Мы обошли все четыре палатки. В трех было пусто, в четвертой лежал, завернувшись в одеяло, худенький молодой человек — ботаник экспедиции.

— Приехали? — обрадованно сказал он, увидев Лизу. — А у меня грипп.

Он выложил ей все лагерные новости. Схватил он сильный грипп и третий день валяется в палатке. С ним в лагере остался их почвовед да еще два моториста, а все остальные, разбившись на партии, ушли в окрестные тундры. Вчера в лагерь прибегал за продуктами один из геологов, рассказывал, что километрах в тридцати к югу они открыли залежи какой-то ценной породы. Геолог так торопился обратно, а ботаника так лихорадило, что тот ничего не успел рассказать толком, а этот ничего толком не понял. Сегодня у него тридцать пять и восемь — сильная слабость. Почвовед ушел неподалеку бить уток, мотористы, по обыкновению, спят. Один — трепач, другой — нелюдим, и оба чистопородные лодыри. С утра он ничего не ел. Вот все его новости.

Мы его накормили, и после обеда он выпил крепкого кофе и полстакана портвейна, который был в наших запасах. Лизу точно опять подменили. Она бегала от очага в палатку, командовала мной, без церемонии подталкивала меня в спину — торопила то идти за водой, то распаковывать ящики с продуктами, — словом, вся её натянутость в отношениях со мной улетучилась, как только мы сошли на берег. Потом неподалеку от лагеря в тундре хлопнули подряд два выстрела и спустя некоторое время еще два.

— Это наш почвовед палит, — сказала Лиза. — Пойдем к нему.

Мы вышли из палатки. Ветер не стихал, но тучи со стороны озера разваливались, опадали, точно растворялись в желтом вечернем свете. Это озеро, когда ветер пронес тучи, оказалось не таким уж широким. Гористый противоположный берег был отчетливо виден, он отстоял от лагеря не больше чем за пять-шесть миль. Зато в длину озеро тянулось до самого горизонта.

Выстрелы смолкли. Охотника мы нашли на верхушке невысокого холма, он лежал там и курил, отгоняя комаров папиросным дымом. Три только что подстреленные утки валялись возле него. Снова пошли рукопожатия и обмен новостям-н. Больше всего почвовед беспокоился о газетах. Мы привезли их с собой — номера двухнедельной давности, и он, закрывшись газетным листом, сразу же перестал обращать на нас внимание.

Теперь, когда я поднялся на вершину этого холмика и снова оглядел весь лагерь и отмель с набегающими на неё волнами, мне показались удивительными те ощущения тревоги и беспокойства, с которыми я сошел на берег. Оглядываясь с холма, я не мог понять, что же именно могло вызвать во мне это неприятное ощущение чего-то виденного и забытого. Палатка, флажок, песчаная отмель вдоль берега, шлюпки на отмели — всё это было чужим и незнакомым, ничего этого я не мог видеть раньше. Мне показалось, что я видел ещё что-то, да, что-то ещё было тогда на берегу, о чем я сейчас никак не мог вспомнить, и именно от этого и пошло мое беспокойство.

Со стороны лагеря на холм поднимался густой кустарник. Мы сидели спиной к кустам, лицом к озеру, и вот, когда я разглядывал расстилавшийся подо мною берег, мне показалось, что в кустах кто-то стоит и внимательно смотрит нам в спину. Краешком глаза я даже различал этого человека, видел, как он до пояса выдвинулся из кустов, как стоял, руками раздвинув ветки, закрывавшие ему лицо.

— Тут есть кто-то еще? — сказал я, оборачиваясь.

Там не было никого. Лиза сказала, что никого там и не может быть, все, кроме нас, в лагере или далеко в тундре. Мы продолжали разговаривать между собой, как вдруг сама она прервала меня и прислушалась. Совсем близко похрустывали камешки, под гору кто-то спускался. Мы оба поднялись с места. Шагах в тридцати по склону холма спускался человек в синей рабочей блузе. Спуск там был довольно крутой, он сходил боком, держась за кусты. Я видел его только в затылок.

— Это Сережка Полозов, наш моторист, — сказала Лиза.

Она окликнула его по имени, но он не отозвался и даже не посмотрел в нашу сторону, хотя на таком расстоянии нельзя было не расслышать, что его зовут. Скат кончился, он вышел на ровное место и быстро зашагал к лагерю.

