2) Про преподавателя теории необходимости охраны говорили, что он бывший военный: это был высокий, еще не старый блондин с короткими курчавыми волосами, четкими движениями и зычным голосом. Помимо склонности к солдатскому юмору и крепким выражениям, «Капитан» отличался страстной любовью к горячительным напиткам. Алкоголь, однако, никак не сказывался на координации его движений и проявлялся лишь в блеске в глаз и бессмысленных рассуждениях на общие темы. В редкие трезвые дни Капитан бывал не в духе и обильно рассыпал наказания вне всякого соответствия с прегрешениями виновников. Заключенные поговаривали, что его скоро уберут за пьянство и несерьезное отношение к служебным обязанностям.
3) Преподаватель теории исправления заключенных перешел на педагогическую работу совсем недавно и постоянно хвастался, что ранее работал ученым-исследователем. Это был дородный дедушка лет шестидесяти с глупым лунообразным лицом в массивных уродливых очках; белый мундир висел на нем, как мешок. Все без исключения вопросы из любого раздела учебника он сводил к «роли молчаливого обдумывания ошибок в глобальной теории исправления» — что, видимо, являлось предметом его былых исследований. По сравнению с остальными преподавателями, он был довольно добродушен и никого не отправлял в карцер без крайней на то необходимости. Заключенные прозвали его, почему-то, «Рожа».
4) Лично для Франца преподаватель теории благодарности был хуже всех. Прозвище его (Хорек) вполне соответствовало внешности: острые маленькие глазки, прилизанные волосы и одутловатые щеки. Он бдительно следил за выраженим согласия в глазах заключенных и безжалостно отправлял провинившихся в карцер (из пяти суток, отсиженных Францем, четверо были даны им). Да и сам хорьковый предмет, обосновывавший, почему жертвы должны благодарить своих мучителей, казался наиболее унизительным. Хорек был чуть поумнее остальных педагогов и, похоже, почувствовал францево отношение к себе — что, по словам опытных заключенных, сулило последнему крупные неприятности в ближайшем же будущем.
5) Преподаватель технических дисциплин относился к своим обязанностям формально. Отбубнив лекцию, он задавал вопросы по пройденному материалу, распределял наказания заключенным, плохо выучившим урок, и сразу же уходил расхлябанной походкой ничего не желавшего человека. Энтузиазма, свойственного остальным преподавателям, у него не было ни на грош, и, почему его терпели в качестве педагога, никто объяснить не мог.
Клички у этого Педагога почему-то не было.
— — Тогда я ему и говорю: «Ты зачем, падла, здесь стены обтираешь? Я ж тебя с говном твоим съем!» А он мне: «Извините, господин Моджахед, я вас не заметил.» Ну, я ему тогда вмазал … он, бля, у меня пять сажен по воздуху летел, прежде чем в стенку …
— — Ты лучше ходи давай, Моджахед … А то весь личный состав заманал, мудила грешный …
— — Я — мудила? Ах ты с-су…
— — Моджахед! Чирий! Ша! Пасть порву обоим …
Хотя педагоги формально считались членами внутренней охраны и, соответственно, носили белые мундиры, между ними и настоящей охраной была большая разница. Прежде всего — внешняя: в охранниках служили только крепкие молодые ребята, похожие друг на друга, как родные братья. Их лиц Франц не различал, ибо вели они себя все совершенно одинаково — злобно и по-хамски, а при любом непослушании или просто несогласии, не задумываясь, пускали в ход кулаки. Вообще же, охрана воспринималась заключенными как одно из проявлений природы — как кислотный дождь или загрязнение рек канализацией — а потому обид на нее не держалось.
