе здорово помогала внешность. Явно не будучи придурком, ты мгновенно раскусил нас… точнее, меня. Ты не напрасно здесь прислушивался. Хочешь сбежать в Венгрию, а знаешь, что в одиночку это сделать будет трудно. Наша компания, компания людей ловких и бывалых, для тебя дар с небес. Хочешь присоединиться? Я ошибаюсь?