Но тут, спасая его от необходимости принимать самостоятельное решение, в камеру вошел Мордастый: «Опять, с-сукины сыны, на перекличку опаздываете … — гаркнул он, — … эй, что это у вас происходит?» Все попятились назад, и Франц остался один в проходе между койками, на равном расстоянии от лежавших на полу урок и трясущегося новичка на заднем плане. «Зачинщик кто? — заревел Мордастый, — Зачинщик, говорю, кто, с-сволочи?»; в дверь за его спиной повалили остальные заключенные. Франц встретился глазами с Дроном, и это решило дело: «Я — зачинщик, господин Наставник. — сказал он, — Прикажете в карцер?» Через полторы минуты вызванные Мордастым по рации охранники уже выводили Франца во внешний коридор: приговор — три дня с выводом на работу. Оклемавшиеся к тому времени Чирий и Моджахед проводили его полными ненависти взглядами. А последним своим впечатлением Франц унес из камеры страную ухмылку новичка — не испуганную (как можно было ожидать), а какую-то … Франц не мог понять, какую.
Дорогу в карцер он знал хорошо: они свернули за угол, прошли триста метров на восток, потом вошли в узкий вспомогательный коридор. Гремя ключами, охранник отпер решетчатую дверь — после нее оставалось пройти еще двести метров. Франц шел с удовольствием: три дня карцера казались наилучшим выходом из положения. Он стал размышлять, что бы произошло, случись эта история на пять минут раньше: Моджахед и Чирий оклемались бы до начала переклички, Мордастый бы ничего не заметил, а уж потом … Франц поежился, представив себе, что бы с ним произошло потом. «Ладно, трепка от меня не уйдет …» — философски подумал он и усмехнулся своим мыслям: если б три месяца назад кто-нибудь сказал, что он будет так спокойно думать о грядущих побоях, — да он бы рассмеялся собеседнику в лицо …
Подошвы сапог привычно прилипали к клейкому линолеумному полу, спереди и сзади топали охранники. «Завтра на танцы пойдешь?» — спросил топавший спереди топавшего сзади. «К нам или на женскую половину?» — отозвался задний. «К нам.» — «Не пойду.»; «А на женскую половину?» — «На женскую тоже не пойду.» Справа и слева в стенах коридора виднелись какие-то двери, над головой проплывали заросшие паутиной лампы и водопроводные трубы. «Так чего же ты, разъеба, спрашивал, на какую половину?» — укорил передний, обдумав услышанное; «Не твое собачье дело. — незлобиво отвечал задний, — Отстань, мудило.» Они остановились перед дверью карцера. Передний охранник, звеня ключами, с лязгом отомкнул и со скрипом отворил тяжелую металлическую дверь: «Заходи!», а когда Франц шагнул внутрь, привычной скороговоркой забубнил: «В карцере не курить, на пол не плевать, а с завтрева переводишься на половинный рацион питания, двух-третевый рацион сна и усиленные физкультурные.» Не дожидаясь окончания ритуала, второй охранник пошел обратно. «И не вздумай на звонок попусту жать, зараза; ежели вызовешь без нужды — лучше сразу харахере себе сделай.» «А что такое харахере, господин Член Внутренней Охраны?» — как можно вежливее спросил Франц; «Это когда ты сам себе хер отрезаешь, — любезно разъяснил охранник, — от слова 'херург', понял?»
Дверь карцера захлопнулась. Послышался звук запираемых замков.
Карцер представлял собой крошечную комнатушку с четырьмя двухэтажными кроватями; под потолком в четверть накала горел красный ночник. С первого же взгляда Франц понял, что ему несказанно повезло: он был единственным штрафником (карцеры имелись лишь на каждом третьем этаже, так что в среднем там скапливалось до восьми заключенных с трех разных потоков). Он быстро разделся, залез на дальнюю от параши верхнюю полку и закрыл глаза, стараясь не потерять ни одной секунды короткого карцерного сна. Лежа в последнем приступе бодрствования, Франц вспомнил прощальную ухмылку толстого новичка: зловещая — вот как ее можно было бы описать … если б только зловещая ухмылка на устах этого труса имела какой-нибудь смысл … Нет, не вяжется.
Франц уснул.
Проснулся он, судя по самочувствию, часа через полтора — с явственным ощущением, что что-то произошло. Он свесил голову вниз: на двух нижних койках (под ним и на противоположной) спали люди — новых штрафников, видимо, привели уже после отбоя. Перевернувшись на живот, Франц закрыл глаза: «Интересно, из нашей камеры или нет?…» — сонно подумал он.