Второй Ярус обслуживали охранники двух типов, различавшихся цветом униформы. Черномундирная внешняя охрана занималась конвоированием заключенных на работу, а также приемкой новичков, поступавших с Первого Яруса. К внутренней охране (одетой в белые мундиры) относились охранники, поддерживавшие порядок в жилых помещениях; педагоги; наставники; медицинская служба и служба безопасности. Про последнюю среди заключенных ходили самые ужасные слухи (не подкрепляемые, правда, ничем, кроме угрожающего выражения лиц уполномоченных по безопасности). Среди всего прочего поговаривали, что служба безопасности наводнила камеры «стукачами», вследствие чего вслух выражать недовольство по любому поводу считалось опасным. Тем не менее, два или три раза Франц слышал, как другие заключенные открыто ругали местные порядки — однако, было ли то попыткой провокации или глупой неосторожностью, он не понял. Так или иначе, но служба безопасности занимала целых три этажа в их подземном лабиринте, и, чем они там занимались, никто не знал. Единственным поверхностным проявлением их деятельности были регулярные, раз в неделю, беседы, проводимые уполномоченными по безопасности и заполненные болтовней о повышении бдительности.
— — Вот ты мне скажи, Коряга, ежели такой умный: ну, зачем они нас ентими физкультурными занятиями мучають? Ведь и так еле-еле ноги таскаем, а тут бегай по залу, да подтягивайся на турнике каждый божий день. И приседай еще …
— — Отстань, Оборвыш. Надоело …
— — Чиво «отстань»? А можеть у меня от ентого бега сапоги ноги натирають?
Пробыв некоторое время на Втором Ярусе и приведя свои привычки в соответствие с местными нравами, Франц с удивлением обнаружил, что столкновений с охраной у него более не случается. Его будто несло вниз по реке — он следовал изгибам русла, а течение тащило его по глубоким местам вдали от подводных камней и крутых берегов. С урками, однако, так не получалось — продолжая речную аналогию, Франц сравнивал их с плавающими в воде пиявками. Хуже того: они не всегда были предсказуемы и зачастую действовали произвольно.
Однако, имелись и некоторые закономерности.
Например, урки никогда не работали; более того, даже не выходили на работу ни в химические, ни в механические, ни в швейные цеха. Во время полевых работ они обычно играли в карты, развалясь на солнышке и украдкой от охраны жуя фрукты (если это происходило на плантациях хурмы или папайи), а также исполняли роль надсмотрщиков. В пищевых цехах они, в свободное от карт время, шныряли повсюду в надежде украсть что-либо из съестного (ту же папайю или хурму, но в консервированном виде).
В их камере No 21/17/2 было четверо урок.
1) Главарем считался Дрон — немногословный человек неясной национальности (из всех урок он один говорил по-английски правильно, хотя и с сильным восточноевропейским акцентом). По отношению к «мужикам» Дрон держался высокомерно и обращался к ним только с приказаниями, предупреждениями, угрозами или вопросами по делу. Несмотря на то, что он был явным инициатором первых двух избиений Франца (за невыполнение нормы), тот предпочитал иметь дело именно с Дроном: главарь урок, по-крайней мере, следовал формальным правилам, и, усвоив их, дальнейших побоев можно было избежать.
2) Вторым в иерархии урок шел Моджахед — молодой афганец с морщинистым злобным лицом нездорового темно-коричневого цвета. Он, казалось, состоял из одних нервов и мгновенно впадал в раж, если кто-либо из заключенных низших каст делал что-то неправильное.
3) Третьим шел Чмон — здоровенный южноафриканский зулус с тупым и жестоким лицом. Больше всего он любил вспоминать, как, живя в Соуэто, участвовал в набегах на общежития сторонников ANC и резал там всех подряд, включая женщин, стариков и детей. Рассказывать об этом он мог бесконечно, смакуя мельчайшие подробности, и, если не удавалось заручиться вниманием остальных урок, то заставлял слушать себя «мужиков» или даже «пидоров». Однако наиболее внимательную аудиторию он, сам того не подозревая, нашел во Франце, который вникал в его рассказы в тщетной попытке понять, до какого зверства может дойти человек, не понимая, что поступает плохо. Самым же удивительным в рассказах Чмона было полное отсутствие сквернословия (во всех остальных случаях речь его состояла из ругательств на семьдесят пять процентов). Франц не мог объяснить этого феномена ни с какой точки зрения.
4) Наиболее придирчивым и вредным по отношению к заключенным из низших каст был Чирий — суетливый араб лет тридцати. Он также являлся и главным источником внутренних свар между урками — однако, не отличаясь смелостью, всегда уступал первым, не доводя дело до мордобоя.
