Дабозов не солгал, когда сказал, что его человек «все устроит», кажется, нет в Москве ниточки, за которую он не может потянуть.

Я прекрасно понимал, подписываясь на это все, что сильно рискую — не исключено, что наша афера откроется и мы со Ждановым потеряем ЧОП. Дело, которым мы жили последние четыре года. Наверняка после того, как произойдет этот грабеж, начнется глобальная проверка, как и всегда происходит в подобных случаях. Опера начнут копать и докопаются, что во всем этом слишком много неувязок и дыр. Но все это будет потом, сейчас у меня совсем другие приоритеты.

Я не спал двое суток, в голове вакуум, но я как никогда полон решимости довести начатое до конца.

— Знакомый, значит, — задумчиво тянет Сергей, потирая большим пальцем порядком заросший подбородок. Два месяца назад у них в семье произошло прибавление — родился второй сын и зачастую вновь молодой папаша приходит довольно помятым и невыспавшимся. — Не знал, что у тебя в корешах числятся криминальные субъекты.

— Он мне не кореш, — давлю кривую ухмылку и быстрыми движениями пальцев расстегиваю пуговицы рубашки. — Так… назойливый и крайне настойчивый индивид.

— Это я уже понял. А… что это ты делаешь? — кивает на мой устроенный прямо в кабинете стриптиз.

— Переодеваюсь, — достаю из шкафа аккуратно сложенную черную форму с эмблемой нашего ЧОПа. — Решил тряхнуть стариной.

— В смысле? То есть…

— Сегодня я буду дежурить сам.

— Вместо кого это?

— Вместо Дронова, — встряхиваю порядком лежалую ткань. — Он и так работает за троих, пусть побудет один вечер с семьей.

— Не понял… — Жданов поднимается с кресла и, подойдя ко мне почти вплотную, оборачивается на запертую дверь, а затем вновь возвращает внимание мне и понижает тон: — Ты чего это задумал? Какого черта происходит, Сань?

— На два шага назад. А то если кто-то войдет, подумает… ну ты сам понимаешь, — пытаюсь отшутиться, но Сергей даже не думает улыбаться.

— Кто такой этот Дабозов?

— Я же сказал.

— Нет, ты не понял — кто он такой? — нажимает. — Что у вас с ним за дела?

— Серега, я прошу тебя — не лезь во все это, — кладу ладонь на плечо друга. — Правда. Так будет лучше для всех нас. И в первую очередь для тебя.

— Он тебе чем-то угрожал? Если да, то ты же знаешь, любого можно прижать, стоит только…

— У него женщина, которую я люблю, — перебиваю его на полуслове, предотвращая дальнейшие расспросы. — Я должен сделать то, что сделаю. У меня нет выбора. И если я так говорю, значит, его действительно нет.

— То есть… Подожди, — отходит, наконец, снова задумчиво трет щетину. — Нет, это чертовщина какая-то, я нихрена не понимаю. Иванна у него?

— Не Иванна.

— Не Иванна?! — округляет глаза. — Не знал, что у тебя есть какая-то еще любимая женщина.

— Есть. И всегда была.

За что я ценю нашу дружбу, это за то, что Сергей умеет вовремя остановиться. Не лезть под кожу тогда, когда я к этому не готов.

Я уверен, что в его голове роится сейчас миллион незаданных вопросов, но он просто смотрит на меня, смотрит пристально и молчит.

— Если хочешь, я… — нарушает тишину, но мне даже не нужно знать окончание его фразы, чтобы понять, что он хотел предложить.

— Нет, это только моя головная боль, Серый. Я ввязался в это все сам, мне и расхлебывать. Но за предложение спасибо.

— Я буду на связи всю ночь. Серьезно, в любой момент.

— Я знаю. И буду иметь в виду, — удар ладони о ладонь и неловкие мужкие объятия поддержки.

Я не хочу думать о том, что будет потом, после этой ночи, но знаю, что сделаю все, чтобы Сергей вышел сухим из воды. Он действительно не принимал никакого участия, на документах с «Платиной» стоит только моя подпись. А еще у меня есть сбережения, которыми я смогу частично покрыть его убыток от потери дела, если все закончится плохо. В этом случае я останусь ни с чем, но сейчас меня это совершенно не волнует, главное — чтобы никто не пострадал. Особенно Вика. Оригиналы подписанных ею бумаг уже лежат в моем сейфе, если Дабозов сдержал свое слово и отдал мне все, то теперь ей ничто не угрожает… Но она до сих пор у него, значит, расслабляться рано. Нужно действовать по четко продуманной и отработанной годами схеме.