Примерно через час он проснулся опять, на этот раз — с сильным ощущением тревоги. Секунд тридцать он лежал, не шевелясь и анализируя свои ощущения; в карцере царили полная тишина и привычный полумрак. Голова была тяжелая — как всегда, когда проснешься среди ночи. Все казалось в порядке — что ж тогда разбудило его? Франц сел на кровати и медленно, стараясь не шуметь, слез на пол. Лишь подойдя к параше (и, соответственно, к входной двери) вплотную, он понял, что было не в порядке: в узкую щель между дверью и дверным косяком проникала полоска тусклого желтого света! Не веря своим глазам, Франц качнул приоткрытую дверь пальцем — раздался громкий скрип. Он отдернул руку и оглянулся. Соседи его не пошевелились … или же … или же … застыв на месте, Франц до боли в глазах всмотрелся в очертания двух фигур на кроватях: что-то с ними было не то. (Его захлестнула волна беспричинного страха.) Что же с ними не то … что именно … что же?! Отклеив подошвы босых ног от липкого пола, он на цыпочках подкрался к одному из спящих и склонился над ним — тот был с головой укрыт простыней и не шевелился. Франц осторожно выдохнул воздух — и вдруг осознал, что простыня на лежавшем перед ним человеке не поднимается и не опускается в такт дыханию. Он прислушался — звуков дыхания тоже слышно не было. Ощущая, как лоб его покрывается испариной, Франц медленно распрямился и застыл в проходе между двумя койками; сердце его стучало, отдаваясь в висках. Он прислушался к заключенному на кровати напротив — тот тоже не дышал. Или они оба мертвы — или они оба … бежали! Бежали? Ну конечно же, эти двое бежали из карцера — а потому и дверь осталась открыта … И подложили вместо себя под простыни какие-нибудь чурки … Франц с облегчением опустился на табуретку и отер пот со лба: «Господи, как же все оказалось просто: я сейчас посмотрю, что именно они подложили под простыни, а потом лягу спать, будто ничего не произошло … Или лучше ничего не трогать?… А может, убежать вслед за ними — дверь-то открыта?» Последняя идея казалась особенно привлекательной, хотя, куда бежать, Франц не понимал. Он стал обдумывать план дальнейших действий, но придти к окончательному решению не смог — голова спросонья была тяжелая … (Минуты две он сидел, уставившись в темноту и ни о чем не думая.) А почему, интересно, ему так неудобно сидеть? Франц ощупал табуретку: а-а, его комбинезон … В полутьме, он встал и пересел на другую табуретку, но и там лежала какая-то одежда … Что за черт, откуда здесь еще комбинезон — разве те двое могли бежать голые? У него опять заколотилось сердце. И откуда они взяли чурки?… А как смогли открыть дверь?… Что за черт … каким же надо быть идиотом, чтоб хоть на секунду поверить в этот дурацкий побег?!
Франц вытер со лба холодный пот, потом встал и осторожно, за краешек, потащил простыню с одной из безмолвно лежавших на кроватях фигур. Повернувшись лицом к стене и откинув правую руку за спину, под простыней вытянулся на животе абсолютно голый человек. Несколько долгих мгновений Франц всматривался в него, но ничего не увидал; затем коснулся пальцами голого плеча. И сразу же отдернул руку: кожа была прохладная и липкая. Уже не сомневаясь, что человек мертв, Франц перевернул труп на спину. Некоторое время он не мог оторвать глаз от перерезанного от уха до уха горла (из рассеченных кровеносных сосудов до сих пор сочилась кровь), потом посмотрел на лицо мертвого … То, что он увидел, заставило его резко распрямиться, больно ударившись затылком о верхнюю полку: это был Моджахед. Секунд десять Франц стоял, усилием воли стараясь замедлить барабанную дробь сердца, потом склонился над трупом еще раз: это действительно был Моджахед. (Темно-коричневое лицо урки стало светло-коричневым, прокуренные зубы желтели в просвете губ.) Франц повернулся и осторожно стащил простыню со второго тела: в полном согласии с законами симметрии, на койке напротив лежал, лицом к стене, другой голый мертвец. Преодолевая отвращение и непроизвольно искривив лицо, Франц перевернул его на спину — как и следовало ожидать, это был Чирий. Кровь, покрывавшая грудь и живот урки, лаково отсвечивала в полутьме карцера, нижняя простыня и поролоновый матрац пропитались ею настолько, что, когда Франц ворочал труп, под тем хлюпало. Желудок Франца скрутил спазм тошноты — он рывком распрямился и несколько раз вдохнул-выдохнул вонючий карцерный воздух. Щекоча висок, со лба скатилась капля пота.