– И на сколько лет их выслали? На год? Два? Три?

– Ненадолго, – согласился Том. – Но адвокаты лишились права вести частную практику, доктор переехал в Мехико, а главарь до сих пор освобожден на поруки. И они больше не занимаются преступными махинациями.

– Да… Теперь этим занимается «Альянс» и «Организация». Игра осталась прежней… Сменились только игроки.

Сантана пожал плечами и пошел к двери.

– Не забудь закрыть дверь на цепочку, – напомнила Сидни и повернулась, чтобы идти за Томом Сантаной.

Дарвин тронул ее за руку:

– Сид… Спасибо тебе.

– За что? – спросила она и заглянула ему в глаза. – За что?

Сидни ушла, не дожидаясь ответа.

В квартире было необычайно темно даже после восхода солнца – из-за того, что высокие окна были занавешены кусками холста. Дар взял это на заметку – необходимо в самом ближайшем времени позаботиться о ставнях или жалюзи. Он пошел в спальню, сбросил купальный халат и забрался под одеяло. Дар думал, что заснет сразу же, но еще долго лежал без сна, глядя на лучик света, ползущий по потолку.

Со временем Дар все-таки уснул. Сны ему не снились.

В среду весь день прошел впустую. Дар спал всего несколько часов – после сна в дневное время он чувствовал себя усталым и разбитым.

Проснувшись, Дар отыскал среди объявлений на желтых страницах телефон фирмы, которая в краткие сроки устанавливает на окна жалюзи и ставни. Ожидая, пока они приедут, Дарвин бесцельно бродил по квартире. Он не боялся выходить из дома – по крайней мере, ему казалось, что не боялся, – но лишний раз выходить на улицу без особой надобности ему не хотелось.

Около полудня приехал Лоуренс – он жаждал лично убедиться, что Дарвин не прячет под одеждой страшные раны. Лоуренс привез горячий обед на двоих. Он сегодня «был в городе» – то есть работал в Сан-Диего и скорее всего давал показания во Дворце правосудия. Лоуренс сказал, что задержится допоздна, и спросил, можно ли будет переночевать у Дарвина на диване. Дар сразу заподозрил, что Лоуренс хочет за ним присмотреть, но отказать все равно не смог. Когда Лоуренс уехал, а рабочие установили венецианские жалюзи и тоже ушли, Дарвин немного поработал над неоконченными случаями, отправил по электронной почте свои шахматные ходы всем оппонентам, кроме Дмитрия из Москвы, а потом пошел в спальню.

Он вытащил из-под кровати «Ремингтон-870» и коробку патронов, вставил пять толстых патронов в магазин и сел на кровать, положив дробовик на колени. На левой стороне ружья, повыше и немного впереди от предохранительной скобы над спусковым крючком, была выбита надпись: «Ремингтон-870 Экспресс Магнум». Эта надпись означала, что дробовик выпущен позже 1955 года, когда «Ремингтон-870» усовершенствовали – чтобы к нему подходили и современные трехдюймовые патроны «магнум» двенадцатого калибра, и старые, длиной два и три четверти дюйма.

Дар снял блокировку с тяг, соединяющих затвор с цевьем, передернул затвор… Синеватая сталь ствола и запах ружейного масла вызвали в памяти картины из далекого детства – как он вместе с отцом и дядей охотился на уток и фазанов на юге Иллинойса… Прохладное осеннее утро, под ногами хрустят ломкие стебли кукурузы, позади легкой трусцой бегут послушные охотничьи собаки…

Дарвин спрятал ружье обратно под кровать и закрыл глаза. Его преследовали яркие видения, но не то, что он видел недавно, не разлетающиеся осколки зеркала… Перед глазами у него стояла другая картина – туфли и ботинки, разбросанные по траве. Самые разные туфли и ботинки – и лаковые мужские туфли, и детские кроссовки, и женские босоножки. После каждой авиакатастрофы первое, на что обращают внимание следователи, – огромное количество самой разной обуви, разбросанной вокруг места катастрофы. Это замечают даже раньше, чем запах авиационного горючего, куски покореженного и обожженного металла, куски человеческих тел.