Опять меня охватило это мучительное ощущение чего-то виденного уже много-много раз, а между тем я знал, наверняка знал, что всё это вздор — одно мое воображеие.

— Сергей! — крикнула Лиза.

Он не оборачивался. Он шел большими шагами, ветер раздувал его расстегнутую блузу.

— Ваш Сергей, — строго сказал почвовед, откладывая газету, — и эта дылда, его товарищ, — мало приятные люди. Когда начальник вернется в лагерь, я буду иметь с ним крупный разговор. Они выкрали третьего дня бутылку спирта из лаборатории, напились в стельку и, когда я попробовал было как следует взгреть их, полезли на меня чуть ли не с кулаками. А на другой день всё те же милые улыбки и жалобы на свою безалаберную «матросскую душу».

— Они моряки?

Это у меня вырвалось само собой.

— Да, — сказал почвовед. — Моряки. По документам они моряки.

Мы всё ещё смотрели вслед уходившему от нас человеку. Он просунул голову в крайнюю справа палатку, сразу же отошел, а оттуда выскочил второй моторист, здоровенный парень, чуть ли не на целую голову выше того, которого окликала Лиза. Было видно, как он оглянулся в нашу сторону, как опять полез было в палатку, но первый нетерпеливо махнул рукой, и они о чем-то заспорили. Спор был не долгим. Тот, что пониже ростом, быстро зашагал по отмели к шлюпкам, второй шел за ним, время от времени исподлобья поглядывая в нашу сторону. Я не мог разглядеть их лиц. Высокий к тому же был давно не брит, щеки и шею покрывала густая черная щетина.

— Они спускают лодку? — сказала Лиза. — Зачем?

В самом деле они хотели спустить шлюпку на воду. Тот, что пониже ростом, уже стянул с мотора чехол и, открутив вентиль, проверял в баке горючее. Больше никто ничего не сказал. Почвовед подхватил свое ружье и уток, болтавшихся на веревочке, и мы двинулись напрямик к шлюпкам, продираясь через кустарники на склоне холма. Те двое хорошо видели нас, и что ни минута, тем их поведение становилось всё удивительнее. Высокий что-то выкрикнул своему товарищу и, не стесняясь, указал на нас пальцем. Тот торопливо закрыл баки, и оба они, ухватившись с двух сторон за борта, погнали шлюпку навстречу волнам, растекавшимся по отмели. Мы скатились на берег метрах в десяти от того места, где теперь лежала только одна шлюпка. Вторая уже прыгала на волне, и было видно, как один из мотористов грудью навалился на левый борт, чтобы уравновесить шлюпку, когда второй в неё полезет. Тот вскарабкался на корму мокрый до плеч.

— Что случилось? — крикнула Лиза. — Куда вы?

Застучал мотор. Сидевшие в шлюпке обернулись. Они смотрели на нас. Нет, они смотрели только на меня, на меня одного.

— Мацейс!

Я видел его оскаленный, широко раскрытый рот, как у человека, который долго бежал и задохся. Шлюпка уходила по прямой от нас, а его глаза, смотревшие на меня в упор, точно оставались на месте, висели в воздухе. Я видел только их. Потом я, кажется, закричал: «Этих людей разыскивают», — пытался длинно объяснить, что это за люди, но сбился с первых же слов, потому что шлюпка уходила всё дальше и дальше. Потом Лиза, которая стояла рядом со мной, вдруг вырвала у почвоведа ружье и выстрелила из обоих стволов. Дробь так и шваокнула по воде: ружье было заряжено дробью. С таким же успехом можно было швырять им вдогонку мелкие камешки.

Я кинулся ко второй шлюпке, оставшейся на берегу. Я навалился на неё, тянул за борта, гнал на воду, а она не двигалась с места.

— Да помогите же мне! — крикнул я. — Стоят, как столбы!

Они вовсе не стояли, как столбы. Почвовед, чертыхаясь, выворачивал наизнанку карманы, в которых лежали патроны, Лиза быстро перезарядила ружье, и они бросились ко мне на подмогу. Шлюпка запрыгала на волне.

— Только двое, — сказал я, перебрасываясь за борт. — Третий пусть останется.

Лиза бросила в шлюпку ружье, я подхватил её под руки и сразу же дал газ. Наш охотник так и остался стоять по пояс в воде, но третьего я не хотел брать, чтобы не загружать шлюпку. Мы рванули с места.