Ночью к нам на пульт поступает вызов, мы реагируем сразу же — надеваем бронежилеты, берем из сейфа оружие, погружаемся в уже ожидающий у ворот бронированный УАЗ. На все это у нас уходит порядка одной минуты тридцати трех секунд. Еще сорок четыре секунды на то, чтобы открыть ворота и выехать на главную дорогу. Семь минут и двенадцать секунд займет путь до салона, откуда поступит маяк. Мы приезжаем, обезоруживаем плохих парней, зло наказано.

…так было бы, при хорошем исходе. Но увы, на этот раз все будет иначе.

Всего за четыре минуты до прибытия на место прямо перед нами столкнутся два легковых автомобиля, которые полностью перекроют дорогу, в связи с этим образуется небольшой затор, который снимет камера дорожного наблюдения. На разрешение проблемы уйдет порядка шести с половиной минут и эти минуты решат все — когда мы приедем в ювелирный салон на Пресненской, он будет уже ограблен.

Мы не успеем.

После этого вступит в силу вторая часть плана — мне привезут Вику и я должен буду отдать Дабозову запись… которой нет. Но об этом я стараюсь сейчас не думать, главное — отправить ее в безопасное место, а дальше… на этот счет у меня есть некие мысли.

Все должно было быть именно так, но едва только в полночь на пульт поступил тревожный вызов, все сразу же полетело к чертям.

Я почувствовал, что что-то не так уже когда мы подъезжали к салону, хотя внешне этому ничего не способствовало: все шло четко по расписанным минутам, даже подстроенная авария заняла ровно столько, сколько должна была занять.

Парни нервничали, потому что осознавали, что вся эта канитель с пробкой заняла слишком много драгоценного времени, то, что мы не успеем понимали все, но все об этом молчали, чтобы не накаркать. Да, у брутальных людей в форме есть свои традиции и приметы. Только самый молодой из наших, Глеб, не мог сдержать возбуждения, совсем как зеленый призывник, которому в руки впервые дали учебную гранату.

Он ерзал на месте, все время оборачивался, всматриваясь в покрытое испариной бронированное окно и утирал соленые капли пота под нереально жарким бронешлемом.

— Как думаете, у них пушки есть? И сколько их там? Ну, хоть примерно.

— Сколько есть, все наши. Далеко не убегут, — мудро произнес Борис, опуская ладонь на рукоятку служебного ТТ. Ему-то что, он воробей стрелянный — двадцать лет в органах, всякое бывало, а для Глеба это первый серьезный вызов, на самое настоящее ограбление. Хотя сегодняшний форс-мажор с легковушками поперек дороги напряг даже бывалых, я видел их напряженные лица и сосредоточенные взгляды.

О том, что так все и должно быть — и авария, и задержка времени — знал только я один. Так… да как-то все-таки не так, в моих планах не было этого неконтролируемого тремора рук и ощущения надвигающейся беды. Оно окутало сознание словно грозовое облако: что-то случится. И чем ближе мы подъезжали к салону, тем сильнее внедрялось в подкорку это тревожное чувство.

Я мысленно прокрутил все последующие шаги, если получится так, как задумано, то выйдет все чисто. А у нас получится, не может быть иначе! Но едва мы только распределились согласно вызубренной инструкции и забежали в салон, я сразу же понял, что мы здесь не одни…

Все произошло молниеносно, я только лишь успел увидеть в человека в черном и направленный на нас курок…

Я слышал в своей жизни много выстрелов, но кажется, что эти три были самыми оглушающими. За спиной раздался звон разбитого стекла и, пользуясь моим секундным замешательством, человек в черном за долю секунды скрылся за дверью подсобного помещения.

Размышлять было некогда — двое наших рванули за ним, один сразу же заблокировал выход, за которым уже начали собираться ночные зеваки, привлеченные ревом сигнализации и звуками выстрелов. По инструкции четвертый человек должен был пойти обыскивать вместе со мной периметр и это должен быть Глеб, но когда я обернулся, увидел, как тот плавно опускается на колени, удерживая на шее обтянутую в черную ткань перчатки руку.