Для Дарвина это всегда было показателем чудовищной кинетической энергии, которая выделяется при падении самолета, – она так велика, что обувь, даже надежно застегнутая, почти никогда не остается на телах погибших. Почему-то это казалось Дарвину очень унизительным. Дар вспомнил о туфлях в случае с гибелью Ричарда Кодайка – или Ричарда Трейса. Молодого человека буквально выбросило из правой туфли, но туфля оказалась на неправильном месте – Дженни Смайли сдала фургон назад слишком далеко, когда второй раз переехала Ричарда. «Парень не слишком крепко стоял на ногах…» Дар живо представил, как Даллас Трейс говорит эту фразу какому-нибудь приятелю из загородного клуба.

Когда совсем стемнело, Дарвин подошел к книжному шкафу и взял с полки потрепанный том стоиков. Он начал с Эпиктета, но потом перелистал вперед, до Марка Аврелия – «Размышления», книга двенадцатая. За последние десять лет Дарвин так часто читал и перечитывал эту книгу, что некоторые страницы запомнил наизусть, и они звучали в его памяти как заклинание:

«Три вещи, из которых ты состоишь: тело, дыханье, ум. Из них только третье собственно твое, остальные твои лишь в той мере, в какой надо тебе о них заботиться. Если отделишь это от себя, то есть от своего разумения, все прочее, что они говорят или делают, или все, что ты сам сделал или сказал, и все, что смущает тебя как грядущее, и все, что является без твоего выбора от облекающего тебя тела или прирожденного ему дыхания, и все, что извне приносит вокруг тебя крутящийся водоворот, так чтобы изъятая из-под власти судьбы умственная сила жила чисто и отрешенно сама собой, творя справедливость, желая того, что выпадает, и высказывая правду; если отделишь – говорю я – от ведущего то, что увязалось за ним по пристрастию, а в отношении времени то, что будет и что уже было, и сделаешь себя похожим на Эмпедоклов „сфер округленный, покоем своим и в движении гордый“ и будешь упражняться единственно в том, чтобы жить чем живешь, иначе говоря, настоящим, – тогда хоть оставшееся-то тебе до смерти можно прожить невозмутимо и смело, в мире со своим гением».

Дар закрыл книгу. Эти строки – и множество других строк, похожих на эти, – помогли ему найти покой после того, как Барбара и маленький Дэвид погибли в авиакатастрофе в Колорадо, после того, как он сам чуть не сошел с ума и совершил попытку самоубийства.

Дарвин отчетливо помнил короткий сухой щелчок, когда боек отцовского ружья ударил по капсюлю патрона – и он не выстрелил, не выстрелил… Это был единственный случай, когда отцовское ружье дало осечку. Дар потом много раз просыпался среди ночи, слыша сухой щелчок этой осечки, – и находил успокоение в благоразумии стоиков.

Но в эту ночь и стоики не помогали.

Дар убедился, что жалюзи закрыты, проверил, на месте ли дверная цепочка. Он очень устал за день – но спать не хотелось. Дарвин не доверял снотворным таблеткам – он видел слишком много несчастных случаев, связанных с приемом снотворного, похожих на случай мистера Хаттона, который спросонья схватил пистолет вместо трубки, когда зазвонил телефон.

Зато Дар знал, как прекрасно усыпляет чтение творений Эммануила Канта, и он читал Канта до тех пор, пока не начал засыпать.

В дверь постучали. Дар уже потянулся за спрятанным под кроватью дробовиком, но стук был очень знакомым – так обычно стучал Лоуренс.

Пришел действительно Лоуренс – помятый, взъерошенный и пропотевший после целого дня в суде. Пока Ларри мылся в душе, Дар еще немного почитал Канта. Но вот Лоуренс вышел – в огромном банном халате, который Дарвин приберегал специально для таких случаев.

Лоуренс разложил на диване постель, взбил попышнее подушку. А Дарвин все это время рассматривал кобуру с револьвером «кольт» 0.38, которую Ларри невозмутимо снял с плеча и повесил на спинку стула.

– Вы с Труди собираетесь завтра на обед в Лос-Анджелес? – спросил Дар.

– Ты о чем это? – не понял Лоуренс.

Он уютно устроился на диване и рассматривал иллюстрированный журнал для автолюбителей.

– Ты обычно вооружаешься только тогда, когда едешь в город. – Дар знал, что у его друга есть разрешение на скрытое ношение оружия, потому что инспектор страховой компании слишком часто получал угрозы от похитителей машин и страховых мошенников, которые оказались за решеткой благодаря его показаниям в суде.